Виктор Хамраев — о 20-летии назначения уполномоченного по правам человека

Двадцать лет назад в России появился омбудсмен, которого депутаты Госдумы впервые избрали на основании закона «Об уполномоченном по правам человека в РФ». Им стал депутат от фракции КПРФ Олег Миронов. Он был вторым омбудсменом. Первого, диссидента и правозащитника Сергея Ковалева, Госдума избирала в 1994 году на том основании, что право это за депутатами закрепила новая Конституция 1993 года.

Именно этим — заменой диссидента на коммуниста — и значимо событие, состоявшееся 22 мая 1998 года. «Идея прав человека подверглась очередному распятию, ибо защита прав человека доверяется представителю той политической идеологии, благодаря которой в течение десятилетий права человека не просто уничтожались, а искоренялась даже сама мысль о них»,— возмущалась выдвижением коммуниста депутат от «Яблока» Елена Мизулина (ныне член Совета федерации и партии «Справедливая Россия»). «Все последние годы я продолжала свою правозащитную деятельность: защищала от недобитых коммунистов»,— писала в своем заявлении депутатам одна из семи претендентов в омбудсмены лидер «Демократического союза» Валерия Новодворская (ныне покойная). В случае избрания она обещала «запрет коммунистической и фашистской деятельности».

Жесткость демократов тогда была вполне объяснима. Новая Конституция делала омбудсмена частью российского общества, высшей ценностью в котором объявлялись «права и свободы человека и гражданина». В этом виделась окончательная победа демократии над тоталитаризмом. Ведь за несколько лет до того понятие «права человека» считалось крамолой, и любой советский человек, заговоривший вдруг о «правах», становился антисоветчиком, или диссидентом.

О подавляющем большинстве диссидентов в СССР ничего не сообщалось. Имена Ларисы Богораз, Людмилы Алексеевой, Анатолия Марченко и др. стали широко известны благодаря горбачевской перестройке. О тех, кто уже добился заметного успеха в чем-либо, но пока не стал именитым, советская пресса сообщала. Так, судебный процесс над писателями Андреем Синявским (семь лет в колонии строгого режима) и Юлием Даниэлем (пять лет лагерей) подробно описывали «Литературная газета» и «Известия». Писателей наказали за то, что они опубликовали за границей свои произведения, которые невозможно было издать в СССР. Это квалифицировалось «антисоветской пропагандой». Сбором подписей в их поддержку среди сотрудников Института биофизики начал правозащитную деятельность Сергей Ковалев (еще не именитый), который сам в 1975 году получил семь лет колонии за «антисоветскую агитацию и пропаганду».

Некоторым писателям предлагали зарубежную командировку, откуда они потом не могли вернуться, так как их лишали советского гражданства. О них пресса тоже писала, разоблачая как предателей или перерожденцев. Именитого академика Андрея Сахарова оправили в ссылку после публикации в газете «Правда» открытого письма «40 академиков» с критикой его правозащитной деятельности.

Диссиденты не были близки даже «трудовой интеллигенции». Она их не презирала, не считала предателями, не отторгала их. Но и не принимала. «Они просто зациклились на негативе и уже не способны увидеть в стране ничего положительного»,— так или примерно так в брежневские времена думали большинство интеллигентов, не отрицая при этом ни одного из негативных явлений, на которых «зациклились» диссиденты. С началом перестройки, в ее первые же два-три года, советская интеллигенция проделает глубокую интеллектуальную работу и отважится на тяжелое нравственное усилие, чтобы сознаться себе, а потом и постараться убедить общество в простой, казалось бы, мысли: «От негатива не избавиться, не избавившись от системы».

И после всего этого им выставили коммуниста Олега Миронова в качестве единственного кандидата в омбудсмены. «Омбудсмен Арестович (обыгрывая отчество Орестович.— “Ъ”)»,— иронизировали демократы и правозащитники.

Впрочем, все, что происходило вокруг избрания нового омбудсмена, интересовало в мае 1998-го только причастных к этому политиков. Страна жила совсем иными событиями и проблемами. На 20–21 мая пришелся пик «рельсовой войны» — акции шахтеров Кузбасса, которые блокировали в области железнодорожные пути, добиваясь возврата долгов по зарплате, накопившихся за несколько лет. С годовыми зарплатными долгами выживали тогда практические все бюджетники. На селе и в малых городах «живые» деньги имели зачастую только пенсионеры.

Российское общество уже входило в то состояние, которое через два года при новом президенте Путине будет называться «разочарование в демократии». Поэтому избрание коммуниста омбудсменом народ в массе своей не заметил. А те, кто заметил, наверняка счел это закономерным.

Правозащитники, имевшие опыт лагерей, так и не восприняли Олега Миронова, хотя довольно скоро стало очевидно, что профессиональный юрист Миронов взял верх над Мироновым-коммунистом. Именно при нем одной из главных задач омбудсмена стали права человека в местах заключения, пенитенциарная система стала зоной особого внимания для всех последующих омбудсменов. Он вызвал недовольство Кремля регулярными поездками в Чечню, где старался пресечь и предупредить нарушения прав человека во время второй чеченской войны, начавшейся в 1999 году как контртеррористическая операция. Первая чеченская война, начавшаяся ради «наведения конституционного порядка» в республике, была причиной, по которой в 1995 году добровольно оставил пост омбудсмена Сергей Ковалев.

«Если мной недовольны — это нормально,— говорил в одном из интервью Олег Миронов.— Вот если бы власть была довольна, то это означало бы только одно — омбудсмен не работает и ничьих прав не защищает».

