Гендиректор «СКБ Контур» Дмитрий Мраморов о том, как цифровизация меняет модель бизнеса

Глава комиссии союза по ИТ Свердловского областного союза промышленников и предпринимателей (СОСПП), генеральный директор «СКБ Контур» Дмитрий Мраморов рассказал “Ъ-Урал” о том, как цифровизация меняет бизнес-модели, кто готов за нее платить и каково место уральского региона в рейтинге «оцифрованных» субъектов РФ. “Ъ-Урал” продолжает цикл интервью о цифровой экономике и ее перспективах в Свердловской области с участниками уральского ИТ-рынка.

— Что такое цифровая экономика и как она влияет на бизнес?

— Цифровые технологии меняют саму модель бизнеса. С одной стороны, умирают старые форматы, с другой — информационные технологии позволяют тем, кто вовремя поймал волну, сильно масштабировать бизнес. Они перестают быть вспомогательным инструментом и становятся ядром бизнеса, определяют его успешность. Возьмем всем известный пример такси: информационная система сводит между собой таксистов и пассажиров и является сутью бизнеса. У нас в «СКБ Контур» схожая ситуация: есть продукты на серверах, пользователи, которые на них работают, и общий слой автоматизирующей биллинговой системы. То же самое у банков, их ядром является внутренний процессинг — безналичный расчет. Следующий пример — онлайн-торговля, там тоже мощнейшие информационные системы: Alibaba и Amazon. Если эти системы убрать, бизнеса не будет — станет непонятно, как его вести. Цифровая экономика именно в этом и заключается. В нефтедобывающей отрасли, сталепромышленной это выражено в меньшей степени.

— Почему?

— Там другой вектор пока: производство материальных ценностей на больших капиталоемких предприятиях. Поэтому сейчас, когда мы разговариваем с промышленниками, все говорят: «У нас же есть роботы давно…» ИТ — не основной их актив, они пока в другой плоскости.

— И как будет развиваться классический бизнес?

— Насчет бизнеса, который занимается добычей полезных ископаемых, переработкой и машиностроением, пока не очень понятно. Я не слышал о смене моделей у добывающих компаний. Они спокойно смотрят на происходящее: недра «цифрой» не заместить. Автоматизация у них есть, но ключевой актив — лицензии на разработку недр. А там, где нет такого актива, приходится крутиться и что-то придумывать. Есть пример машиностроителей, когда компания-производитель авиационных двигателей поменяла модель. Классическая модель: я изготовил двигатель, дорого его продал и поставляю запчасти. Современная модель: я не продаю двигатель, а беру деньги за его использование и обеспечиваю бесперебойную работу. Цифровизация заключается в том, что это «умный» двигатель, и компания в любой момент знает, что с ним происходит и что требуется заменить. Можно сказать, модель двигателя параллельно крутится на сервере, и различные алгоритмы анализируют большие массивы данных. В такой модели потребителю не надо больше покупать двигатель и вкладывать сразу большую сумму денег.

— А как от цифровых преобразований выиграют компании?

— Они уже выигрывают. Мы можем наблюдать, как Олег Тиньков сделал прибыльный технологичный банк. Сбербанк сумел трансформироваться, сейчас зарабатывает половину всей прибыли банков в стране. В перспективе у тех, кто сейчас сможет трансформироваться, есть шанс стать лидерами экономики. Причем в новой экономике происходит укрупнение: победитель получает все, остальные теснятся на задворках. Раньше это было выражено в меньшей степени.

Сейчас финансисты при оценке компании обращают большее внимание на количество клиентов и долю рынка, чем на прибыльность. Многие мировые ИТ-компании оцениваются в миллиарды долларов, имея отрицательные денежные потоки на протяжении многих лет. Но клиентская база огромная, постоянно приходят новые пользователи, и инвесторы готовы ждать.

— Ранее вы говорили о том, что без цифровизации конкурентоспособность Свердловской области в общем пуле регионов будет не такой, как хотелось бы. Как вы сейчас ее оцениваете? Какие меры следует предпринять, чтобы повысить цифровой рейтинг региона?

— По сравнению с другими регионами России у нашей области неплохие стартовые возможности. Есть развитая промышленность, капитал. Есть местные компании, которые готовы вкладываться, трансформировать свой бизнес и менять условия жизни вокруг. Есть сложившаяся ИТ-отрасль: как минимум три-четыре заметных компании с оборотом в несколько миллиардов рублей плюс ряд компаний с оборотом в несколько сотен миллионов рублей. Они работают на федеральном уровне, некоторые и за рубежом. Компании дают кадровый потенциал, который может участвовать в процессе трансформации, а это, на мой взгляд, ключевой фактор успеха. И у нас есть достаточно сильная школа: матмех (бывший Институт математики и компьютерных наук УрФУ, сейчас — департамент в Институте естественных наук и математики УрФУ.— “Ъ-Урал”) и радиофак (Институт радиоэлектроники и информационных технологий-РТФ УрФУ.— “Ъ-Урал”). Для нашей компании матмех является базовым, но и радиофак, и физтех (Физико-технологический институт УрФУ.— “Ъ-Урал”), и другие вузы вносят определенный вклад. Эти три фактора, если сравнивать с другими регионами, в Свердловской области достаточно развиты и дают неплохие стартовые возможности. Что из этого получится, будет сильно зависеть от нас.

