На чем российская экономика за последние четыре года потеряла 41 трлн рублей? Разбирался Александр Трушин

Опубликованные на минувшей неделе независимые исследования показывают: промышленность России неэффективна, а большинство россиян — 60 млн человек — трудятся на низкопроизводительных рабочих местах. Из-за этого экономика теряет колоссальные деньги: за последние 4 года недосчитались… 41 трлн рублей! Цифра ошеломляющая, но исследователи утверждают — обоснованная. А ситуация настолько сложна, что даже Минэкономразвития предлагает инвестировать за рубежом, а не внутри страны. В тревожные цифры и печальные обстоятельства попытался вникнуть «Огонек»

Всемирный банк в конце сентября опубликовал исследование качества государственного управления экономикой (World Governance Indicators, WGI). Если коротко: регуляторная среда для бизнеса в России в 2017 году ухудшилась, качество госуправления ниже среднего. Наша страна оказалась на 138-м месте среди 212 участников рейтинга.

Качество управления определяется по шести показателям: «подотчетность власти», «политическая стабильность и отсутствие насилия», «эффективность правительства», «качество регулирования», «верховенство закона» и «контроль над коррупцией». Словом, то, что в первую очередь интересует инвесторов, вкладывающих свои деньги в основные фонды промышленных предприятий (то, что называется прямыми инвестициями). Лучший итоговый индекс качества управления — 2,5, худший — минус 2,5. Так вот, индекс России в 2017 году — минус 0,48. То есть наша страна находится где-то в начале низшей трети рейтинга (к слову, этот индекс у России всегда находился в отрицательной зоне, лучший по нему результат у нас был в 2004 году — минус 0,12, худший — в 2015 году, минус 0,52). Прикладное значение у этого рейтинга одно: фактически он не советует вкладывать деньги в российские предприятия.

Рейтинг WGI отличается от рейтинга Doing Business («Легкость открытия бизнеса»), рассчитываемого тем же Всемирным банком. Нам удалось «подтянуть» отдельные показатели Doing Business — например, время регистрации предприятия — и подняться за несколько лет со 123-го до 35-го места. Это подается как крупное достижение, но даже российские эксперты относятся к нему скептически: открыть бизнес легко, работать трудно. Когда готовился майский президентский указ 2018 года № 204, его разработчики (в основном это был Центр стратегических разработок) настоятельно рекомендовали поставить в качестве одной из целей улучшение показателей рейтинга WGI, в котором нас обошли страны бывшего соцлагеря. Увы, это предложение не прошло.

Можно было бы объяснить низкую позицию в рейтинге WGI недружелюбным отношением к России, к которому мы уже привыкли. Однако и российские независимые исследователи, которых никак не причислишь к «иностранным агентам», либо прямо, либо косвенно подтверждают выводы WGI. Например, опубликованный недавно Институтом экономики роста (ИЭР) им. П.А. Столыпина капитальный труд — «Анализ уровня и динамики выработки добавленной стоимости на одно рабочее место в экономике России в 2011–2017 годах».

Минус 41 триллион

В исследовании использованы данные Федеральной налоговой службы по 88 тысячам средних и малых промышленных предприятий. Статистика говорит: в России в 2018 году числится 19 тысяч средних и 236 тысяч малых предприятий. Но исследователи учитывали только промышленные предприятия, исключив услуги, торговлю и, разумеется, фирмы-однодневки. Крупные холдинги, а также финансовые и торговые организации в исследовании ИЭР не участвовали. Почему такой отбор? Промышленные предприятия — это основные создатели товаров или материальных ценностей, того, что идет на промежуточное или конечное потребление в стране.

У нас нет недостатка в положительных прогнозах. Чиновники все время говорят, что экономика успешно развивается, пусть темпы и небольшие, ниже мировых, но это временно, мы скоро всех догоним и перегоним. Вот, например, сейчас Минэкономразвития радует нас прогнозами на конец 2019 года. Дескать, и производительность труда через год поднимется, и темпы роста ускорятся.

На чем основана такая уверенность, непонятно, потому что аргументов никаких не приводят. Между тем есть классический показатель эффективности производства — это добавленная стоимость. Иначе говоря, результат того, что создается на рабочих местах, в цехах, на предприятиях. По сути, это сумма валовой прибыли (убытка) и затрат на труд, включающих заработную плату сотрудников, и страховые взносы в ФСС, ФОМС и ПФР. Добавленная стоимость связана с производительностью труда: чем она выше, тем больше зарплаты, прибыль предприятия и доходы бюджета.

