Обладатель каннской Золотой пальмовой ветви Хирокадзу Корээда — о бедности, богатстве и семейных ценностях. Беседовала Татьяна Розенштайн

Главную награду на 71-м Каннском кинофестивале — Золотую пальмовую ветвь — получил японский режиссер Хирокадзу Корээда за семейную драму «Магазинные воришки». Обозреватель «Огонька» расспросила победителя о социальных истоках его картины

Отец и сын Сибата воруют мелочь в супермаркете, бабушка сидит с малышами, мать семейства работает в химчистке, старшая сестра — в пип-шоу… На обратном пути воришки находят на помойке брошенную девочку и решают ее оставить в семье. Живут они небогато, но дружно, новый член семьи также не чувствует себя обделенным. Зритель вскоре расслабляется, но не все так просто. Однажды, после поимки юного преступника, выясняется, что вся семья — поддельная, отец и мать — любовники, на совести которых вдобавок еще и убийство. Никто тут никому не родня, и объединились они лишь ради экономической выгоды (жили на бабушкину пенсию). Что касается детей, то все они когда-то были брошены своими настоящими родителями и в поддельной семье чувствовали себя гораздо более счастливыми. В преступной, по сути, семье царят счастье и любовь. Парадоксальная работа Корээды более всего напомнит российскому зрителю сюжет про «Юрия Деточкина на японский лад». О том, что именно хотел сказать своей картиной режиссер, «Огонек» расспросил автора лично.

— Это правда, что на написание сценария вас натолкнула заметка, прочитанная в газете?

— Действительно это так. В газетах писали, что некоторые японские семьи получали пенсии за своих давно умерших родителей. Помню, когда я читал об этом, меня посещала одна и та же мысль: что лишь преступления способны по-настоящему объединить людей. Конечно, подобные случаи резко критикуются в японском обществе и справедливо осуждаются. Однако меня удивляет, почему люди так агрессивно реагируют на мелкие нарушения, когда в обществе происходят гораздо более серьезные преступления, которые остаются безнаказанными. Меня удивляет, как часто мы защищаем формальности, отдаем дань условностям, решаем поверхностные проблемы, забывая о фундаментальных. Ни для кого не секрет, что такой социальный институт, как семья, в японском обществе перестает иметь высокий статус, как было прежде. Мне всегда хотелось верить, что семья по-прежнему объединяет людей, эмоционально и духовно близких друг другу. Однако в реальности муж и жена в японской семье нередко ведут двойную жизнь и умалчивают об этом. Бог знает, зачем они живут вместе — если только не принимать во внимание все выгоды этого предприятия: финансовую сторону дела или дань банальной традиции, согласно которой женитьба и замужество означают повышение твоего социального статуса. И тем не менее японцы продолжают говорить о важности семейных уз. Мне хотелось исследовать эту тему, понять, за что люди по-настоящему ценят семью и каким образом члены семьи вовлекаются в криминальную деятельность.

— Ваша картина — о рабочем, который из-за нехватки средств вынужден подворовывать в магазинах. Воровать он ходит как на работу — со списком товаров, составленным всей семьей. Его сопровождает маленький сын, вполне освоивший отцовское ремесло. Этот фильм довольно необычен для массового представления о японском обществе: в японских фильмах чаще всего рассказывают о таких качествах, как честность, надежность, порядочность…

— Вы правы, тема воровства необычна для японского кинематографа. Она разрушает привычные представления о стране и ее жителях.

Недавно мой фильм вышел в Японии, и местные СМИ подвергли его резкой критике. Но в Японии есть воры. Там тоже случаются кражи. Зачем об этом молчать? Мой фильм также раскритиковали за то, как я показываю в нем детей. Маленький мальчик, вместо того чтобы посещать школу, ходит воровать. А девочка, которую герои голодной и почти замерзшей находят на улице, на самом деле безразлична для своих настоящих родителей. И это далеко не новая проблема для сегодняшней Японии, где множество детей, которых оставили без внимания или используют в корыстных целях. Два критических пункта, которые отмечают японские СМИ, имеют лишь косвенное отношение к моему фильму. В нем речь идет прежде всего о людях, отверженных обществом и системой. Действие моей картины происходит в центре Токио, она повествует об одной конкретной семье, которая страдает от бедности и способна выжить, только совершая кражи. В конце фильма зрителю удастся узнать всю правду об этой семье и о том, кто на самом деле эти люди. Мне бы не хотелось заранее раскрывать карты. Однако зритель должен понять, что члены этой семьи все же живут жизнью, которая очень нетипична для большинства. Этот сюжет во многом вдохновлен моими ранними проектами, в частности фильмом «Каков отец, таков и сын», в котором я также задался вопросом: что такое семья? Мне хочется понять, можем ли мы сформировать семью за пределами одних лишь только кровных отношений.

— В программе Каннского кинофестиваля в этом году показали немало фильмов, в которых рядовые люди вступают в конфликт с системой и обществом. У многих из их героев нет работы. А если эти люди и работают, то оплата их труда не гарантирует прожиточного минимума, не говоря уже о достойной жизни. Социологи сетуют на дальнейшее разделение мира на богатых и бедных. Быть может, эти тенденции отмечаются и в Японии?

