Как Владимир Путин взял политический выходной и кто из этого вышел

В выходные президент России Владимир Путин вдруг увлекся государственными делами: он встретился с премьер-министром Армении, потом вместе с мэром и кандидатом в мэры Москвы Сергеем Собяниным открывал концертный зал «Зарядье», встречался с главным раввином России Берлом Лазаром и главой еврейских общин Александром Бородой по случаю их Нового года, а также голосовал на выборах на своем участке №1251. О том, какой ответ дал президент России о своей дальнейшей судьбе, а не о судьбе московского мэра,— специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников из здания Академии наук после того, как задал вопрос на эту тему.

День тишины получался громким. И прежде всего из-за дневных событий в «Зарядье».

А пока центр Москвы был плотно перекрыт для гуляющих. Я попытался из Романова переулка выйти на Моховую мимо факультета журналистики МГУ (популярный маршрут для знающих) — но разве можно. У небольшой калитки стояли сразу три полицейских. Мышь бы не проскочила, не только я.

— Там, где мы стоим, то есть за калиткой, уже на Моховой,— объясняли они,— чистая зона. А вы — в грязной! Вы что, не понимаете?

Я с недоумением огляделся. Вроде и тут, где я находился, было прибрано и выметено.

— Но там, у вас, за калиткой, люди же ходят! — то ли жалобно, то ли с жалобой обратился я к полицейским.— Почему я не могу пройти?

— Потому что праздник! — так же терпеливо объяснили они мне.— День города! Вы что, не знаете?

Объяснение вообще-то было исчерпывающим, но они еще добавили, что выйти на Моховую можно, если вернуться в Романов переулок, дойти до Воздвиженки, а потом опять спуститься к Моховой, и там слева будут рамки металлоискателей.

Я, испытывая какую-то рабскую благодарность к полицейским за их разговорчивость, все-таки не удержался и спросил, почему тут, на выходе из калитки, тоже нельзя было поставить одну рамку — вместо пары полицейских. Ведь за моей спиной скопились уже человек десять, также потенциальных участников Дня города… И люди продолжали подходить.

Но это, конечно, был уже удар ниже пояса. Зачем я так с ними. Они даже не обиделись. Хуже — они расстроились.

— Я не обязан вам объяснять,— сказал мне один.— Но это будет брешь.

Я понял, что на этом лучше остановиться, а вернее, пойти на Воздвиженку.

На переговоры Владимира Путина с Николом Пашиняном я все-таки успел. И я удивился, какая большая у него делегация: в Представительский кабинет Кремля вошли сразу много людей вслед за ним. В принципе я понимал, что еще со времен своей более или менее мирной революции эти люди по одному не ходят, потому что решать судьбы народа не под силу мятущемуся одиночке, но даже китайская делегация в Кремле была в последний раз поскромнее… Похоже, здесь были все, кто еще в Ереване попросился в Москву у господина Пашиняна…

А вот журналистов было мало: приехали только телевизионные и фотокорреспонденты. А я-то слышал, что армянский премьер-министр, который сам много лет работал журналистом, разрешил работать в его пуле всем, кому заблагорассудится: характер аккредитации стал уведомительным. То есть даже мне, например, предлагали…

Но тут ничего подобного не наблюдалось. При этом личные оператор и звукооператор премьер-министра Армении вели себя по крайней мере как их американские коллеги. То есть они мгновенно освоили пространство Представительского кабинета, проверили, как работают колонки, потеснили всех, кто стоял или хотя бы мог встать на их пути и теперь, довольно-таки нервно оглядываясь по сторонам, дожидались своего премьер-министра, слегка расставив на всякий случай локти, причем машинально. Одеты были между тем опрятно и вообще производили впечатление людей, давно работающих на власть и осознающих вместе с ней свою собственную ценность, а не то, что у них там недавно выбрали народного трибуна, и вот он вышел не к людям даже, а в люди…

Что-то мне все это напоминало… Все эти быстрые превращения… Ну конечно, это Грузия, это внезапно победивший Михаил Саакашвили и так далее…

У одного из журналистов я поинтересовался, как настроен их премьер-министр.