В своем исследовании ИЭР провел расчеты добавленной стоимости на основе данных Федеральной налоговой службы (ФНС). Ведь в ФНС все предприятия сдают свою отчетность по форме 2-НДФЛ (по общей и специальной системам налогообложения, исключая предпринимателей, работающих по патентам).

В ИЭР подчеркивают, что эти данные более достоверные, чем цифры Росстата, потому что не подвергаются всевозможным досчетам и корректировкам. Анастасия Алехнович, директор Института экономики роста им. Столыпина, говорит: «Сейчас многие страны параллельно с классической статистикой используют так называемые статистические системы на базе администрируемых данных от налоговых и таможенных служб. Эти данные более достоверные, они оперативно отражают экономическую ситуацию и лучше объясняют, что на самом деле происходит в стране, без манипуляций с цифрами. Это та реальность, какова она есть».

Реальность в нашем случае такова: за три года после 2014-го общие объемы добавленной стоимости на предприятиях по основной системе налогообложения снизились на 40 процентов — со 101 трлн 287 млрд до 60 трлн 185 млрд. При этом число занятых на предприятиях увеличилось с 45 772 до 46 431 тысячи человек. Выработка добавленной стоимости на одного работника упала с 2014 по 2017 год на 41 процент: с 2,21 до 1,3 млн рублей. То есть мы все вместе за последние три года стали работать хуже, а экономика страны потеряла из-за этого 41 трлн рублей. Эта цифра, объясняет Анастасия Алехнович, получена (на основе данных ФНС) как разница между объемом добавленной стоимости в 2014 году и в 2017 году. Еще Институт экономики роста фиксирует: эффективность российской промышленности не то чтобы не растет, а круто падает — за последние 10 лет общая рентабельность предприятий снизилась в 8 раз: с 10,5 процента в 2007 году до 1,8 процента в первом квартале 2018 года.

Профессор Василий Симчера, вице-президент Российской академии экономических наук, уточняет: «Эти данные как минимум на треть отличаются от истинного положения дел. Они не включают "серую" зарплату и неучитываемую амортизацию. В исследовании речь идет о добавленной стоимости затрат, а не о конечной продукции. Тем не менее эти данные фиксируют общий тренд снижения объемов добавленной стоимости, и об этом, думаю, надо говорить».

Конечно, это средние цифры. У нас есть отрасли с очень хорошей рентабельностью. Например, рыболовство — 22,7 процента. Или добыча полезных ископаемых — 16,5 процента. Это отрасли, где затраты меньше, цены на рынке высокие и прибыль больше. Но есть отрасли, рентабельность которых ниже уровня инфляции,— пассажирские железнодорожные перевозки, строительство.

А вот в производстве машин и оборудования, станков, автотранспортных средств рентабельность отрицательная. В оборонной отрасли (по данным ФНС), в которую были вложены огромные деньги (20 трлн с 2011 по 2017 год) и которой объясняли пусть небольшой, но все-таки рост экономики, рентабельность всего около 1 процента.

Владимир Осипов, профессор МГИМО МИД России, говорит: «Во-первых, расчет показателей добавленной стоимости по данным из базы Федеральной налоговой службы России, где, к слову сказать, налажены очень хорошие автоматизированный сбор и обработка информации от налогоплательщиков, более чем обоснован. Во-вторых, российская экономика продолжает давно начавшееся движение к сервисно-сырьевой примитивизации, что и подтверждают данные ИЭР. Те отрасли, которые завязаны на глубокую переработку сырья, показывают отрицательную рентабельность, а значит, они постепенно отмирают. Сырьевые же отрасли, с низкой добавленной стоимостью, показывают рост рентабельности, то есть развитие».

В принципе, в отраслях высоких переделов, где создается больший объем добавленной стоимости при минимуме сырья, будь то электроника или изготовление алмазных украшений, рентабельность должна быть выше за счет высокой цены продукции. Но, вероятно, у нас складывается «перевернутая» экономика, в которой все наоборот. У нас сектора высоких переделов проигрывают.

И санкции тут ни при чем. Это, конечно, вещь неприятная, но, как говорят эксперты, вряд ли они оказывают сильное влияние на российскую промышленность, которая уже давно едва дышит. Кто будет инвестировать в предприятие, если оно работает в минус? По данным института «Центр развития» НИУ ВШЭ, за те же годы (с 2014-го по 2017-й) прямые инвестиции в основные фонды российских предприятий снизились с 6 до 4 процентов.

