Си Ло Грин о соул-музыке, индустрии и необходимости не быть серьезным

Американский артист и продюсер Си Ло Грин выступит на фестивале Chess & Jazz в саду «Эрмитаж» 7 июля. Парень из Атланты, начинавший в 90-х с хип-хопа, в 2000-х превратился в одного из лучших представителей современной соул-музыки. Без него также невозможно представить и проект Gnarls Barkley, некогда резко подтолкнувший его карьеру. В копилке Си Ло пять премий «Грэмми» и еще полтора десятка номинаций, не считая прочих наград, а его способности как певца и продюсера уже годами идут нарасхват у других звезд. Перед концертом Си Ло Грин поговорил с Максом Хагеном о своем видении соула, южных корнях и группе The Velvet Underground.

— Как к вам лучше обращаться — Си Ло, мистер Кэллавей, Томас?

— (Смеется.) Мои друзья называют меня Ло. Будь и ты другом.

— Ло, а откуда взялся ваш псевдоним?

— Мое полное имя Томас ДеКарло Кэллавей, и однажды кто-то сократил его до второй части — Карло (Carlo.— “Ъ”), а потом и до C-lo, «си-ло». Проще звучит, правда?

— После ряда сольных альбомов вы сконцентрировались на совместной работе с множеством других артистов — в последние три года «гостите» то у Кендрика Ламара, то у Raekwon из Wu-Tang Clan и даже отметились с Fall Out Boy. Решили притормозить с собственной музыкальной карьерой?

— Дело в том, что, для начала, хочется разнообразия. Но тут же интересно поработать с артистами, которые ассоциируются с передовыми явлениями в индустрии. И, конечно, возникает еще и фактор признания теми музыкантами, которые тебя самого вдохновляли и подвигали на собственные труды. Это придает устойчивость твоей собственной лодке и приносит новые связи. А отношения внутри этого мира очень важны. Я выходец из Атланты, штат Джорджия, где вся музыкальная индустрия была, по сути, единым сообществом. Артисты, которые пытались чего-то достичь, работали не сами по себе, но внутри него. И я продолжаю исходить из этой логики.

— Как вам удалось заполучить Элтона Джона и его старого соавтора Берни Топина на одну из вещей альбома «Heart Blanche»? Было несколько неожиданно.

— Я подружился с Элтоном Джоном году в 2011-м или 2012-м. Я поучаствовал в «Грэмми» с трибьютом его песням. Естественно, мы познакомились, и я не мог не выразить свое уважение и восхищение его песнями. Отсюда и выросло наше сотрудничество.

— С кем еще из артистов, которые так же могли бы стать сюрпризом в свете вашей деятельности, вы хотели бы поработать?

— Сейчас прикину… Наверное, хотелось бы больше записываться с молодежью. Знаете, наверное, парня по имени XXXTentacion. К сожалению, он недавно нас оставил. Мой семнадцатилетний сын дал послушать его музыку, и меня проняло. Я почти стал фанатом — а ведь раньше почти не следил за ним! А у него и талант, и уровень, да еще и личность интересная. И его застрелили… Вот с ним что-то записать было бы здорово! Я ощутил веяние молодости в его музыке, вспомнил самого себя в 20 лет: почувствовал какую-то необъяснимую внутреннюю связь и желание снова стать моложе. И мне хотелось бы, чтобы эта связь возникала каждый раз с каждым из артистов. Надеюсь, мои слова звучат… честно. И я совершенно искренен в том, что сейчас говорю. Жаль, очень жаль, что не успел.

— Вы песню «Perfect Day» Лу Рида из каких соображений перепели? Казалось бы, ваша музыка и нью-йоркский декаданс 70-х — совсем разные галактики.

— Вы удивитесь, но я Лу Рида и The Velvet Underground слушал с юных лет. Вышел на них через фильм «The Doors» Оливера Стоуна. Это одна из моих любимых историй. В фильме играла песня «Venus in Furs», мне было невдомек, кто это и что это. Очень понравилось, но я запомнил только одну строчку — «…Shiny boots of leather». Я иду в магазин за пластинкой и говорю: «Дайте мне альбом The Doors c песней ′Shiny Boots of Leather′».— «Промахнулся, парень. Это не The Doors, а The Velvet Underground». И как раз тогда у хип-хоп группы A Tribe Called Quest вышел сингл «Can I Kick It?» с сэмплами из песни «Walk on the Wild Side». У меня все эти нити сплелись в ткань, где перемешались музыкальное пространство и время. Когда ты молод, у тебя есть эта хорошая наивность — ты открыт всему, лишь бы резонировало с внутренними ощущениями. Без разницы, какой цвет, какой жанр — были бы позитивные вибрации, этого хватит.