— Конструктивно,— откликнулся он.— Будет говорить о том, что любит Россию и что намерен дружить. Потому что после ареста Кочаряна все осложнилось… Но его выпустили же! А ваш президент поздравил Кочаряна с днем рождения, причем публично, у себя на сайте!!! То есть мы намек поняли… Так что все хорошо у нас!

— Прежде всего позвольте вас поздравить с Днем Москвы! — сказал Никол Пашинян Владимиру Путину.— Я уже почувствовал, что намечается очень большой праздник (то есть его тоже, что ли, куда-то не пускали? — А. К.)!

Он еще попросил у Владимира Путина разрешения сказать про «особый характер между нами, особый характер наших личных отношений»:

— Хочу подчеркнуть, что вопреки некоему пессимизму, который сейчас присутствует и в армянской, и в российской прессе, и в социальных сетях, думаю, что наши отношения развиваются очень динамично, очень естественно!

Странно, что президент России хотя бы раз в ответ на такую любезность не кивнул.

— Это не значит, что в наших отношениях нет вопросов! — продолжал Никол Пашинян, и вот только тут Владимир Путин наконец согласился.

Похоже, на него и правда сильное впечатление произвел арест Роберта Кочаряна.

— Упаси Бог от такой ситуации, когда в отношениях нет вопросов! — продолжал Никол Пашинян.— Потому что это означало бы, что нет вообще никаких отношений! Могу с уверенностью сказать, что в наших отношениях нет нерешаемых вопросов!.. Конечно, у нас блестящие отношения (как искренне он в этом так убеждал сейчас своего собеседника.— А. К.), но я думаю, что не надо на этом останавливаться!

А я понял, что никто тут и правда не собирается останавливаться, когда увидел, как один из членов делегации, пока Никол Пашинян говорил, вышел и вернулся через полминуты, держа руки за спиной, и в руках была довольно-таки мятая желтая картонная коробка. На ней было написано по-русски и, видимо, по-армянски: «Армянский коньяк». Судя по тому, что коробка была сильно мятой, коньяк был выдержанный.

Со своим коньяком в Представительский кабинет приходили, надо полагать, впервые.

Короткими этими переговоры, как и следовало предположить, не стали. Возможно, поэтому в парке «Зарядье» Владимира Путина больше часа прождали на открытии концертного зала.

Вообще-то месяц назад он уже был в этом зале на Урбанистическом форуме, и этот зал не производил впечатления неоткрытого. Более того, некоторые двери, особенно в туалетах, уже тогда выглядели пошарпанными (может, потому, что были светлыми и деревянными и любая шероховатость бросалась в глаза, и только мечтательные проектировщики и дизайнеры могли не обратить на это внимания), а плитка на полу в коридорах — местами поколотой.

Впрочем, акустика еще в первый раз показалась мне восхитительной, хотя проверить ее тогда я смог только на длинной речи Сергея Собянина.

Теперь здесь ждали появления сразу всех: и Владимира Путина, и Дмитрия Медведева, и Сергея Собянина, а также концерта в честь открытия зала. Первым, кого я тут увидел, был сенатор Геннадий Онищенко, бывший главный санитарный врач России.

— Что вас привело сюда? — прямо спросил я его.

— Тяга к прекрасному,— так же прямо ответил он и добавил, чтобы быть окончательно верно понятным: — Непреодолимая.

— Знаете,— поделился со мной более или менее сокровенным бизнесмен Григорий Березкин,— за что я люблю Сергея Собянина?

Это было, конечно, интересно: каждый, догадывался я, любил тут мэра Москвы за день до выборов, в день тишины за что-то свое, любил и правда тихо, без шума и пыли, но последовательно и четко.

— А вот за эту смелость,— признался господин Березкин.— Люблю людей, которые даже в критические дни умеют совершать смелые поступки.

— То есть прийти в день тишины на публичное мероприятие, не боясь обвинений в агитации? — переспросил я.

— Да нет,— поморщился Григорий Березкин.— Я, например, о реновации. Делает ведь, и все, несмотря на критические дни.

