Из дружеских бесед с Романом Карцевым

На прошлой неделе ушел из жизни артист эстрады, театра и кино Роман Карцев, который был другом нашего журнала. Сегодня «Огонек» вспоминает беседы с ним — о природе юмора, театра, перевоплощения. И о его собственной судьбе

Многим кажется, что Карцев в жизни был шутник и балагур. Он, конечно, им и был. Заслышав во время интервью в театральном кафе какой-то неестественный ор, доносящийся со сцены, он молниеносно парирует: «Что это там такое?.. Мужчина рожает». И следом продолжает размышлять — о природе юмора и о том, почему нам больше не смешно. Ах, да. У нас было условие. О чем угодно можно спрашивать, но не про раков. В смысле не упоминать их знаменитый с Виктором Ильченко монолог «Я вчера видел раков по пять рублей». Этот монолог в свое время был страшно популярен, во всех интервью спрашивали про раков, и Карцев уже не мог это слышать. Тогда казалось, что этот монолог был понятен только советским людям, что это о нехватке продуктов. Сегодня, слыша по телевизору нескончаемые размышления патриотов-экспертов о геополитике, об Америке, о Европе, ты вдруг вспоминаешь этот шуточный монолог. Оказывается, это было не о продуктах. А о способности нашего человека часами трепаться, переливая из пустого в порожнее, имитируя глубокомыслие и логику. Спасибо, Роман Андреевич. Только сейчас стало понятно.

Про начало

Я начинал в одесской самодеятельности. Было такое. Крутился на пупе, частушки, куплеты, надевал носы. И все хохотали и смеялись. И мне казалось, больше ничего не надо. Но когда я попал в студенческий театр «Парнас два» — это уже был другой уровень. Там люди были на пять, на шесть лет старше, инженеры, ученые в нем играли, даже профессора. Это была грандиозная школа. Я всего год там проучился, 1961-й, но мне хватило, чтобы попасть к Райкину и перевезти туда Витю Ильченко (Виктор Ильченко — бессменный партнер Карцева по скетчам.— «О»).

У меня было тогда всего три миниатюры, но Райкину, видимо, понравилось, что мы не занимались шутками, а именно играли спектакли.

К счастью, перед этим я провалился на экзаменах в Московское цирковое училище. Повезло. А семь лет у Райкина — это как три цирковых училища. И тексты. И Витя. И Жванецкий. Все совпало, бывает так. Как киевское «Динамо» совпало в свое время с Лобановским и выиграло Суперкубок.

Про природу советского юмора

Раньше достаточно было произнести со сцены «директор базы» и уже было смешно. Сейчас не смешно, потому что все можно купить в магазине. А когда-то это была острая, ключевая профессия — на базе ведь все было. Теперь молодежь может изучать по нашим с Витей Ильченко монологам, как люди жили в советское время. Например, были ведь еще и «закрытые базы». Кто закрыл, почему? Все надо объяснять. Так же, как сейчас дети не понимают, как можно было жить без телефонов, без компьютеров. Меня внучка спрашивает: «Как же вы жили без интернета?» Вот так, говорю я ей. Перестукивались через стенку.

Я когда-то у Райкина играл начальника управления культуры, который принимает спектакль, был у меня такой монолог. И Райкин меня попросил найти какую-нибудь деталь. У меня был черный костюм, и я в нагрудный карман вложил все красные карандаши и только один синий. Они торчали, как орденская колодка. Очень смешно почему-то. И вот я выходил и говорил: «А вот эту тему не надо поднимать. Не то время. Сейчас в стране сложная обстановка». Мно-о-го я переиграл этих долбодубов. И, знаете, они даже сами смеялись над собой. Как мы тогда думали. А на самом деле они смеялись над нами. Потому что они оказались живучи, и я до сих пор иногда этих людей встречаю.