Но пост уполномоченного по правам человека уже никогда не станет таким же значимым, каким он воспринимался в первые годы вхождения России в демократию. И дело не столько в том, что за последние десять лет в стране появилась масса иных общественных институтов, защищающих права и интересы граждан. В каждом субъекте федерации теперь есть свой региональный омбудсмен. За правами заключенных следят общественные наблюдательные советы. В каждом регионе есть общественная палата, при каждом министерстве — общественные советы. При президенте — Совет по правам человека.

Дело даже не в том, что эти общественные по форме институты незаметно становятся придатком или продолжением госорганов. В министерские общественные советы включают тех экспертов, которые удобны конкретному министру. Региональные общественные палаты все чаще действуют от имени губернатора. В наблюдатели за правами заключенных двинули в большом количестве ветераны правоохранительных органов. И только президентский Совет по правам человека вправе спорить с Минюстом, что считать политической деятельностью и кто вправе ею заниматься в России.

Дело в обществе, которое этого всего не замечает, Политические права за 30 лет похода к демократии так и не стали жизненно важными для россиян.

Термин «права человека», о котором советские узнали в брежневские времена в связи с процессами над диссидентами, трактовался как пропагандистская уловка, которая изобретена на Западе для «идеологической борьбы» с самой лучшей идеей на свете — коммунистической и с самой доброй страной в мире — СССР. Страна жила за железным занавесом. Альтернативную информацию о себе люди могли узнать только через вещавшие на русском языке радио «Голос Америки», BBC, «Немецкая волна» и несколько других. Но «вражеские голоса» надежно глушили — делать это тогда было намного проще, чем сейчас блокировать Telegram. Только самым политизированным гражданам хватало терпения дожидаться хоть какого-то сообщения сквозь помехи.

В том, что против СССР ведется «идеологическая война», большинство не сомневалось, примерно так же, как сейчас большинство уверено, что против России ведется «информационная война». Но убеждение советского человека крепилось тем, что он с детства знал: на планете есть «два мира — социалистический и капиталистический». И почти никому не надо было доказывать, что только «мир социализма» гарантирует «права человека». «У нас бесплатная медицина, а у них — платная, у нас бесплатное образование для всех — а у них за деньги, у нас самая низкая в мире квартплата, у нас самые низкие в мире цены»,— писали газеты, и все с этим соглашались.

Были, конечно, у нас и «отдельные недостатки». И даже «кто-то кое-где у нас порой» в СССР не хотел «честно жить». Но эти недостатки легко устранялись: достаточно было написать о нерадивом начальнике жалобу по адресу его вышестоящего начальника. А если это не помогало, нужно было отправлять новую жалобу еще выше, и в конце концов проблемы решались.

Работе с «письмами трудящихся» уделялось повышенное внимание в эпоху «навязанной дискуссии о правах человека». За этой работой следили все органы КПСС (от которых в СССР зависело все), от районных до всесоюзных. Особое воздействие на советского руководителя имели жалобы, поступавшие от редакций газет. В каждой газете действовал «отдел писем». И жалобу читателя, поставленную на контроль в газете, следовало непременно удовлетворять, не отфутболивая ее по иным инстанциям. Опытные журналисты отдела писем хорошо знали: как грамотно составить жалобу и в какую инстанцию ее отправить, чтобы действительно решить проблему. Если читатель жаловался на плохую работу дворников, то достаточно было направить жалобу в исполком райсовета (это был орган советской власти).

А все вопросы повышенной сложности (например, квартирный) решить могли только партийные органы. Если газета получала письмо от семьи школьной учительницы или инженера какого-нибудь НИИ (научно-исследовательский институт) с просьбой помочь в квартирной проблеме, то надежнее всего было переправить письмо в республиканский ЦК Компартии. Там тоже был отдел писем, который вслед за газетой ставил полученное письмо на контроль и оправлял властям города, где проживали просители. И благодаря двойному контролю семья учительницы (инженера) продвигалась в очереди на получение квартиры: если до письма они могли рассчитывать на свое жилье через 20 лет, то после письма уже через пять лет. А когда с квартирной проблемой обращалась семья рабочего, который работал на заводе, который имел всесоюзное значение, то жалоба из газеты переправлялась в Москву, в Кремль, генеральному секретарю ЦК КПСС. И максимум через полгода семья рабочего справляла новоселье.

Игнорирование писем, в особенности подконтрольных газете, могло сказаться на карьере того, кто их проигнорировал. Поэтому все проблемы решались четко в те самые установленные, как и сейчас, 30 дней. Решались своеобразно. Если жаловались на протекающую крышу, то течь могли устранить только в той квартире, откуда поступила жалоба, хотя крыша протекала в нескольких квартирах. Главное было вовремя отрапортовать о своевременной реакции на жалобу.

Советского человека это приучило к тому, что все его проблемы должны решаться эксклюзивно. Они так и решаются до сих пор — письмами начальству по инстанциям. Самый надежный способ — пробиться с жалобой к президенту во время его прямой линии.

Еще одно изобретение советского бюрократизма — это «книга жалоб и предложений», которая вывешивалась в каждом магазине и каждом пункте «бытового обслуживания» (ныне службы сервиса). Она есть и сейчас, называется «книга отзывов». В те времена жалоба на продавца, записанная в книгу, стоила ему премии. Гениальность изобретения в том, что советскому человеку позволялось предъявлять претензии только продавцу или работнице, к примеру, химчистки. Во всех остальных случаях он был только проситель. Возможно, поэтому из всех законов, которые приняты в годы новейшей истории России, безукоризненно действует в интересах граждан только один — «О защите прав потребителей».

А правозащитники из «Мемориала», «Агоры» и др. остаются сегодня примерно в том же статусе, что и диссиденты в прежние годы. Те были «агентами влияния» и «пособниками США». Нынешние — «иностранные агенты».