— У вас есть и ностальгическая песня «Est. 1980’s» — как раз про времена вашего детства и юности. Билли Джоэл, Mötley Crüe, RUN-D.M.C.— многое можно вспомнить. Вы, если бы шанс подвернулся, в какой группе хотели бы поучаствовать?

— Первое, что приходит в голову, какая-нибудь мегакрутая команда с мировым успехом. Допустим, Duran Duran. Но вот в чем еще дело: в юности я был неисправимым эксцентриком и вечно чувствовал отчуждение от «обычных» ребят. Так что, Бой Джордж и Culture Club могут стать таким же эксцентричным выбором. Поверите? (Смеется.)

— Вообще, что вы думаете про те времена? Тогда, кажется, поп-музыка была в чем-то более невинной, если можно так выразиться.

— Да! Так и есть! Они была и более невинной, и более оригинальной. Это было время открытий в музыкальных стилях и технологиях. Все эти новые синтезаторы, драм-машины, эксперименты с имиджем. И в этой невинности была своя интрига, которую так или иначе пытались найти артисты. Неизведанный новый космос, эра новых звуков. Главное, за что я ценю многих артистов того десятилетия,— попытка не оборачиваться в прошлое, а рваться вперед, пусть даже с теми небольшими знаниями, что у них были. Не застревать в границах, которые тебе обозначили ранее, в этом пузыре. И вдруг приходило признание! Это то, чего не хватает нынешним артистам: написалась какая-то музыка, ты пошел в вокальную будку, спел что-то в надежде на прорыв. А все застряло! Твои усилия даже не будут оценены. Вот мы только что говорили про The Velvet Underground — а их ведь нашел Энди Уорхол. Помните, он вроде сказал: «Искусство — это то, что сработает». Так что после всего — музыка 80-х и была искусством.

— Как вы думаете, почему ваш последний сольник «Heart Blanche» выстрелил на музыкальном рынке хуже, чем «The Lady Killer», хотя и был более разнообразным по стилям? Вопрос в стереотипах индустрии — сидишь в нише традиционного соула и R&B, ими и занимайся,— или могут быть еще какие-то причины?

— Мне самому хотелось бы думать, что моя личная традиция — быть нетрадиционным. Я думаю, что альбом сыграл хуже из-за того, что в нем не было главного безошибочного суперхита, которым в «The Lady Killer» был «Fuck You». Он тогда вытянул за собой продажи альбома. К сожалению, в «Heart Blanche» такой песни не нашлось. Ты не можешь все предсказать заранее. Хит — это своего рода удачная аномалия: ты на нее просто надеешься и никаких прогнозов дать не можешь. Музыка может быть хорошей — а я считаю, что «Heart Blanche» отличный альбом,— но всегда должна быть вещица, которая привяжет внимание слушателей ко всему диску и протолкнет его на рынке.

Был и более технический аспект. Выход «Heart Blanche» совпал с моим переходом на другой лейбл. С предыдущей компанией на рабочем уровне мы постарались остаться друзьями, если так можно сказать. Но все равно уже во время записи было очевидно, что некоторые связи рвутся. Этот проект не получил должного понимания и энтузиазма относительно продвижения — без него протолкнуть альбом к успеху тоже не всегда получается.

— Вы не задумывались, что музыкальная индустрия одной рукой может продвигать, а другой, наоборот, сдерживать? Она требует скоротечных хитов, и не факт, что будет выращивать новых артистов исторического уровня. Вряд ли сейчас можно ожидать появления нового Марвина Гея или подобных ему титанов.

— Верно! Качество артистов, связность их работ, да сама музыка как искусство сильно страдают посреди массового производства и потребления. Я стараюсь к таким вопросам относиться с пониманием, если речь идет о чистом бизнесе. Но это же музыка! А бизнес связан именно с ней! В музыке должна быть страсть, волшебство, все эти непостижимые моменты, которые невозможно контролировать. Это дар артиста, и артист должен творить в цельной среде, которая будет поощрять его порывы, позволит ему раскрываться. Только тогда случится чудо, когда страсть совпадет с качеством. Но не заставляйте его творить в герметичном деловом пространстве — а часто именно так и происходит.

— Кстати, какой у вас любимый соул-певец?

— (Думает.) Про одного не скажу, всегда чуть-чуть чего-то не хватит до идеала. Пусть сразу будут Эл Грин и Слай Стоун.