Сергей Собянин не производил впечатления человека, у которого наступили критические дни, но все же я верил Григорию Березкину. Ведь кому еще тогда верить?

Странно тут, в небольшом фойе, где наливали шампанское и воду, было вот что. С регулярностью в пять минут обязательно падал на пол и разбивался бокал. Через полчаса к этому можно было даже привыкнуть, и если пауза затягивалась, ожидание становилось помимо твоей воли тягостным… Но вот, слава богу, опять…

И я даже спросил у одного официанта, почему так. На счастье, возможно? Да, чтобы 9 сентября было счастье.

— Ножки у бокалов очень высокие. Шатаются,— неодобрительно покачал он головой.— А эти люди все ходят и ходят… Толкаются… А места нет…

Тут мимо прошел митрополит Корнилий, глава Русской православной старообрядческой церкви, высокий и статный, причем шел, словно не замечая никого вокруг, то ли в думе своей, то ли просто не замечая, и я подумал, что вот он-то обязательно сейчас уронит хотя бы пару бокалов на столах тоже с высокими ножками. Но нет, именно он-то и не задел ни одного. И был прекрасно при этом координирован.

Певица Диана Гурцкая в разговоре со мной воспевала Сергея Собянина за тактильные тротуары и говорила, что никогда и предположить не могла, что инвалиды доживут до троллейбусов с подъемниками (правду сказать, не все и дожили — даже из тех, кто живет и сейчас, потому что не у всех троллейбусов они есть).

Не стоит даже и перечислять всех, кто в этот день перед концертом был за что-нибудь благодарен Сергею Собянину и делился со мной этой благодарностью, тем более что большинство этих людей являлись его доверенными лицами на выборах (только один, подойдя, радовался не Сергею Собянину, а своему спутнику, которого он нежно держал под руку: «Будьте любезны познакомиться! Бизнесмен из Гонконга! У него небольшой инвестиционный фонд! Всего сто миллиардов долларов…» Пафос, конечно, состоял в том, чтобы этот фонд был не «у него», а «у нас»).

И только с Владимиром Платоновым, бывшим многолетним главой Московской городской думы и нынешним президентом Торгово-промышленной палаты Москвы, у меня состоялся более содержательный разговор.

— Вы же много лет работали с Юрием Лужковым,— сказал я ему.— Ну разница же очевидна…

Владимир Платонов не стал спорить. Но, по-моему, и не согласился. Он сам поинтересовался у меня, в чем же разница.

— Да как! — воскликнул я.— На днях сразу семь новых станций метро открыли — и причем в рабочем, можно сказать, порядке! И даже никто особо и не заметил. Открыли и открыли… А такого же вообще никогда не было! Ни при ком…

— Ну как сказать…— пожал плечами Владимир Платонов.— Дело в том, что Юрий Михайлович вообще был против строительства новых станций…

— Да это же ужасно! — воскликнул я.— Они же до зарезу нужны городу! Разве это не очевидно было? Это же вредительство.

— Он считал,— мягко продолжил Владимир Платонов,— что это дело федерального бюджета. И говорил, что город этим заниматься не будет. Но по одной станции в год все равно открывалось! И это, между прочим, заслуга депутатов Мосгордумы! Мы сумели убедить!

Но только не меня.

Концерт с и правда выдающейся акустикой, которую обеспечил выдающий японец Ясухиса Тойота, и во главе с таким же выдающимся Валерием Гергиевым был хорош, в том числе и тем, что приветственное слово произнес только Владимир Путин, и к тому же очень короткое. А сам этот концерт слышно было не только всему залу, но и всему Зарядью (звук выводился на улицу и выглядел просто бескрайним). А то и весь город.

Так что дня тишины никак не получалось. Про День города ясности пока не было.

На следующее утро Владимир Путин должен был проголосовать за Сергея Собянина (вряд ли кто-то отважился бы предположить иное) и поздравить с Новым годом еврейскую общественность. Но вышло наоборот: президент не заставил себя ждать в этот день только главного раввина России Берла Лазара и главу еврейских общин Александра Бороду.

