Художник Андрей Хлобыстин о своем фундаментальном труде

Будучи свидетелем и активным участником процесса формирования независимого петербургского искусства рубежа 1980-1990-х годов, искусствовед и художник Андрей Хлобыстин уже тогда думал о том, как сохранить память о тех художественных событиях и явлениях, которые сегодня стали легендарными. И вот теперь восстановить историю можно не только по крупицам чьих-то воспоминаний, но и ознакомившись с книгой Андрея Хлобыстина "Шизореволюция. Очерки петербургской культуры второй половины XX века".

— Вы писали книгу долго. Расскажите о ней.

— Это несколько книг в одной. Критиками она в основном позиционируется как энциклопедия петербургской жизни 1980-1990 годов, хотя на самом деле она о второй половине века, начиная с Ордена нищенствующих живописцев, с конца 1940-х, когда у нас в Ленинграде появилось так называемое неофициальное искусство, или, как его называют сейчас, нонконформизм, пытаясь в этот термин запихать все. В книгу вошли разные тексты. Первый из них, "Русское чувство формы", был написан мною и Аллой Митрофановой еще в 1986 или 1987 году и опубликован в самиздатском "Митином журнале". В книге есть и теоретические тексты, и гонзо, и анекдоты, и шутки, что тоже отвечает названию.

— Как вы объясните название книги?

— Шизореволюция — это распад того, что казалось цельным, вечным, истинным, семиотическая катастрофа, крушение идеологии, текста, тотальный кризис идентификации. Этим термином я в первую очередь обозначаю перестройку советского "организма", которая заняла примерно десятилетие — 1986-1996 годы, и он вдохновлен терминологией Жиля Делеза и Феликса Гваттари и их трудом "Капитализм и шизофрения". Сам термин "шизореволюция" в их текстах отсутствует, но вся их философия посвящена антикапиталистической революции, которую провозгласил созданный ими "шизоанализ". В мае 1987 года Аркадий Драгомощенко представил нас с Аллой Митрофановой Феликсу Гваттари. А в 1989 году в Париже у нас появилась возможность познакомиться с трудами французских философов, когда мы увидели в процессе перемен в СССР то, о чем говорил шизоанализ и что мы стали именовать шизореволюцией.

— Кому может быть интересно ваше издание?

— Молодежи. Выросло несколько поколений искусствоведов, художников, которые живут словно в чужом городе. Местное искусство не изучается, не преподается, оно продвигается усилиями всего нескольких человек. Позиция наших арт-администраторов заключается в том, что мы глубокая провинция и нам надо приглашать варягов, чтобы они нас научили, как организовывать искусство.

Как ни странно, эта книга встретила большое внимание в Москве. Москвичам все это очень интересно, они этого попросту не знают. Книжка обсуждалась на семинаре в Академическом институте, вошла в шорт-лист премий The Art Newspaper Russia и "Инновации", даже литераторы из "Нацбеста", хотя это не беллетристика, включили ее в список номинантов.

— Как бы вы описали петербургскую художественную традицию?

— В Петербурге сложилась традиция, что искусством ты занимаешься, поскольку это твоя жизненная потребность, оно вплетено в саму фактуру существования. Ты художник не потому, что ты работаешь в какой-то индустрии, производишь продукцию, имеешь мастерскую. Ты художник потому, что признан всем сообществом как оторвавшийся человек, ты сказал good bye обыденности. Эта традиция идет от Ордена нищенствующих живописцев, людей которые ушли в тотальный отказ. Это люди страсти — к их числу относятся Тимур Новиков, Владислав Мамышев-Монро, Георгий Гурьянов, благодаря которым эта традиция сейчас признана в Москве. Петербург — он плотский, образный, чувственный. У нас все искусство подлинное. Поэтому, может быть, и отсутствует рефлексия. Даже эта книга встречает сопротивление среди художников, авторефлексия у нас не приветствуется.

Орден нищенствующих живописцев, "Новые художники", неоакадемизм, "Старопетергофская школа", стерлиговцы — это феномены и их необходимо изучать. А в коллекциях эти работы лежат под спудом или вовсе отсутствуют. Выставка "Новых художников" прошла только в 2010 году в Русском музее, и если бы не финансирование московского коллекционера Владимира Добровольского и активность Кати Андреевой (ведущего сотрудника Русского музея), то ее бы и не было. Выросло несколько поколений, которые алчно смотрят на Москву и не видят "ничего, что под носом у него", как писал Хармс.

— Иногда возникает ощущение, что такое неумение видеть и пренебрежение к собственной культуре и истории — это национальная идея.

— Пренебрежительно говорить о себе — это неуважение к себе, что воплощается повсюду и вплоть до политики. Нам надо не пытаться решать чужие проблемы, а заниматься собой. Пока ты не выяснил отношения с собой, тебя никто не полюбит и ты никого не сможешь полюбить. Моя книга — это призыв к самоуважению, честному занятию собой, самонаблюдению. Кто наши художники? Это Феофан Грек, Андрей Рублев — художники-монахи, занимающиеся самонаблюдением. Люди, занимающиеся собой через искусство. Ты художник, потому что ты так спишь, ешь, одеваешься, любишь, говоришь,— ты держишь высокое состояние, это и есть творческое состояние. Ты можешь быть одновременно мультипликатором, художником, поэтом, музыкантом, кинорежиссером, модником, первым любовником — кем хочешь. Это воплотилось в 1980-х годах, когда появилось поколение, которое позволяло роскошь заботы о себе,— это поколение Виктора Цоя, Сергея Курехина, Тимура Новикова, Владислава Мамышева-Монро, Евгения Юфита, Вадима Овчинникова — целой плеяды гениев, которых еще предстоит изучать.

Беседовала Лизавета Матвеева