Ольга Филина — об устройстве современной молодежной политики к 100-летию ВЛКСМ

100-летний юбилей комсомола не только повод вспомнить непростую историю взаимоотношений государства и юношества, но и подумать, как их строить сейчас и в будущем. Комсомольский опыт, позволивший надолго превратить самый бурлящий слой общества в опору режима,— главная ценность. Чего и кому это стоило тогда, сейчас уже не вспоминают. Зато партийные и государственные деятели всех мастей, даже не симпатизируя коммунистам, нет-нет да и начинают мечтать: вот бы нам свой молодежный проект, чтобы собрать всех вместе да в едином порыве… И если разговоры о КПСС редко окрашиваются в романтические тона, то мысли о том, что «любовь, комсомол и весна» могли бы еще повториться, способны греть сердце. Отчасти это связано с мифами, до сих пор окружающими комсомольское движение, а отчасти с мучительной растерянностью перед видом современной молодежи, про которую непонятно, ни что с ней делать, ни куда ее деть. В хитросплетениях молодежной политики разбирался «Огонек»

После войны моего деда, единственного в классе, не приняли в комсомол, потому что его отец в 1941 году пропал без вести подо Ржевом: «А вдруг не убит? А вдруг перешел к немцам?». Отрицательную рекомендацию дал глава райкома комсомола, этот же глава спустя пару лет получил комсомольскую путевку во Владивосток, там пробрался на иностранное судно и благополучно оказался в Америке, где и осел, реализовав свою молодую мечту.

В простой семейной истории будто зашифрованы все парадоксы комсомольского движения, которое в этом октябре могло бы отметить свое 100-летие: и массовый энтузиазм вступавших в комсомольские ряды, и партийный контроль за моральным обликом молодежи, и двойничество самих комсомольцев — преданные строители СССР в новых условиях моментально меняли «советский идеал» на «американскую мечту», уже в 90-е оказавшись среди первых приватизаторов.

Чем комсомол действительно интересен, так это тем, что открыл новые грани отношений между государством и молодежью. И тут поневоле оборачиваешься назад…

Бунт молодых

В прошлом есть чему удивляться: 100 лет назад молодежь вершила судьбы страны. Революции 1917 года, если смотреть непредвзято, стоило бы назвать молодежными, а не буржуазной и пролетарской. Идеолог и один из основателей комсомольского движения, Лазарь Шацкин, например, вступил в партию большевиков, когда ему было неполных 15 лет, и в свои 18 уже считался опытным политиком. У всех видных оппозиционеров начала века первые аресты приходились на гимназические или студенческие годы — кадет Павел Милюков, эсер Виктор Чернов, большевик Владимир Ленин…

— Удивительно одно: массовая политизация студенчества в конце XIX — начале ХХ века во многом была подготовлена самими действиями правительства,— рассказывает Алла Морозова, старший научный сотрудник Института российской истории РАН.— В 1884 году был принят новый Университетский устав, согласно которому студенты объявлялись «отдельными посетителями университета», и им были запрещены все коллективные действия: все землячества, кассы взаимопомощи, даже сходки-вечеринки. Вся самоорганизация оказывалась вне закона. Это приводило к радикализации даже тех молодых людей, кто до этого не хотел заниматься ничем политическим. Студенческие забастовки стали следовать одна за одной: 1899 год — 25 тысяч студентов отказались от посещения занятий, 1901 год — уже 30 тысяч…

Правительство, конечно, реагировало. В 1901 году, например, издало «Временные правила об отбывании воинской повинности…»: всех отчисленных за «самоорганизацию» полагалось отправлять в армию (решение, впрочем, вскоре отменили по настоянию самих военных: вчерашние студенты не годились к полковой службе). После 1905 года стали действовать мягче, создавая альтернативные структуры, чтобы оттянуть молодежь от оппозиции. Например, Петр Столыпин, государственник и опытный политик, с 1909 года поддерживал «Союз русского сокольства», в котором состоял его сын Аркаша. Эта организация чем-то напоминала современные «Русские пробежки»: пропаганда здорового образа жизни в целях воспитания телесно и нравственно здоровой нации. Параллельно развивалось скаутское движение, низовое по своей природе, но поддерживаемое Николаем II. Массовым неполитическим движением оказалось и Российское христианское общество молодых людей «Маяк».