— Российские евреи — счастливые люди,— честно сказал он им.— Вчера был день города Москвы, праздник, сегодня — выборы и Рош Ашана! Два праздника подряд!

— Рош Ашана для нас не только радостный праздник, но и время для размышлений,— эхом отозвался Берл Лазар.— Мы думаем о том, что произошло в этот день 5779 лет назад… Родился, был сотворен первый человек, отец всех людей на свете! (Хорошо, что патриарх Кирилл был вместе с Берлом Лазаром только на концерте в «Зарядье». А то бы нашел, что сейчас сказать.— А. К.). И прежде всего для нас это понимание, что мы все — родственники (по еврейской таким образом линии.— А. К.)! Мы все — близкие, мы должны дружить, мы должны помогать друг другу, мы должны уважать друг друга! И только так мы можем исполнять Божью волю!

— Вы сказали о рождении человека. У вас сколько детей? — спросил у Берла Лазара Владимир Путин.

И вряд ли он не знал.

— Слава богу, четырнадцать. И уже семь внуков,— вздохнул Берл Лазар.

— Четырнадцать! Мы все должны брать пример с вас! — воскликнул президент.— Четырнадцать детей!

Ему теперь было к чему стремиться.

— Вашей жене поклонитесь! — не успокаивался Владимир Путин.— Дай бог здоровья и всего самого доброго!.. А что, кстати говоря, евреи подают к столу на Новый год?

— Есть много обычаев. Но один из самых интересных — мы едим яблоки с медом,— кивнул Берл Лазар.— Есть интересное объяснение, почему именно яблоко, почему именно мед. Яблоко — это плод, который и вкусный, и красивый, и имеет хороший запах. И этого, мы говорим, каждый желает: каждый хочет, чтобы было и вкусно, имеются в виду радости жизни, и было все красиво, и чтобы мы чувствовали, что бог дает нам все, что необходимо.

— Как-нибудь, может, на следующий Новый год попробуем? — предложил президент.

Он к ним приедет, конечно.

— С удовольствием,— согласился Берл Лазар.

— Или фаршированной рыбы,— вступил наконец и Александр Борода.

— Ну это я знаю,— остудил его Владимир Путин.

Нет, он завелся насчет яблок с медом.

И только после этого разговора он наконец поехал голосовать на участок №1251. Здесь его ждали уже давно, в том числе и журналисты. Это ожидание в полуподпольном помещении Академии наук, где всегда в этот день открыт киоск с легендарным буфетчиком Абдуллой и где всегда (им же) расставлены тазики и пластиковые ведра для воды, которая капает сверху, всегда одно и то же.

Для меня этот подвал — символ всей Академии наук с ее советским прошлым и настоящим, символ того, что все как было, так и будет. Да, тазики, объявления от руки на дверях (написанные, судя по всему, в субботу, но много лет одного и того же содержания: что-то про копировальный центр на первом этаже и т. д.)… Ничего не меняется и не поменялось на этот раз, за исключением того, что не было Абдуллы. Я забеспокоился, не приболел ли он, но выяснилось, что, слава богу, все хорошо, просто забыли уже и позвать (а потому что стареют тут все и всё, и забывают, конечно…). Но ведра и тазики были на месте, и главное, и с потолка так же, как всегда, капало, хотя дождей ведь нет уже много, много дней, и это было удивительно, и символизм ввиду этой устрашающей даже парадоксальности превращался в саспенс…

В зале для голосования тоже было все как всегда, просто до обидного. Впрочем, позади стульев и столов с членами комиссии колыхались воздушные шарики, содержащие признаки если не экстремизма, то гендерного унижения точно: «Я с мамой выбрал мэра». Я спросил наблюдателя от ЛДПР Павла Виноградова, есть ли все же что-то необычное, и он признался, что совершенно ничего. Никаких нарушений. Никаких недоразумений…

Но все-таки что-то было. Да, что-то никто не голосовал (может, поэтому и недоразумений не было). И доверенное лицо кандидата Балакина Александр Серегин уже объяснял мне:

— Я с помощью математических ресурсов посчитал: до двух часов дня прошли 8%. Но дело не в этом!