— Несомненно, мой фильм имеет социальную направленность. В Японии, как и во многих странах мира, стало заметно беднеть население. Поэтому моя картина поднимает вопрос о справедливости. Эту тему я уже начал в своем фильме «Третье убийство», где речь шла об одном судебном разбирательстве. Но в целом в этой картине я задавался другими вопросами, в частности, как редко мы стали задумываться о справедливости в построенном нами обществе; как наивно мы продолжаем ее искать, скажем, в стенах суда или конституционных актах. Парадокс заключается в том, что суд и правоохранительные органы часто являются последними инстанциями, которые призваны защищать справедливость. Но это всего лишь те органы, где должны учитываться интересы различных людей и в идеале находиться какие-то компромиссы. В последней картине жизнь моих героев выходит за рамки закона, но при этом она согласуется с какими-то высшими общечеловеческими ценностями. Мне бы очень хотелось быть членом общества, в котором отсутствует взаимное осуждение, но разве это возможно?.. Моих героев продолжают критиковать. А будь у них возможность ответить, они бы смогли сказать, что самим критикам не удалось достичь гармонии и справедливости ни в своих собственных семьях, ни в обществе в целом. Пусть мои герои — шайка преступников; но при этом они способны испытывать самые сильные человеческие эмоции. В 2004 году я снял картину «Никто не узнает» о том, как безработная мать бросает своих детей. Она была снята в жанре, который в Японии мы называем «семейной драмой». Мне кажется, что за последние годы мои семейные драмы приобрели более интимный характер. Думаю, это связано с моим личным развитием. Четырнадцать лет назад я еще не был женат, и у меня не было детей. Сегодня мне за пятьдесят, я женился, и у меня есть 10-летняя дочь. Семья изменила мое восприятие мира, побудила к эмоциональному росту и в конечном итоге оказалась еще более интересной и неисчерпаемой темой, чем мне казалось до женитьбы.

— Имеются ли в фильме детали или эпизоды, которые вы позаимствовали из собственного детства?

— Маленький домик, в котором живет семья героев, напоминает жилище моего детства. Наш дом был даже меньше и теснее, чем в фильме.

Мы жили в нем вшестером. Как и мой маленький герой, я спал в шкафу, где соорудили постель. Может быть, мое детство покажется вам тяжелым испытаниям. Вы подумаете: «Он спал в шкафу! Разве это удобно?» Но все не так. Дом моего детства был замечательным местом, полным добрых чувств и теплых эмоций. Пусть я спал в стенном шкафу, но там можно было прятать детский хлам и укрываться самому. Мне нравилось читать там книги или строить баррикады. А еще я любил сидеть за створками шкафа и наблюдать оттуда за другими. Конечно, с моего детства прошло слишком много времени. Я родился в 1962 году, а в начале 1970-х в японских семьях начали происходить большие изменения. Стала исчезать патриархальность, признаваемая прежде беспрекословно власть мужчины, отца, главы семьи, начала терять свое первенство. Но на смену этой традиции ничего не пришло, в семейной структуре образовались пробелы. Когда родилась моя дочь, не стало моего отца. Он ушел из этого мира, а я встал на его место — если хотите, заполнил пробел. С того момента я сделал для себя вывод, что каждая история начинается с пробела, а любой круг, не успев разомкнуться, уже смыкается вновь. Конечно, общество находится в постоянном изменении и это его единственная постоянная величина. Когда я был ребенком, моя мать работала, а я вырос на лапше быстрого приготовления и полуфабрикатах. Моим любимым блюдом была поджаренная кукуруза — это блюдо также готовят герои картины. Замечу, что сам я совершенно не умею готовить. Раньше в семьях было принято передавать кулинарное искусство от матери к дочери или от свекрови к жене сына. Моя мать родом из пригорода Токио, а жена — из Окинавы, где совершенно другая кулинарная традиция, и жена не собирается перенимать что-то от моей матери. Конечно, в Японии остались семьи, где муж принуждает жену учиться мастерству приготовления пищи у его матери, но такие мужья не пользуются большой популярностью у женщин. На мой взгляд.

— С вашей склонностью к семейным темам вас часто сравнивают с Ясудзиро Одзу (1903–1963, классик японской и мировой кинорежиссуры.— «О»). Льстит ли подобное сравнение?

— Об этом я часто слышу от иностранных журналистов. Конечно, сравнение с великим Одзу очень льстит, но оно также действует на нервы. Мне больше понравилось, если бы меня сравнивали с Кеном Лоучем. Меня вдохновляет этот скромный и благородный режиссер, мастерство, с каким он изображает рядовых людей, с их уязвимостью, противоречиями, страданиями. Я симпатизирую его гуманизму и тому, как он умеет передать характер героев без малейшего презрения к их слабостям и страданиям, с понимаем, сочувствием и любовью. Мне далеко до его совершенства. Может быть, потому, что я вырос в Японии в те времена, когда в обществе практически не существовало конфликтов, по крайней мере, они не были так очевидны. Это был довольно продолжительный период в истории страны, известный своей стабильностью и процветанием среднего класса. Единственным режиссером, который тогда снимал фильмы о рабочем классе, был Нагиса Осима. Он первым начал обращать внимание на социальное неравенство, проблемы молодежи, критиковать послевоенное общество. Мне кажется, сегодня эта тема опять станет популярной. Стабильность и процветание остались далеко позади. На смену пришли классовое неравенство, социальные различия и финансовый кризис. Японское кино тоже начинает меняться. Это уже происходит, надеюсь, в том числе и благодаря моим картинам. В целом у меня нет ясной стратегии, в какую сторону должно развиваться мое кино. Лично мне важно вести скромный образ жизни — быть тем человеком, который не беспокоит своим присутствием других. Что же касается планов как режиссера, то и здесь у меня небольшие амбиции. Мне хочется снимать картины, за которые мне не было бы стыдно. Каждый раз, когда приступаю к новой работе, во мне происходит внутренняя борьба — между желанием проанализировать интересную для меня тему и желанием сделать это с максимальным уважением к зрителю.

Беседовала Татьяна Розенштайн, Канн