После февральской революции 1917 года это многоцветье, помноженное на молодежные отделения политических партий, только возросло. При поддержке Временного правительства возникла организация «Труд и свет» — некий прообраз будущего комсомола, но в более мягкой форме (вместо прямого политического действия молодежи предлагалось «просвещать народ»), подтягивались демократические массы — в лице Организации учащихся средних учебных заведений (осузовцев), отпочковывались юные интеллектуалы, планировавшие объединить молодежь на основе знания нового языка (Союз молодых эсперантистов)… Понятно, что большевики, захватив власть и покончив с политическими оппонентами, должны были разобраться и с этой молодежной активностью. Так партия породила комсомол.

Юные штыки

Один из мифов гласит, что комсомол — ленинский, другой — что он с самого начала объединял широкие молодежные слои. Строго говоря, Владимир Ульянов к созданию самой организации имел мало отношения и впервые выступил перед ее членами только на III съезде Российского коммунистического союза молодежи в 1920 году (а определение «Ленинский» комсомол получит и вовсе в 1926-м). Реальными идеологами и режиссерами молодежной работы большевиков были уже упоминавшийся Лазарь Щацкин, а также Ефим Цетлин, Оскар Рывкин и Лев Троцкий. За исключением последнего (временно укрывшегося за границей) все были арестованы и расстреляны в 1937-м. Ни один из руководителей комсомола 20–30-х годов не избежал репрессий, что косвенно говорит о том, какими средствами достигалось любовное соединение «революционной молодежи» с государством.

С численностью все тоже сложно: на I съезде РКСМ, по подсчетам историков, было заявлено 22 тысячи делегатов, большая часть которых параллельно состояла в других молодежных союзах. Для сравнения: организация «Труд и свет», существовавшая без мощной идеологической и финансовой поддержки при непопулярном Временном правительстве, насчитывала около 20 тысяч молодых людей, ну а массовое и совсем юное скаутское движение к 1917 году и вовсе имело 50 тысяч полных членов.

— Комсомол не был сразу многомиллионным, единым и единственным,— поясняет Валерий Луков, директор Института фундаментальных и прикладных исследований МосГУ.— Скажем, к октябрю 1919 года в его рядах оказалось уже 96 тысяч комсомольцев. Немало, но и относительно немного для такой огромной страны: когда в 1922 году было уже 260 тысяч комсомольцев, это составляло всего лишь 1–2 процента молодежи. Даже когда в 1936 году комсомол объединял почти 4 млн человек, он охватывал всего 15 процентов молодых людей.

Для вступавших в ранний комсомол существовал свой ценз: в 20-е годы брали только «классово близких», в 30-е претендентов проверяли еще и на знакомство с «врагами народа». Все это порождало представления комсомольцев о собственной элитарности и избранности — они были молодым авангардом решения партийных задач, а именно: «распространения идей коммунизма и вовлечения рабочей и крестьянской молодежи в активное строительство Советской России». Распространение шло не так просто. Двести тысяч комсомольцев (призыв был с 16 лет) убивали несогласных на фронтах Гражданской, другие бились на внутреннем фронте (как, например, Петр Смородин — генеральный секретарь ЦК РКСМ в 1921–1924 годах и по совместительству член «особой тройки» НКВД). И все равно победа виделась далекой. Партийные донесения сообщали о волне самоубийств в комсомольских рядах — феномене, которому сегодня посвящена масса исследований. Типичный случай тех лет из обследования ЦК партии: «Комсомолец Мамалыга работал на селе <…>. Секретарь райкома снял его с должности, как несоответствовавшего своему назначению <…>, он попал в тяжелую нужду и неимоверно голодал. Перед самоубийством Мамалыга был в Одессе, где, видя одесскую обстановку, вернувшись на село, делился об этом со своими товарищами-комсомольцами, что "мы, мол, голодаем, а там с жиру бесятся", причем однажды вечером, взяв винтовку, он пошел на могилу какого-то товарища и там застрелился».

Переживших 20-е и сумевших избежать чисток 30-х ждало, наконец, вознаграждение в виде социальных лифтов — возможности учиться на рабфаках, в техникумах и вузах, а также продвижение по партийной линии. Постепенно комсомольцы научились «распространять идеи коммунизма» не только грубой, но и мягкой силой, взяв шефство над «ликбезом» и «всеобучем», подключившись к стройкам века.

После войны комсомольское движение становится все более массовым, так что в 60-е годы получить заветный значок «ВЛКСМ» по достижении 14 лет мог практически каждый советский школьник. Убийство первых вождей комсомола прервало преемство с «революционным опытом» и перезагрузило всю организацию, которая больше не грезила о мировых пожарах, но строила коммунизм в отдельной (благо очень обширной, богатой на «туманы и запах тайги») стране.