— Как вы думаете, почему соул-музыка оказывается феноменом, который очень трудно улучшить и модернизировать?

— Потому что соул — это выражение жизненного опыта. Мы любим истории успеха. В мире же есть два вида людей. Одни выращивают свой урожай на поле собственных тяжелых переживаний и боли и превращают его в искусство. Действия других не осмыслены, просто реакция на жизнь и попытка остаться довольным. Артист в чем-то оказывается лидером для остальных людей, и музыка не зря так часто пересекается с политикой. Музыкант может выразить эмоции и направить в песни свой опыт. Никто, на самом деле, без этого опыта никто не существует — мы рождаемся, умираем, а между этими событиями происходит еще много чего. Но как музыкант, ты обращаешься к тем, кто запутался в жизни, ты даешь свет, радость, уверенность, надежду, знание — все лучшее. Это сильнейший фактор, который можно сравнить с политическим влиянием. И люди ничуть не меньше зависимы от музыки. И как раз соул когда-то оказался одним из основных творческих пространств, в котором сошлись душа и разум. Он требует внимания и привязанности. Соул общается с человеческой душой, понимаете? Здесь ни убавить, ни прибавить.

— Вы в 90-х начинали в команде Goody Mob. В чем было главное отличие южного хип-хопа из Атланты от других направлений стиля?

— Я был пацаном из Джорджии в компании таких же парней. Кто-то младше, кто-то старше — я с ними общался, как со старшими братьями. Юность моя была, наверное, похожа на жизнь других ребят с улицы. Много неприятностей, школа, проблемы с поведением. А нам хотелось как-то выделиться, создать себя — нашей творческой энергии требовался выход.

К тому же Юг — территория, где все время происходили гражданские волнения на расовой почве, и эта проблема постоянно ощущалась. Если знаете, Мартин Лютер Кинг выходец из Атланты. Элайя Мухаммед (лидер негритянского мусульманского движения Nation of Islam.— “Ъ”) — выходец из Мэкона. Это все Джорджия. Большая часть черных гражданских движений происходила с Юга. Понимаете, все это земля, по которой ты ходишь, это воздух, которым ты дышишь. Ты живешь с призраками лидеров черных движений и духом Гражданской войны. Мы были наследниками поколений, которые боролись здесь за свои права,— и ты, так или иначе, подхватываешь этот крест. Все это неизбежно отражалось на любой творческой деятельности.

— Неизбежный вопрос. Как обстоят дела с Gnarls Barkley? Вы собирались записывать новый альбом, но потом все затихло.

— В последние годы мы с Danger Mouse понемногу работали над новым материалом. Общая мысль скорее выражается словами «может быть», нежели решительным «нет». Может быть, посмотрим, попробуем. Идею выпустить еще один альбом мы никогда не бросали. Тут же мы занимались параллельными собственными проектами, что, конечно, отражалось на нашем сотрудничестве. По последним движениям, мы собрались все же сосредоточиться и подсобрать наше время и намерения. Но и не хочется выпускать что-то просто так, чтобы был «еще один альбом Gnarls Barkley». Если и записывать песни, то в них должна быть глубина, честность и выразительность. Не проблема что-то сделать просто так, но надо ли? Выход такого альбома должен быть абсолютно искренним моментом для нас, и мы должны быть к этому моменту готовы. Короче, мы работаем над альбомом. Формально. Мы не говорим, что собираемся работать, мы не работаем круглые сутки, но просто работаем.

— Вы выпустили песню «Fuck Me I’m Famous» под еще одним псевдонимом — Gnarly Davidson. При всей иронии, что вы думаете об известности? Она несет не только положительные моменты…

— Да, так и есть. Знаменитости постоянно живут как под микроскопом. Это сильно влияет на голову. Требуется уметь выражать свое мнение, но быть и очень осторожным. Ты вроде бы свободен, но в то же время будто сидишь под стражей. В известности и славе есть доля именно такой неприятной иронии. Но мы все люди, никто не идеален. Я считаю, что артиста должны ценить за его работы, каким бы он ни был, а не пытаться делать из него публичную фигуру, которая будет делать только правильные вещи. Мы все можем ошибаться. Понимаете, о чем я? Я не хочу быть знаменитостью, я хочу быть собой. И я сочиняю песни как нормальный человек, а не тот гипотетический идеальный персонаж. «Fuck Me I’m Famous» и видео к песне как раз случай, когда я не стесняюсь насмешки над собой и тем, что со мной творится в жизни. Мне хватает чувства юмора, иронии и даже сарказма — я не собираюсь воспринимать себя слишком всерьез. Посмеяться всегда полезно.