Джосс Стоун о соул-музыке, незнакомых языках и памятниках

Английская певица Джосс Стоун впервые выступит в Петербурге на фестивале «Усадьба Jazz» 28 июля. В 2000-х она стала одним из главных британских явлений в стиле неосоул, за что вполне заслуженно получила «Грэмми» и пару Brit Awards. Тем не менее артистка предпринимала и более необычные движения, а ее нынешнее видение своей деятельности не совсем укладывается в индустриальные рамки. В интервью Максу Хагену Джосс Стоун рассказывает о своей теории соула, работе с Миком Джаггером в проекте Super Heavy и традиционных британских ценностях.

— Ваши альбомы в последнее десятилетие отличались порядочным разнообразием. «LP1», записанный с Дэйвом Стюартом, был ближе к поп-року, «The Soul Sessions Vol.2» — набор соул-каверов, в «Water for Your Soul» всплыл регги, а в прошлом году случился и этно-проект Project Mama Earth. Что дальше?

— (Смеется) Если бы я сама знала! Я просто реагирую на свои чувства и желания. Даже не знаю еще, соберусь ли записать новый сольник. Живу моментом! Влипать в какой-то один жанр — скучно. Я и пытаюсь разнообразить свою жизнь.

— Вся ваша карьера ассоциируется в первую очередь с соулом и его современными ответвлениями. Вы на что больше опираетесь — на оригинальный черный соул? Или более поздний английский вариант все же ближе?

— Трудно объяснить. Я всю жизнь что-то слушала — пластинки из родительской коллекции, музыку, которую давали друзья, или просто то, что играло на улице. И все постепенно накапливается в тебе, будь то соул, регги или поп. Что-то звучит более конкретно, что-то оказывается частью фона. И я пыталась всю эту музыку перемешать. У меня никогда не бывало чтобы я пыталась сделать «точно такой же» звук. Скорее подключала внешние влияния: слышишь что-то интересное — пробуешь. Если подходит, то идея остается, но бывает и так, что получается лажа. Понимаешь, что звук был хорош в своем контексте, но вот тебе он не подходит и лучше даже не пытаться его пристроить.

— Соул возник во времена, когда музыка была частью более широкой социальной среды, в том числе борьбы за права чернокожих в 1960–1970-х. В вашей интерпретации дух и посыл остаются или вы используете этот стиль просто как музыкальный материал?

— По-моему, музыка всегда была движущей силой или, если хотите, языком, который использовался для выражения несогласия и протеста. Например, у Боба Дилана есть песни, подходящие для любых времен, когда начинает твориться что-то нехорошее. Или песни, корни которых уходят еще к рабовладельческим временам: они всегда окажутся в тему. Если вдуматься, то каждый стиль в музыке несет в себе частичку борьбы. Они возникали не просто так, но выражали свое мнение и давали чувство общности: ты не один! И это касается не только одного жанра, но всей музыки в целом.

Joss Stone — "(For God's Sake) Give More Power to the People"

— Недавно Си Ло Грин говорил мне, что музыка — тот же соул — это результат собственных переживаний, как правило, тяжелых, которые артист выдает публике. И чем они сильнее, тем глубже связь с аудиторией. Ты выдаешь свой опыт, воплощенный в музыке, и он ведет за собой слушателя…

— Я не соглашусь. Это все равно что сказать, что у тебя должен быть конкретный цвет кожи и конкретный опыт для того, чтобы иметь собственные эмоции. По существу, это неверно. Нет разницы кто ты, что ты, на каком языке ты разговариваешь, что за отношения у тебя с людьми и миром, — у тебя все равно есть право на свои чувства и переживания. И тут мы подходим к самому термину «соул». Что это? Ты не можешь загнать его в один-единственный жанр. Это чувство! Есть соул-джаз, есть соул-рок. Да даже к опере его можно применить. Это не совсем про музыку, а именно про душу, про переживания! Что ты сам ощущаешь и что вкладываешь в музыку. По-моему, все просто.

— Как менялся ваш подход к выбору песен для сборников «Soul Sessions Vol.1» и «Soul Sessions Vol.2»? В первом случае вы были юной дебютанткой, а во втором уже состоявшейся артисткой.

— Когда вы слушаете «Soul Sessions», считайте их моей школой. Первая часть — это только мои чувства и голос. Тогда у меня был выбор, но он был совсем небольшим и даже не совсем зависел от меня. Главное было выразить себя. Первый класс, если хотите, учебный процесс как есть. А через девять лет я уже понимала сама, как можно сделать запись, что и как можно спеть. Мы записывали вторую часть с тем же продюсером (Стив Гринберг, продюсер, охотник за талантами, лауреат премии «Грэмми», бывший президент лейбла Columbia Records, сейчас глава лейбла S-Curve Records — “Ъ”) — список потенциальных песен был уже огромным. И, по-моему, я реально раздражала людей тем, что отказывалась быть «серьезной» с этим альбомом. «Да ну вас к черту! Давайте просто что-нибудь запишем в свое удовольствие и посмотрим, что получится!» А это ведь не тот рабочий принцип, к которому они привыкли и ждут от тебя. Возможно, из-за моего подхода работа над «Soul Sessions Vol.2» заняла чуть больше времени, но я настояла на своем — и в итоге альбом удался.