То, что происходит сейчас в российской экономике, это не кризис.

ВВП пусть немного, но растет. Объемы производства, пусть и за счет сырьевых отраслей, тоже. Растут даже средняя зарплата и численность рабочих мест. Но эффективность падает стремительно.

В ИЭР объясняют низкую эффективность российского производства влиянием факторов, связанных с промышленной и финансовой политикой в нашем государстве. В первую очередь — снижением спроса на внутреннем рынке из-за сокращения доходов населения (этот процесс идет уже четыре года, остановки пока не предвидится). Затем политикой высокой ставки ЦБ, которая привела к тому, что стоимость коммерческих кредитов оказалась выше уровня рентабельности большинства отраслей. Есть и другие причины: из-за падения курса рубля выросли цены на импортное сырье, комплектующие и оборудование; с 2011 по 2017 год на 50 процентов выросли цены на услуги инфраструктурных монополий (это РЖД, Россети, «Транснефть», «Газпром», ЖКХ). За эти же годы выросла кадастровая стоимость (а следовательно, и отчисления по ней), а также увеличились фискальные платежи и сборы. А еще новые требования к бизнесу (в частности, система «Платон», лицензирование, сертификация и др.) увеличили затраты примерно на 20 процентов. Кроме того, оздоровление банковской системы обошлось предприятиям в 200 млрд рублей — незастрахованные вклады юрлицам не вернули. И это еще не конец истории: впереди — увеличение НДС на 2 процента и пенсионные новации (ведь бизнес будет продолжать платить страховые и пенсионные взносы за сотрудников предпенсионного возраста). А это неизбежно скажется — издержки еще возрастут.

Престиж — категория материальная

В 2016 году в России был принят закон о промышленной политике. Георгий Клейнер, заместитель научного руководителя Центрального экономико-математического института РАН (ЦЭМИ), завкафедрой «Системный анализ в экономике» Финансового университета при правительстве РФ, рассказывает, что в его подготовке участвовали ученые ЦЭМИ. Они хотели, в частности, чтобы в этом законе на первом месте стояла задача подъема престижа работы в промышленности. Эту идею правительство не приняло. «Было время,— говорит Георгий Клейнер,— мы боролись за то, чтобы повысить долю услуг в экономике, чтобы она не отставала от производства. Сейчас ситуация обратная: доля услуг растет, а доля производства товаров падает. И вместе с этим падает престижность работы в производстве. Зато работа в офисе, где ничего не производят, ценится высоко. Это признак деиндустриализации страны».

Деиндустриализация — это не только недостаток станков и оборудования в цехах, а и много другое, что связано с трудовой жизнью людей. Кто думает, что это в первую очередь зарплата, ошибается. «В России,— говорит Георгий Клейнер,— в отличие от всех других стран огромное значение имеет такой ментальный фактор, как самоуважение человека. А это уже вопрос социальной политики. Почему-то у нас к этой сфере относят только здравоохранение и образование. Я считаю, что вопросы трудовой жизни людей должны быть на первом месте. Поэтому что это источник высокой производительности труда».

У нас в таких категориях чиновники не мыслят, предпочитая простую подмену понятий. Вот, например, в майских указах 2012 годах была поставлена задача «создать и модернизировать 25 млн высокопроизводительных рабочих мест (ВПРМ)». В июле 2014 года правительство приняло «План мероприятий по обеспечению производительности труда, созданию и модернизации высокопроизводительных рабочих мест». В плане было расписано, на сколько каждый год должно увеличиваться число ВПРМ, даже посчитали, что создание одного модернизированного рабочего места обойдется примерно в 100–300 тысяч долларов (именно так и посчитали — в американских долларах, хотя стремимся вроде бы к дедолларизации). Тогда же решили, что оплачивать эти расходы будут собственники предприятий или — в случае госкомпаний — государство.

И что, выполнены майские указы 2012 года по этим показателям? Нет. Недавно первый вице-премьер и министр финансов Антон Силуанов жаловался: «Меня часто спрашивают, почему мы не выполнили норму указа по созданию высокопроизводительных рабочих мест. Потому что не было четкого целеполагания и исполнения задачи». То есть никто не объяснил, что считать высокопроизводительным рабочим местом, по каким критериям его оценивать.

Росстат на свой страх и риск решил считать ВПРМ по зарплатам: если зарплата выше средней по России — значит, это ВПРМ. Но результат получился удивительный: в 2014 году насчитали 18 млн 280 тысяч ВПРМ, в 2015-м — 16 млн 782 тысячи, а в 2016-м — 15 млн 980 тысяч ВПРМ (тут никакой загадки — средняя зарплата в России, по Росстату, в это время быстро росла). Но как о таком результате докладывать президенту?