— Вы говорите о хорошей школе, но есть проблема кадров?

— Утечка кадров, безусловно, происходит. Возьмем СУНЦ (Специализированный учебно-научный центр УрФУ.— “Ъ-Урал”). Половина выпускников сразу уезжает из региона. Их берут везде, они люди мира. Их интересует не место учебы, а место работы, будет ли компания существовать через 5–10 лет, чем будет заниматься. Многие просто не знают, что в Екатеринбурге тоже можно заниматься вполне конкурентными на мировом рынке задачами.

— А кто нас опережает? Кроме Москвы и Санкт-Петербурга?

— Конкуренты есть, но здесь важно разделять: кто декларирует и кто реально что-то делает. Не так много регионов, где не только говорят, но и что-то делают: Татарстан, Тюменская область. Есть города, где неплохая школа, например Ижевск. Там сильные компании, есть офисы крупных разработчиков, но регион небольшой, поэтому им сложно. Здесь размер имеет значение: с точки зрения привлекательности для жизни и для ведения бизнеса есть разница, живет в регионе 1,5 млн или 5 млн человек.

— И как бороться с утечкой?

— Надо понимать свое место в «пищевой цепочке». Мы, очень условно, находимся выше Тюмени и Ижевска, но ниже Москвы, а она, в свою очередь, ниже Лондона. Нужно расширять «воронку» людей, которые приходят к нам, и пытаться создавать фильтр, чтобы они оставались в регионе дольше.

Надо предлагать задачи и перспективу. Во-первых, в регионе должны быть интересные компании, которые находятся в мировом тренде. Власть должна поддерживать их, потому что это тот самый фильтр. Второй момент — популяризация. Сейчас ИТ-компании активно взаимодействуют со школьниками, участвуют в различных акселераторах, в «Сириусе», в «Золотом сечении». Мы рассказываем детям о компаниях, проводим экскурсии, пытаемся показать, что в регионе есть потенциал и уезжать не надо. Когда пассионарии уезжают, это плохо тем, что один человек может создавать рабочие места для ста-двухсот-пятисот за счет своих идей. Таких людей, к сожалению, мало, и как их удержать — главный вопрос. Мы сейчас выстраиваем работу так, чтобы вести их с 8-9 класса с надеждой, что они останутся в регионе. Потому что со студентами все довольно просто: к концу второго курса они уже все расписаны и законтрактованы.

Понятно, что на определенном этапе инженеры все равно уезжают. У нас в прошлом году человека три или четыре уехали за границу. Дело даже не в зарплате — они ехали за задачами. С этим трудно бороться. К сожалению, обратное движение — редкость, один случай из десяти. Вторая сложность, на которую мы не можем повлиять, — это условия жизни.

— Как вы оцениваете политику региональных властей в направлении цифровизации?

— В области разрабатывается программа «Умный регион». Для отрасли ИТ это важный сигнал, и мы ведем диалог с правительством и поддерживаем их в развитии темы. Все начинается с политической воли, потом трансформируется в различные финансовые программы и т.д. Власти сейчас проявляют интерес и начинают разрабатывать программу, это хорошо. Им очень важно сделать две вещи: проявить заинтересованность и далее последовательно способствовать появлению в регионе проектов, поддерживать их. Речь даже не о материальной поддержке. Любой проект, связанный с «Умным регионом», обязательно упрется в какой-нибудь юридический казус, решать который надо на достаточно высоком уровне: межведомственное взаимодействие, изменение нормативной базы и пр. Власти могут и должны здесь помогать.

Кроме того, региону необходимо стать площадкой для отработки «умных» технологий. У нас в ИТ разработка построена следующим образом: мы предполагаем, что рынку нужен такой-то продукт, решающий такую-то задачу, быстро «собираем» его из подручных материалов и пробуем. Это так называемый период пилотирования. Зачастую в процессе идея сильно трансформируется. Это один из подходов, так называемая гибкая разработка, agile (Agile software development — гибкая методология разработки.— “Ъ-Урал”). Общаясь с заинтересованными коллегами, например, в правительстве, я пытаюсь доносить мысль, что с «Умным регионом» логично исповедовать именно этот подход, хотя это и противоречит практике госуправления. Сейчас абсолютно непонятно, какой из проектов зайдет, куда потратить деньги и кому это будет интересно. УрФУ в своем проекте концепции программы сгруппировал идеи и насчитал уже больше 150 разных проектов. Сейчас нужно делать следующий шаг — разобраться с приоритетами и запускать пилоты — чем больше, тем лучше. Какие-то из них полетят. Пилот в ИТ стоит относительно дешево — несколько десятков миллионов, работает над ним узкая группа людей — до 15 человек. Но в программу нужно вкладывать миллиарды, а в бюджете региона таких денег нет. Рассчитывать нужно изначально на привлечение частного капитала.

