Анна Толстова о новой театральности

В Московском музее современного искусства на Петровке идет выставка «Генеральная репетиция», в основе драматургии которой — театральная метафора. В венском Музее истории искусства идет театральное действо в 13 картинах «Ganymed Nature». Театр и визуальное искусство давно танцуют парой, оттаптывая друг другу пальцы, и кураторам все труднее закрыть на это глаза

На входе в венский Музей истории искусства, уже закрывшийся для обычных музейных посетителей и открывшийся для посетителей театральных, зритель «Ganymed Nature» получает карточку со стрелкой определенного цвета, которая предписывает ему следовать определенным маршрутом. Ему предстоит пройтись по всем анфиладам картинной галереи, сделав 13 остановок перед избранными произведениям, каким посвящены моноспектакли, перформансы, кабаретные миниатюры и концертные номера — от электронной музыки до барочного хора. «Ganymed Nature» — пятая постановка в музыкально-драматическом полиптихе о Ганимеде, сделанном для Kunsthistorisches немецким режиссером Жаклин Корнмюллер, специалисткой по театрализации музейных пространств. В основе драматургии — эссе, заказанные главным образом известным австрийским литераторам: тексты, отталкивающиеся от тех или иных картин, играют и поют прямо в залах, а знаменитым диванам музея подчас отводится роль импровизированных подмостков.

Одни представления выводят старых мастеров в поле политической публицистики. Ахмет Алтан, турецкий журналист, обвиненный в поддержке попытки переворота и приговоренный к пожизненному заключению, пишет философское эссе о тюрьме, сидя в камере и воспринимая «Человека в окне» Самюэла ван Хогстратена как товарища по несчастью,— трагический моноспектакль играет берлинская актриса Паулина Кноф. Рания Мустафа Али, спасаясь бегством из Ракки, сняла документальную эпопею о мытарствах сирийских беженцев — она произносит свой монолог подле «Отдыха на пути в Египет» Орацио Джентилески, разворачивая перед собой покрывало, на которое проецируются кадры ее фильма. Другие мини-спектакли обращаются к общефилософским материями и часто превращаются в небольшие шедевры типично венских или типично австрийских жанров, чтобы все наконец увидели, как Тициановым «Пастуху и нимфе» к лицу звуки волынки и тирольский «йодль». Порой хронометраж дает сбои, в одном зале встречаются несколько «разноцветных» зрительских потоков, сигнализация безбожно воет, видно и слышно с трудом, но грамотный зритель все равно задержится у картины, что вывели на сцену с помощью театральной миниатюры, на несколько лишних мгновений. На это, собственно, и рассчитано. «Да посмотри же! Ты хорошо посмотрел?» — поют, уморительно пародируя старинный венский выговор, Клеменс Лендль и Давид Мюллер, прославленные исполнители Wienerlied, на «мосту Климта», выстроенном к столетию со дня смерти художника над главной лестницей музея, чтобы публика могла как следует рассмотреть его потолочные росписи.

Историю модернистского искусства,— когда модернизм в искусстве трактуют очень широко, отсчитывая не то с Французской революции, не то с импрессионизма,— часто рассказывают как историю эмансипации. То есть как историю освобождения пластических ценностей искусства — цвета, линии, плоскости, объема, формы — от всего, что искусству чуждо, прежде всего — от литературы. Но не успело искусство дойти до лучезарной чистоты «Черного квадрата», как тут же развернулось в противоположную сторону и пошло навстречу вагнеровскому синтезу со всем подряд — едва только народившимся кино, театром, танцем, музыкой и чуть ли не цирком. Вначале, правда, лишь в ускользающих от жестких видовых определений практиках авангардных течений вроде дада и сюрреализма или в педагогических методиках авангардных школ вроде Баухауса. Но ко второй половине XX века современное искусство уже готово было принять на своей территории кого угодно, и композитора Джона Кейджа, и хореографа Тришу Браун, и кинорежиссера Криса Маркера, прописав их по ведомству перформанса или видео. И хореографические по этиологии перформансы Тино Сегала или Александры Пирич (она, кстати, участвует в «Генеральной репетиции» — ее «скульптурные интервенции» о «Мраморах Парфенона» покажут 9–12 июня) ныне воспринимаются как естественная часть выставочного пространства.

Ревнители модернизма, правда, давно ощутили опасность, идущую не столько от пришельцев из других областей прекрасного, сколько изнутри самого визуального искусства, так сказать, de profundis. И накануне революционного 1968-го Майкл Фрид, ученик главного проповедника модернистского пуританства Клемента Гринберга, бросил минимализму упрек в предательстве интересов искусства, а именно — в театральности: ведь бесконечные ряды ящиков Дональда Джадда, изготовленных промышленным способом, ценны не тем, что говорят и нам сегодня, и на все времена о вечных пластических ценностях чистой геометрии, а тем, что превращают посетителя музея в театрального зрителя, пришедшего на спектакль и получающего уникальный и сиюминутный — здесь и сейчас — опыт. Причем имелся в виду вовсе не тот традиционный спектакль с актерами, затянутыми в выцветший атлас, на сцене и зрителями, клюющими носами в бархатных креслах партера, не формализованное развлечение для «общества зрелища», как тогда же — накануне 1968-го — заклеймил современный социум Ги Дебор, а спектакль-ситуация, сохраняющий всю непосредственность зрительского переживания и соучастия. Однако тридцать лет спустя предательская «театральность» перестала восприниматься как угроза, и главный теоретик искусства наших дней, Никола Буррио, примирил Фрида с Дебором в «Эстетике взаимодействия», оправдывая минимализм и разрешив вовлеченной в художественное произведение публике воссоздавать — в самой себе как соучастнице — утраченную было искусством ауру. Впрочем, и сам театр во всех его постдраматических видах старается расшатать рамки спектакля, расшевелив «общество зрелища» самыми разными — в том числе и сугубо визуальными — способами.