Дело и правда оказалось не в этом.

— Делаем сейчас инструмент,— торопливо рассказал Александр Серегин,— которым можно захватить весь мир. Это начинали те, кто делали интернет… Создаем соборную социальную сеть России. Это невероятно. Каждому младенцу будет выдаваться аккаунт, который будет жить параллельно младенцу. Да что там, у меня умерли уже много друзей, а в фейсбуке они остались, так я с ними общаюсь: поздравляю их с днем рождения, спрашиваю, как им понравилось то и это…

— И как? — осторожно спросил я.— Есть обратная связь?

— Пока нет,— признался Александр Серегин.— Но будет. Когда мы прошли школу коммунизма, стало ясно, что исходить надо, наоборот, из бессмертия души, и наша уникальная интернет-технология «Собор» позволит совершить в этом направлении решительный прорыв! Это и будет бессмертие. Человек умер, но в аккаунте жив! Да что там, не только в аккаунте… Но всего рассказать не могу… Не имею права…

Я с огромным интересом смотрел на Александра Серегина и думал о том, что избирательная кампания кандидата Балакина, наверное, была нескучной, если в ней принимал участие Александр Серегин, его доверенное лицо. А ведь он принимал.

— И эти старые выборы не нужны,— с пренебрежением кивнул господин Серегин на избирательные урны.— Все будет решаться автоматически путем наших внутренних предпочтений…

Я бы, может, и не очень внимательно слушал его, а скорее всего, и вообще бы не слушал, но простите, все происходило на избирательном участке №1251, где вот-вот должен был проголосовать президент России и где выбирали господина Балакина, чьим доверенным лицом был господин Серегин…

Наконец, проголосовать подошла тетенька почтенного возраста, сделала все, что от нее хотели, а потом избирательная урна ответила ей женским голосом:

— Спасибо, вы проголосовали.

Ошарашенная бабушка низко поклонилась КОИБу.

Затем вошел Владимир Путин, надел раздававшийся всем избирателям значок с надписью «Я выбрал мэра» (президент был, конечно, единственным человеком, который мог носить этот значок по праву) и проголосовал. Это далось ему не сразу, а с третьего раза: КОИБ отказывался принимать бюллетень (как выяснилось, надо было засунуть его рубашкой вверх в целях, видимо, предосторожности, чтобы сохранить тайну волеизъявления, а не наоборот, как делал это Владимир Путин).

Когда президент завершил, Александр Серегин издалека вдруг прокричал ему страшным голосом:

— Срочно надо внедрять Соборную социальную сеть! Немедленно! А то не успеем, и тогда — все!..

Президент все-таки поглядел на него.

А вот с наблюдателем от ЛДПР Павлом Виноградовым Владимир Путин о чем-то разговаривал минут восемь, причем так тихо, что слов не расслышали даже микрофоны трех федеральных каналов, склонившиеся над их головами. Когда я попытался уточнить у Павла Виноградова, что это было, он сильно смутился и сказал, что «это очень личное, очень». То, что у Павла Виноградова с Владимиром Путиным теперь есть что-то очень личное, произведет впечатление, можно не сомневаться, даже на лидера ЛДПР Владимира Жириновского. И даже тем более на него.

Когда Владимир Путин уже выходил из зала, я спросил у него:

— Как вы думаете, кем работать труднее — мэром или президентом?

Владимир Путин ни секунды не размышлял:

— Труднее всего работать руководителем муниципального образования.

То есть мэром, а не президентом. В этом признался президент.

— Потому что это напрямую с людьми надо работать,— продолжил Владимир Путин.

Это было не менее сильное признание. Ведь с кем же он тогда работает сейчас?

— А вы смогли бы работать мэром? Потянули бы? — уточнил я.

— Я был заместителем мэра и, как мне кажется, работал неплохо… И как мне кажется, справился бы с работой на ступеньку чуть повыше.

— То есть все главное у вас впереди,— сказал я.

Он, подумав, согласился.

Андрей Колесников