Про две родины

Так сложилось — в СССР было две сильнейшие школы юмора, одесская и ленинградская. Я называю Одессу и Ленинград Южным и Северным обществами, как у декабристов. Ленинградская школа — это, с одной стороны, Райкин, а с другой — Зощенко, Хармс тот же. Северная школа была родиной интеллигентного юмора. А Одесса — это такой более приземленный, более интернациональный юмор, его везде понимают. Вот эта смесь — еврейско-украинско-русская, она вобрала в себя целый тип человеческий, неаполитанский, средиземноморский. А общее начало наше — это Гоголь и Салтыков-Щедрин. У меня была даже такая мысль — устроить вечер, чтобы публика наугад называла любую страницу любого из 30 томов Щедрина и читать со сцены. Там все-все как будто о сегодняшнем дне. Все актуально. Это фантастика. Чехов эту традицию развил. Ильф и Петров, Бабель узаконили. А потом дошло дело и до Жванецкого. Сейчас ту традицию, сами того не желая, продолжают наши политики. Я, помню, истерически хохотал, когда в передаче «К барьеру» выступали Жириновский и Анпилов. Они спорили. Я падал с кровати. Это был цирк.

Про истоки и ориентиры

Все говорят, почему тебя нет на телеэкране. Куда вы сбежали? Отвечаю. Мы не бежим, а организованно отходим на заранее подготовленные позиции. На самом деле «период стадионов» у разговорного жанра длился очень недолго, с конца 1980-х до начала 1990-х. А потом мы перешли на запасной аэродром, он у нас, к счастью, всегда был. Ну, конечно же, в театр. В московском театре «Эрмитаж» мы с Витей Ильченко начинали еще в конце 1970-х, 9 лет играли. Да и вообще. Наше со Жванецким и Ильченко начало совпало с расцветом русского театра, поэтому мы все так или иначе находились под влиянием. Это был ориентир. Недаром ведь именно — Театр Райкина. Вторым ориентиром была литература. Между двух полюсов и жил наш разговорный жанр. Наш юмор начинался не с криков по телевизору, а с литературы, а значит, с авторов. Вот этого сегодня нам и не хватает. У Хазанова нет авторов — один умер, другой уехал, все. Поэтому он тоже ушел в театр… Сегодня эстрадники сами себе и авторы, и режиссеры. Откуда же взяться оригинальности? Одного циркового училища недостаточно. Они все одинаковые и получаются. Им нужно просто рассмешить любым способом. Они это и делают. Надевают резиновую грудь. Берут скопом. Сами себя веселят. Нет, мы тоже веселим, публика любит одесский юмор, но иногда я и сам чувствую, что от этого нужно отдыхать. Вы говорите: где артисты разговорного жанра? А я вас спрошу: где зритель?.. Нет слушателя-героя: активного, со своей позицией. Два поколения зрителей как минимум мы потеряли.

Про новых русских

Из такого интересного персонажа — нового русского, то есть богатого человека — сделали плоское посмешище — с цепью золотой и «мерседесом». А надо было настоящих новых русских наблюдать! У нас на эстраде этот тип вышел тупой и вальяжный, ленивый. Из-за этого весь образ просел, стал куклой. Упустили главное — их активность на грани болезненности. Да, они живут хорошо по сравнению с остальными. Но. Вот он сидит на даче. У него день рождения. И он ни секунду не сидит на месте, даже с гостями. Постоянно куда-то звонит, кого-то устраивает, кого-то встречает, за это время успевает выпить и закусить, тут же его кто-то хочет... В это время в окне появляется утка, он берет ружье и на ходу стреляет... Понимаете? Вот что нужно было играть! Эту суперактивность. Есть среди них и спокойные, конечно, у которых очень много денег. Но даже и эти встают в восемь утра и делают зарядку, плавают в бассейне, следят за собой. Они хорошо пахнут. Они постоянно должны что-то делать. Бизнесмен постоянно должен идти вверх — медленно, но вверх. Они не пьют. Вообще, это долгий разговор о профессионализме и, я бы даже сказал, о патриотизме... У нас ведь в результате не социализм и не капитализм получился: у нас бардак остался главной формой общественного строя. Но знаете, чем хороша наша страна? Именно этим бардаком. Ну и что? Все равно здесь человек с мозгами чего-то уже может добиться, хотя бы для себя.

Подготовил Андрей Архангельский