— А какой частный капитал может этим заинтересоваться?

— Денег много! Все ищут, как их с умом потратить: мало людей и проектов с понятной бизнес-моделью. Людей, у которых серьезные капиталы, достаточно, и многие из них держат нос по ветру и заинтересованы в инвестициях в цифровую экономику. Широко известны Алишер Усманов, Юрий Мильнер, например. Крупные ИТ-компании вроде «Ростелекома», который имеет серьезный финансовый ресурс, банки, сотовые операторы и телеком-компании.

— Еще одна инициатива нашего правительства — информационная платформа «Сделано на Урале» для борьбы с контрафактными стройматериалами на основе блокчейн-технологии. Как считаете, поможет?

— Сложно сказать, я не знаком с деталями проекта. Блокчейн гарантирует неизменность всей цепочки информационных блоков. Эту задачу решают и другие технологии — например, электронная подпись. В каких-то ситуациях она чуть менее удобна. У блокчейна тоже есть множество технических ограничений. Во-первых, из-за приличного объема данных пока невелика скорость транзакций. Вторая проблема в том, что иногда, в силу разных причин, он все-таки сбоит и у цепи появляются разные ветки. Поэтому блокчейн не лучше и не хуже электронной подписи — он просто имеет другую область применения. Есть отдельные успешные примеры его использования, самый известный — криптовалюты. В Грузии, насколько я знаю, на базе блокчейна создали государственный реестр недвижимости. Но можно ли переложить их опыт на нашу страну, насколько такая система будет устойчива — не очень понятно. Как любая технология, блокчейн пройдет определенный путь. Сейчас вокруг него много шума. Когда лет через пять шум поутихнет, станет понятно, как именно технология будет применяться.

— Я правильно понимаю, что комиссия по ИТ СОСПП, которую вы возглавляете, как раз ведет диалог с промышленниками, чтобы их подтолкнуть в сторону цифровизации?

— Слово «подтолкнуть» здесь не очень уместно. Так сложилось, что в СОСПП в основном входят крупные промышленники и предприниматели, которые, как правило, достаточно далеки от информационных технологий, это не является сутью их бизнеса. Поэтому на нас смотрят как на людей из отрасли, которая ближе всего к происходящей трансформации. Основная задача комиссии — создать площадку на базе СОСПП, на которой можно будет представлять новые для региона проекты, аккумулировать вопросы, связанные с цифровой трансформацией бизнеса, переходом от традиционной модели с опорой на материальные ценности к модели, когда бизнес активно пользуется информацией. Другая наша задача — подсвечивать для органов власти активности и запросы, которые возникают в бизнесе и ИТ-отрасли.

— По оценке экспертов, уже около 400 российских организаций, использующих Google и Amazon, пострадало от блокировок Telegram. У них сбоили хранилища данных, приложения, взаимодействия с банками, обслуживание клиентов и т. д. Вы с подобными проблемами сталкивались?

— В «СКБ Контур» есть чаты техподдержки в Telegram. Из-за блокировок мы известили клиентов о том, что мы не можем гарантировать доступность этих чатов, но не закрыли их: если клиент задает вопрос именно Telegram, мы, разумеется, ответим. Если борьба Роскомнадзора завершится победой, то этот канал связи, видимо, отомрет. Если ситуацию урегулируют, он просто станет более надежным. Сейчас любой бизнес сталкивается с постоянными попытками взлома, например DDoS-атаками (Distributed Denial of Service — распределенная атака типа «отказ в обслуживании».— “Ъ-Урал”), шифрованием данных и т. п., и это не 400 случаев, а гораздо больше, просто об этом не пишут в газетах. Компании, которые ведут бизнес в интернете, должны быть готовы к любым исходам — прилететь может откуда угодно, не застрахован никто. Надо заниматься информационной безопасностью.

— Что нужно делать в этой ситуации, прежде всего российским ИТ-компаниям?

— Пострадали-то не ИТ-компании. Бизнесу нужно понять, что если ты выходишь в онлайн, то тебе нужно развивать соответствующие компетенции, нанимать людей, которые могут решать эти проблемы, и быть готовым к таким ситуациям. Если они критичны для бизнеса, нужно страховаться и больше денег вкладывать в безопасность. Мы же на случай пожара тренируемся, по лестницам бегаем, здесь то же самое.

— Вернемся к кибербезопасности. Есть же не только блокировки, но и интернет вещей. В связи с этим возникает вопрос: не смогут ли квартиру через холодильник взломать?

— Сейчас всё банальней: холодильники участвуют в сетях для DDoS-атак. Это уже не сказка, когда кофеварка атакует. DDoS заключается в следующем: идут множественные паразитные запросы в адрес атакуемого компьютера (т.н. IP-адрес) с других устройств, что делает компьютер недоступным. Когда зараженное устройство, например кофеварка, подключено к интернету, оно в нужный момент активируется и начинает слать запросы. Поэтому вещи атакуют, это уже факт.

Интервью взяла Анна Лапина