Если бы Майкл Фрид, опубликовавший эссе «Искусство и объектность» в 1967-м, спустя полвека оказался в венском Kunsthistorisches на представлении «Ganymed Nature», он ужаснулся бы своей прозорливости: теперь уже и старые мастера пустились вдогонку за минималистами — общество переживаний требует театральных эффектов даже в этих священных музейных стенах. Не то чтобы Музей истории искусства не пробовал более традиционных приемов актуализации классического наследия: как раз сейчас здесь идет выставка «Форма времени», построенная на пикантных сопоставлениях классики и современности, где, скажем, «Шубке» Рубенса противопоставлен автопортрет обнаженной Марии Лассниг, таким радикальным жестом вернувшей женщине субъектность в искусстве. Но «Ganymed Nature» срабатывает лучше, и вряд ли стоит подозревать Kunsthistorisches в том, что он — в погоне за длинным евро — решил объединить две часто не совпадающие аудитории, выставочную и театральную. Дело не в этом — даже музеи современного искусства, похоже, начинают воспринимать свои, казалось бы, полные актуальности, если не политической злободневности собрания как некий мертвый груз, нуждающийся в реанимации — хотя бы и театральными средствами.

Конечно, название экспериментальной выставки «Генеральная репетиция», открытой в Московском музее современного искусства на Петровке и объединившей три изрядные коллекции художников XX и XXI века — самого музея, фонда V-A-C (Москва—Венеция) и фонда Kadist (Париж—Сан-Франциско), имеет в виду вполне конкретную задачу. Франческо Манакорда, художественный директор фонда V-A-C и главарь большой кураторской команды этой выставки, говорит, что «Генеральная репетиция» — своего рода эскиз к тому, чем станет институция, какая, как только закончится реконструкция ГЭС-2 по проекту Ренцо Пьяно, обретет собственное помещение. И совершенно очевидно, что становиться одним из многих тысяч музеев современного искусства с постоянной экспозицией, где есть узнаваемый набор имен и работ, сопровождающийся узнаваемым набором штампов в экспликациях, фонд V-A-C не хочет. Музей в концентрированном виде мы можем лицезреть на третьем этаже особняка на Петровке, где в почти что шпалерной развеске, распределенные по условно-тематическим залам, как колоссальный открытый запасник выставлены работы всех трех собраний. И сама степень насыщенности этого пространства, явно находящегося в оппозиции к модернистскому белому кубу, уже спасает от скуки. Но самое интересное начинается, когда метафора «Генеральной репетиции» начинает работать как театральная.

Это относится и к изумительной выставочной сценографии бельгийцев Конрада Дедоббелера и Криса Кимпе, и к самому принципу уподобления автора выставки режиссеру: второй этаж музея отдан под сменные экспозиции, своего рода акты трехактной пьесы, которые должны поставить приглашенные кураторы, составляя мизансцены из собранных наверху работ. Первым режиссером стал «Театр взаимных действий», объединение трех театральных художников, Ксении Перетрухиной, Шифры Каждан и Леши Лобанова, и продюсера Александры Мун, сложившееся на постановке спектакля-экскурсии по «Музею инопланетного вторжения».

«Театр взаимных действий» взялся ни больше ни меньше как за «Чайку» и, на удивление точно следуя Чехову, превратил выставку в размышление о сути театра и сути кураторства. В некоторых залах или, вернее, сценах — скажем, в парадоксе об актере, обреченном быть другим, что показано на примере таких мастеров художественного перевоплощения и мимикрии, как Синди Шерман, Владислав Мамышев-Монро и Юрий Альберт,— невольно вспоминаешь, что «Чайка» вообще-то комедия. В финале начинаешь верить, что «Ночной дозор» Франсиса Алюса, запустившего дикого лиса в лондонскую Национальную портретную галерею и снявшего его ночные блуждания в заповеднике культуры музейными камерами видеонаблюдения,— сугубо чеховское по духу произведение. Хотя бы в том смысле, что Чехов, кажется, первым предсказал победу авангарда, заключающуюся в его вечном поражении. Во всяком случае, хитроумные кураторы «Театра взаимных действий», вернувшие сегодняшнего, охочего до быстрых впечатлений зрителя к архаическим практикам медленного чтения и медленного смотрения, точно победили, убив одним выстрелом сразу нескольких чаек.

«Генеральная репетиция». Московский музей современного искусства на Петровке, до 16 сентября

«Ganymed Nature». Вена, Музей истории искусства, до 16 июня