По сути, комсомол 20–30-х и комсомол 60–70-х стоило бы назвать двумя разными организациями, но в этом и состояло ноу-хау советского подхода к молодежи — постоянно увлекать ее новыми проектами, не давая оглянуться, откуда и куда она идет.

Так, в конце 80-х, когда прочие механизмы мобилизации были исчерпаны, «молодой авангард» бросили на экономическую кооперацию и рынок и только потом, по-видимому, поняли, что оттуда уже не возвращаются.

Переобулись

По подсчетам историка Мансура Мухамеджанова, в пятилетки перед перестройкой силами комсомольцев было создано около 1200 промышленных объектов — энергетики, химии, металлургии, нефтедобычи… При этом энтузиазм юных строителей стремительно падал: даже на ударных комсомольских стройках молодежь за аналогичную работу получала в 1,5–2 раза меньше, чем взрослые, эффект «низкого послевоенного старта» пропадал, а уверенность, что «сегодня лучше, чем вчера», таяла. И в 1987 году происходит очередная перезагрузка организации, которая на своем ХХ съезде берет курс на экономическую самостоятельность и хозрасчет. Партия и правительство закрепили инициативу, предоставив комсомольцам налоговые льготы, так молодежь превратилась в полигон для обкатки новых методов самофинансирования и хозяйствования. Уже к 1990 году комсомольцы открыли более 4 тысяч хозрасчетных предприятий с объемом производства и услуг свыше 2 млн рублей и общей занятостью в 200 тысяч человек. С учетом продолжавшей поступать государственной матпомощи ВЛКСМ становится крупным финансовым игроком. Первый секретарь ЦК комсомола в 1986–1990 годах Виктор Мироненко уже после заката своей карьеры вспоминал, что «был руководителем организации, у которой только на депозитном счету в банке лежало 2 млрд долларов» (на вопрос, куда делись эти деньги после упразднения ВЛКСМ в 1991 году, Виктор Иванович ответил аккуратно: «Не знаю»).

Удивительная легкость, с которой бывшие строители коммунизма стали кооператорами, перестает удивлять, если помнить, что между комсомольцами 20-х («вооруженными революционерами») и комсомольцами 60-х («любителями тайги») тоже разверзлась пропасть. Под единым названием «комсомол» на деле скрывалась серия партийных проектов по встраиванию молодежи во взрослую повестку. Другие времена — другая повестка.

После самороспуска комсомола предложение проектов, как и чем занять молодежь, стало дробиться и множиться (как писал «Огонек» в № 16 за 2012 год, одних организаций, возводящих свою идеологию к ВЛКСМ, штук пять).

— Государство попыталось вернуться в молодежную политику с начала 2000-х, когда поочередно создавало массовые молодежные движения «Идущие вместе» и «Наши»,— поясняет Елена Омельченко, директор Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге.— По сути, это были харизматические объединения, собранные вокруг лидера Василия Якеменко при содействии Владислава Суркова. Они заимствовали революционно-небюрократическую риторику первого комсомола про историческую миссию молодежи и ее великий потенциал в строительстве новой России.

Но столкнулись с неприятным фактом: призывы молодежи к политической активности приводят ее не только на озеро Селигер, но и на Болотную площадь. После этого курс подправили — на смену массовым движениям пришли точечные проекты.

— Для современной молодежи, как показывают наши исследования, очень важен запрос «найти себя»,— рассказывает Юлия Баскакова, руководитель практики социального моделирования и прогнозирования департамента исследований ВЦИОМа.— Причем как в мировоззренческом смысле, так и в карьерном. В политику молодые люди приходят, если этот запрос больше нигде не удовлетворяется: политика не цель, а средство. Значит, избегая ненужной радикализации, следует перехватывать молодежь до того, как она начнет политизироваться, предлагая ей варианты самореализации. Военно-патриотические организации — от «Юнармии» до «Военно-исторического общества», технологические инициативы вроде «Кванториумов» — все так или иначе служат этой цели.

Плоды реализации точечных проектов еще неочевидны, равно как и то, кто кого переиграет — государство молодежь или молодежь государство. В истории России бывало по-разному. По наблюдениям Елены Омельченко и ее Центра, именно сегодня, при внешнем неучастии молодых в политических структурах, их включенность в гражданскую повестку — волонтерские движения, поисковые отряды, помощь пострадавшим — многократно возросла по сравнению с теми же 2000-ми. При этом от низовой гражданственности до желания влиять на решения государства — путь очень близкий, и если начало ХХI века молодежь во многом проспала, следующие десятилетия вполне могут стать ее эпохой. Юбилей комсомола работает, по-видимому, будильником в историческом времени, напоминая о силе молодой карты в политике.

Ольга Филина