Почему развалился пролетарский интернационал

Классовая борьба в мире не закончилась. Но при огромном неравенстве между отдельными странами в богатых экономиках она начинает трансформироваться в антимиграционную политику.

АЛЕКСАНДР ЗОТИН, старший научный сотрудник ВАВТ

Маркс и Энгельс, рассматривая современную им ситуацию в мире, подчеркивали разделение общества на два противоборствующих класса — собственников средств производства (капиталистов) и лишенных собственности людей, продающих свой труд (пролетариев).

В «Манифесте Коммунистической партии» они провозгласили принцип интернациональной солидарности пролетариата: «Коммунистов упрекают, будто они хотят отменить отечество, национальность. Рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет. Национальная обособленность и противоположности народов все более и более исчезают уже с развитием буржуазии, со свободой торговли, всемирным рынком, с единообразием промышленного производства и соответствующих ему условий жизни».

Логика интернационализма соответствовала реалиям XIX века — пролетарии были почти в равной степени бедны и эксплуатируемы во всех странах мира. Если верить реконструкциям известного историка экономики Ангуса Мэдисона, в середине XIX века средний доход в беднейших странах (Цейлон и Китай) составлял около $600 на душу населения в год (здесь и далее — по паритету покупательной способности в долларах 1990 года). Самыми богатыми государствами были тогда Великобритания и Нидерланды с доходом около $2,3 тыс.

Более свежие исследования, например статья «Rebasing "Maddison": New Income Comparisons and the Shape of Long-Run Economic Development» от 2018 года, дают чуть иные цифры, но смысл не меняется: разница в ВВП на душу населения между богатыми и бедными странами была тогда четырех-пятикратной. Соответственно, в беднейших и богатейших странах доходы и жизненные стандарты рабочих, зарабатывавших неплохо (около среднего дохода по стране), не могли различаться более чем в четыре-пять раз. А основная масса представителей рабочего класса, получавших меньше среднего заработка по стране, жила приблизительно на уровне прожиточного минимума, и их жизненный уровень в богатейших и беднейших странах отличался не более чем в два раза.

Рабочий в Англии жил лучше, чем рабочий в Китае, но совсем не намного. Отсюда логично вытекал коммунистический принцип интернациональной солидарности пролетариата и классовой борьбы.

Ведь основной разрыв в доходах полтора столетия назад действительно был между классами, а не между странами.

Конец интернационала

Однако интернационалистские прогнозы классиков марксизма не оправдались. Контрасты между народами не исчезли, а наоборот, многократно усилились, во всяком случае в вопросе материального благосостояния.

«Дистанция между корейской швеей, замбийским фермером, филиппинским моряком, ливанским докером, итальянским секретарем, русским шахтером, японским чернорабочим гораздо больше, чем когда-то была между пролетариями во времена Второго интернационала,— отмечает главный редактор The New Left Review Перри Андерсон.— И это притом, что все они могут быть наемными работниками одного транснационального конгломерата».

Мог ли, например, рабочий в богатой стране в момент создания Второго интернационала (1889) быть богаче среднего представителя обеспеченного слоя в бедной стране? Это даже невозможно было представить.

А сейчас это обыденность. В XXI веке благополучие отдельного гражданина в очень существенной степени зависит от того, в каком месте он родился. Классовая принадлежность среднего представителя 20% самых бедных американцев может быть низкой, тем не менее этот представитель богаче любого из 80% индийцев. Если брать самые богатые и самые бедные государства, контраст окажется еще более разительным.

10% самых бедных датчан в среднем живут богаче, чем 10% самых богатых граждан Демократической Республики Конго.

Четырех-пятикратная разница в богатстве государств, характерная для середины XIX века, превратилась почти в 200-кратную: самая богатая страна мира, Катар, имела в 2017 году ВВП на душу населения $113 тыс., самая бедная, Центрально-Африканская Республика,— $617. Отчасти это объясняется тем, что самих стран стало больше, но даже среди крупных государств разница в ВВП на душу населения легко может быть почти 30-кратной, как, например, между США и Эфиопией.

Богатые пролетарии, бедные буржуа

Разумеется, в таких условиях говорить о классовой солидарности трудящихся и интернационализме гораздо сложнее, чем во времена Маркса и Энгельса. Формально те же 10% самых бедных датчан могут считаться более классическим пролетариатом в марксистском понимании, чем 10% самых богатых граждан Конго, хотя последние в среднем живут значительно хуже первых.

10% самых бедных граждан многих развитых стран, а в большинстве случаев и следующие за ними 10% (второй дециль) менее бедных, если верить данным Credit Suisse Research Institute’s Global Wealth Report 2017, в среднем имеют отрицательное богатство (negative net wealth). В каком-то смысле это классические пролетарии, у них даже нет собственности, а их долги превышают активы. Даже у третьего, четвертого и пятого дециля в имущественном распределении доля в общем богатстве нации может быть ничтожной: например, 0,4%, 1,2% и 2,5% в Дании; 0,3%, 0,8% и 1,7% в Германии; 0,2%, 0,9% и 2,6% в Ирландии; 0,2%, 0,5% и 1% — в США. В имущественном смысле это тоже пролетарии (половина населения!) — у них нет практически никакой собственности. Зато верхние 10% контролируют почти все — в среднем около 70% национального богатства в основных мировых экономиках (в США — 76,7%, в «социалистической» Швеции — 78,7%).

В этом смысле со времен «Манифеста Коммунистической партии» мало что изменилось: «Вы приходите в ужас от того, что мы хотим уничтожить частную собственность. Но в вашем нынешнем обществе частная собственность уничтожена для девяти десятых его членов; она существует именно благодаря тому, что не существует для девяти десятых».