— А кто из продюсеров и артистов, с которыми вы работали, оказал наибольшее влияние на вас?

— Возможно, Джонатан Шортен (английский музыкант, композитор и продюсер. — “Ъ”). Я работала с ним в юности и работаю до сих пор. Сотрудничество с ним было самым последовательным в том, что касалось музыки. И, конечно, Рафаэль Сэдик (американский певец, музыкант и продюсер, адепт «старой школы» R&B, работавший с Уитни Хьюстон, Мэри Джей Блайдж, TLC, EnVogue — “Ъ”). Он просто обалденно крут: за что бы ни брался, всегда получается здорово.

— Как вы думаете, ваш взлет в первой половине 2000-х не был реакцией на потребность индустрии в свежей соул-крови и игре на противоположностях? Ведь вы вышли в мир почти одновременно с Эми Уайнхаус. «Плохая девочка» Эми и «хорошая девочка» Джосс удачно совпали вместе, в том числе и на музыкальном рынке.

— (Восторженно хохочет) Как мило! Вот это наблюдение! Я и не задумывалась! Ну, если и так, то у меня остались только положительные воспоминания о тех временах. И жаль, что Эми больше не с нами. Такой красивый голос…

— Стиль, в котором вы работали, можно считать чем-то вроде бронежилета или страховки. Лишь бы без критических ошибок…

— (Оживленно) Абсолютно согласна. Соул и R&B — понятные стили для публики, и это очень помогает. Возьмем мою последнюю работу в составе Project Mama Earth — это world music, аудитория сразу суживается и становится в чем-то снобской. Слишком специфично. А в основном народ привлекают простые вещи. Обычно все это описывается выражением «поп-музыка», хотя здесь тоже трудно дать точное определение. Да и черт с ним. Это не жанр, это то, что популярно в массах. Здесь есть свои музыкальные ходы, структуры песен, которые легче употребляются. Может, и странно, но я бы сравнила такую музыку с МсDonald’s. Простая еда, не обязательно полезная, ее легко перехватить на ходу — при этом она удобна и даже приятна миллионам. Но давайте разберемся. По крайней мере, я выскажу свое мнение. Когда ты слушаешь эти вроде бы простые песни, то думаешь: «Ой, все элементарно, простая мелодия, подпеть легко, что там еще за драматургия может быть». Но если ты не просто слушатель, а человек, который умеет еще и поразмышлять о самой музыке, то поймешь, что иногда это тоже неплохо. Мы же не читаем учебник по алгебре, чтобы отдохнуть и провести время! И какая-то суперсложная или странная музыка тоже не всегда окажется к месту, особенно в повседневной жизни. Естественно, многое зависит от предпочтений конкретного слушателя. Есть привычные нам соул и поп — и тут же world music с его бесконечным многообразием. А я занимаюсь и тем, и другим. Где-то здесь в моей «страховке» возникают бреши. Но, черт возьми, кто думает о страховке, когда тебе просто хорошо? Я так точно нет. Я хочу быть свободна в том, что делаю. И если мне нравится, надеюсь, кто-то еще присоединится ко мне и моим ощущениям. Считайте это моей теорией.

Joss Stone — Right To Be Wrong

— Вы лихо защищаете свои позиции. Вызывает уважение.

— Еще бы! Если ты не отвечаешь за свои дела, лучше смени профессию! (Смеется) Да и с вами тоже увлекательно поговорить, раскачиваете мысль!

— Можете тогда рассказать подробнее про ваши подходы к world music? Тот же Project Mama Earth — кажется, ваша самая специфическая музыка за все время.

— Так и есть. Но, возможно, большинство людей не совсем в курсе, что я стараюсь работать с музыкантами в каждой стране, где оказываюсь. И тут начинаются уже очень странные дела. Для начала каждый раз это неизвестный язык. Свати, арабский — вот где все сложности! Тебе еще и надо все спеть. (Смеется) Мы общаемся с вами буквально 15 минут, но я уже понимаю, что вам такое было бы интереснее, чем любой из моих кавер-альбомов — они слишком уж «обычные». Работа с музыкантами из разных стран — это уже нечто. Все вращается вокруг артиста, а я только присоединяюсь. Ну или пытаюсь присоединиться. По-моему, я часто заваливаю свои попытки, но все равно очень стараюсь! (Смеется) Необычный ритм, непривычные звуки. Сколько бы я ни пела, приходится вокальный аппарат приспосабливать заново к незнакомому языку. Однажды во Вьетнаме я столкнулась с традиционным стилем качу. Господи! Это… Как бы описать… Представьте, что разговаривают инопланетяне из мультика (издает очень странные взвизгивающие звуки). Вот это было интересно!