В ИЭР попробовали пойти другим путем: считать ВПРМ по предприятиям и отраслям такие места, на которых производительность труда выше средней. И получили прирост за 2014–2017 годы с 14 млн 342 тысяч до 16 млн 605 тысяч. Какой ни есть, а все-таки рост. Но все равно, как ни считай, разница невелика. В любом случае это лишь шестая часть всех рабочих мест в стране. А для остальных 60 млн работников (по Росстату, у нас всего 76 млн рабочих мест) участь получается незавидная: непрестижная работа на неэффективных предприятиях и жизнь в стагнирующих городах. Стоит ли удивляться тому, что глава ЦБ Эльвира Набиуллина назвала Россию страной непроизводительного труда?

Следите за рукой

Кажется, только ленивый у нас не издевался над «невидимой рукой рынка», которая должна была «все отрегулировать». Но сейчас мы зашли в тот тупик, куда не хотели попадать: «рука рынка» не функционирует, «ручное управление» заставить экономику расти не может. Да и набор целей четко не сформулирован — эксперты утверждают, что у нас отсутствует комплексная стратегия социально-экономического развития, без которой немыслима экономика развитых стран.

Последний раз такой документ сочиняли в 2008 году. Собрали едва ли не всех крупных экономистов, они за полгода написали увесистый труд — «Стратегия социально-экономического развития РФ до 2020 года». Его приняли, утвердили и… забыли. Практически ничего из той стратегии не было выполнено (не потому, что она была плоха, а потому, что у нас привыкли управлять, реагируя на сиюминутную ситуацию). Потом 28 июня 2014 года был принят закон № 172-ФЗ «О стратегическом планировании в Российской Федерации». Там записано, что такой важнейший для страны документ должен разрабатываться на шесть лет, затем широко обсуждаться в обществе и утверждаться Федеральным собранием. После чего реализовываться в указах президента. У нас ситуация пока не по закону: указы уже есть, а стратегии еще нет…

Стратегию, впрочем, успешно заменяют тенденции. Одна из них — вывоз капитала из страны. В исследовании ИЭР рекордный объем зафиксирован в 2014 году — 152,1 млрд долларов, показатель последнего в документе 2017-го — 27,3 млрд долларов. Государство, Минфин с ЦБ тут вроде ни при чем — это частные капиталы, то есть деньги собственников, стейкхолдеров, акционеров промышленных предприятий. С чего ж такая тенденция? Яков Миркин, заведующий отделом рынков капитала ИМЭМО РАН, поясняет: «Это следствие высоких рисков, когда инвесторы кожей ощущают, что в стране ожидаются неприятности, вызванные высокими налогами и административным прессом. Мы создали офшоризованную экономику, в которой бизнес предпочитает выводить деньги. За 25 лет Россия стала страной чистого вывоза частного капитала. За это время ушли вчистую примерно 800 млрд долларов».

Понятно, что приказать частным капиталам не утекать, оставаться в стране, нельзя. Можно, казалось бы, директивно управлять капиталами государственными. Но на то и тенденция, что «кожей» ее чувствуют все, включая само государство, которое, например, не спешит вкладывать нефтедоллары, которых опять стало больше, в отечественную промышленность. В конце сентября стало известно о письме министра экономического развития Максима Орешкина президенту, в котором он сообщает, что в результате высоких цен на нефть Фонд национального благосостояния на 1 сентября пополнился на 75,8 млрд долларов и в этом году превысит 7 процентов ВВП России. А следовательно, пишет далее министр, появляется возможность инвестировать средства ФНБ… в проекты за рубежом. Орешкин предлагает кредитовать покупателей российской продукции за границей, финансировать производство российских компаний за рубежом и создавать сервисные центры по обслуживанию российской продукции на рынках третьих стран. Понятно, что эти инвестиции могут быть выгодными, кредиты через сколько-то лет вернутся с процентами, построенные производства и сервисные центры будут давать доходы, опять же в долларах. Но разве внутри страны нет в этом необходимости?

Видимо, составители рейтинга WGI, с рассказа о котором стартовали эти заметки, не ошиблись: качество госуправления экономикой в стране такое, что даже родное Минэкономразвития предпочитает вновь появившиеся нефтедоллары упрятать побыстрее за границу.

*** Александр Трушин