Однако в классических европейских welfare state (в несколько меньшей степени в США) бедные окружены мощными сетями социального обеспечения. До такой степени, что богатое государство за счет сверхпроизводительной технологической, или финансовой, или любой другой ренты способно обеспечить сносное существование даже беднейшим слоям. Можно относительно неплохо жить, не имея никакой собственности и практически не работая. Но при условии, что государство обеспечивает социальное жилье, постоянные не связанные с трудом денежные трансферты (пособия по безработице, болезни, бедности, пенсии и т. п.), бесплатное начальное образование, бесплатную медицину и т. д.

Тем пролетариям, которые предпочитают в богатых обществах работать, помогает и высокий уровень минимальных зарплат, законодательно зафиксированный во многих западных странах. Официант в парижском кафе — вполне богатый человек на глобальной шкале благосостояния, хотя чаще всего он пролетарий.

Относительно комфортная жизнь западного пролетария, если он живет в богатой стране (например, из второго дециля имущественного распределения в Дании) может в итоге оказаться привлекательнее, чем жизнь мелкого буржуа в бедной стране (к примеру, из относительно состоятельного и имеющего какую-то собственность девятого дециля имущественного распределения в Индии).

Можно быть бедным на национальном уровне и одновременно богатым на глобальном, и наоборот.

Это ослабляет все классические марксистские связи между классовой принадлежностью, собственностью и интернационализмом.

Пролетарии богатых стран, обособляйтесь!

Столь разительные контрасты на уровне стран, как утверждает экономист Бранко Миланович в своей статье «Global Inequality: From Class to Location, from Proletarians to Migrants», неизбежно трансформируют классовую борьбу в трудовую миграцию.

Коммунистическая теория классового интернационализма и солидарности пролетариата базировалась на схожести условий существования подчиненных классов в разных странах.

Сейчас общим осталось подчиненное положение внутри страны, но за ее пределами на глобальном уровне у пролетариев в богатых и бедных странах почти нет общих интересов.

Они живут слишком разной жизнью. Нет общей повестки, на основании которой было бы возможно их объединение. Скорее наоборот.

Первое следствие современного мира с географической пропастью в доходах — сильнейшее миграционное давление. Перспектива кардинально улучшить свою жизнь за счет переезда из бедного государства в богатое — серьезный мотив для миграции.

Второе следствие постмарксистского разделения общества на родившихся в «богатых» и «бедных» странах — рост ксенофобии, национализма и даже фашизма. Как заметил американский политолог Джеймс Скотт, «государство управляется в интересах 20% самых состоятельных граждан. Но эти 20% стараются представить ситуацию таким образом, что угроза для благосостояния средних 60% исходит не от высших 20%, а от беднейших 20%».

Мигранты, которые чаще всего и относятся к этим беднейшим 20%, стали удобной целью для перенаправления классовой борьбы. Мигранты конкурируют с бедными и низшим средним классом за рабочие места. Мигранты чаще всего концентрируются в небогатых городских районах и пригородах и становятся непосредственными соседями европейских бедных и нижнего слоя среднего класса. Недвижимость представителей среднего класса (если она у них в собственности) может терять в цене из-за соседства инокультурных сообществ.

Западная элита, принимающая решения о приеме мигрантов, не становится их непосредственными соседями, в благополучных городских районах и на виллах, где живут представители этой элиты, мигрантов нет — там она представлена разве что в виде вышколенной прислуги. Для представителей элиты миграционного вопроса не существует, но он может являться инструментом их политики, суть которой — создание из мигрантов мнимой или даже реальной угрозы для среднего класса.

Фашизм как альтернатива?

Наконец, мигранты стали конкурентами бедных и даже средних слоев в благополучных странах в разделе пирога welfare state. За примерами далеко ходить не надо. Весной 2018 года разгорелся скандал в германском Эссене, где благотворительная организация Tafel, занимающаяся раздачей просроченных продуктов из супермаркетов бедным, отказала в равном обслуживании эмигрантам. Tafel десятилетиями раздавала еду бедным, но наплыв мигрантов в немецких городах заставил ее быть более избирательной — слишком много оказалось в очередях людей «с неправильным цветом кожи».

Интересно, что последовавший скандал, охвативший все германское общество, концентрировался в основном на вопросах миграции, хотя в последние годы произошли и технологические изменения — современные алгоритмы предсказания спроса (predictive product replenishment) позволяют ритейлерам радикально сократить объем нераспроданных продуктов.

Соответственно, бедным, вне зависимости от их происхождения, стало доставаться значительно меньше бесплатных продуктов, чем раньше. Нынешняя волна политического популизма на Западе во многом продукт осознанного или случайного перенаправления классовой борьбы в антимиграционное русло.

Популизм концентрируется на национализме и протекционизме и, соответственно, декларирует необходимость перераспределения рабочих мест от мигрантов или слишком открытых зарубежных рынков труда в пользу местного населения. «Отнять и поделить» нужно у мигранта, главный враг он, а также, косвенно, зарубежные рынки труда. Элиты, которые контролируют львиную долю собственности в своих странах, пока остаются на периферии этого процесса, во всяком случае недовольство общественных масс направлено не против них (или в основном не против них), что им и требуется.

«Когда пала Берлинская стена, один знакомый политолог в шутку сказал: "Теперь, когда Восточная Европа свободна от чуждой идеологии коммунизма, она может вернуться на свой истинный путь — к фашизму". Мы оба понимали, что в его словах имелся определенный смысл»,— написал недавно в статье «What’s the Matter with Europe?» нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман. Увы, и такой антимиграционный вариант трансформации классового противостояния возможен, особенно если нынешний рост обернется новой рецессией. Увы, печальный опыт имеется.