— Это самообразование или развлечение?

— Думаю, что я просто становлюсь старше и мне надоедает перерабатывать и переделывать на разные лады все то, с чем я имела дело раньше. Возникает личный вопрос: стоит ли штамповать и перештамповывать одно и то же? Ты этого хотела от жизни? Нет, конечно! Знаете, на смертном одре я честно скажу: «Надеюсь, в этом мире я оказалась не просто так. И если я могла кому-то помочь, то я хотя бы пыталась». И я очень надеюсь, что музыканты в разных странах, с которыми я попробовала спеть и поработать, смогли получить хотя бы чуть больше известности, что их еще кто-то услышал. Ведь каждый из этих артистов хочет своей аудитории, и у них нет возможностей нормально засветиться. А они прекрасны! У нас был небольшой совместный проект с певицей Рут Афебе из Кот-д’Ивуара, и недавно она мне пишет: «Джосс, после того как мы поработали с тобой, все изменилось! Меня стали слушать!» Может быть, в глобальном контексте такие артисты могут быть не слишком известны — но сам факт для меня значит очень и очень много. Это больше, чем рабочая цель. Я не просто прилетаю звездой, пою что-то и отправляюсь восвояси. Я понимаю, как много значит такое сотрудничество для музыкантов из далеких стран. И оно уж точно не так скучно, как запись «обычного» альбома.

— В 2010-м вы ушли с мейджора EMI, будучи на самом взлете. Если вас послушать, то, кажется, проблема была в творческой свободе?

— Да, во многом все так и было. Представьте, что у вас отношения с человеком и он вами постоянно недоволен. А здесь мне каждый хренов день говорили, что я только и делаю, что произвожу барахло. Это было оскорбительно. И мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы однажды взять и уйти от бесконечных пинков. Я не хотела заниматься тем, во что меня впихивал лейбл, а лейблу не нравилось то, что я хотела делать. Это был развал отношений в чистом виде.

— Зато вы тут же оторвались с проектом Super Heavy. Мик Джаггер, Дэйв Стюарт, Дэмиен Марли — компания что надо. Говорят, вы записали 35 часов музыки, но в итоге вышел только один альбом. Почему?

— Не знаю! Могу честно сказать, что материала было много. Но, понимаете, если хочешь выпустить хороший альбом, приходится выбирать. Мы умудрились записать полсотни песен или даже больше, но было издано 17 вещей. Хотя не надо обманываться: 35 студийных часов означают, что мусора тоже было порядочно. Какой смысл выпускать все подряд? И вот что еще. Нас было пять человек — пять разных музыкантов, но ни одного фактического лидера — возникает творческий хаос. Точнее, сумасшедший бардак. Песни, которые были изданы — это, по крайней мере, те треки, в которых мы все были уверены. Но процесс был, конечно, запутанным.

SuperHeavy — Miracle Worker

— Проблема была в том, что потенциальные боссы вроде Мика Джаггера или Дэйва Стюарта оказались «просто» частью команды посреди общей работы?

— Да я вообще не думаю, что у нас там речь шла о весе — понимаете, о чем я. Собрались пять уверенных в себе музыкантов. Вопрос был не в том, как ты выглядишь в глазах публики или на исторических страницах. Главное — что ты делаешь в студии, что происходит в самых практических моментах. И здесь-то выясняется, кто и есть тяжеловес. И уже нет разницы, что там за история, доходы или слава. Все в студии на равных. Выдерни пьедестал из-под памятника и посмотри, что получится. Так и должно быть. Но иногда лишить памятник пьедестала очень тяжело. Так что «босса» на записи не было. Но вы, наверное, представляете, что были люди, которые метили на эту позицию.

— Вы сыграли Анну Клевскую в сериале «Тюдоры». А кем из английских королев вы хотели бы быть?

— (Смеется) Ого! Наверное, было бы хорошо стать нынешней королевой. Не знаю, подойду или нет. Но она наша. God Save the Queen! Знаете, в некотором будущем у нас будет король, наследник. И неизвестно, когда еще у нас в Великобритании снова будет королева. Вот что я скажу: для нас, англичан, это даже становится проблемой. Мы уже давно живем с нашей королевой, и кто знает, что за перемены могут случиться. Представьте, все думают: «Что случится, когда она уйдет?» Это весьма неловкое ощущение. Вся жизнь с ней — и что дальше?

— Если уж мы заговорили о вечных британских ценностях, то какая у вас самая выраженная английская черта?

— Чай, конечно! Все время с чашкой!