Дмитрий Бутрин о том, какую Россию мы потеряли с «делом ЮКОСа»

Стал бы ЮКОС крупнейшей в мире нефтяной компанией? Что бы было с олигархами? Сильно бы Россия отличалось от себя нынешней? Что действительно важное могло бы происходить в альтернативной России, если бы не события 25 октября 2003 года?

Арест Михаила Ходорковского начал большой общеэкономический процесс, который совсем не завершился с распадом ЮКОСа, по состоянию на 2003 год — одной из самых многообещающих российских нефтекомпаний. Но почти невозможно уверенно предполагать, что бы происходило в 2018 году, если бы «дело ЮКОСа» завершилось тем же, чем спустя три-четыре года завершались все похожие атаки на крупные частные компании (в основном ничем, или почти ничем). Дело не в том, что это было по российским меркам чрезвычайно давно, хотя и это имеет значение. Бессмысленно обсуждать, что бы сталось с ЮКОСом в хорошем для него сценарии. Важнее то, что происходило бы в стране за пределами ЮКОСа. А предсказывать изменения целой страны гораздо сложнее, чем придумывать альтернативную историю крупной компании.

«Дело ЮКОСа» определило характер процессов в экономике и политике до их стабилизации примерно в 2009-2010 годах.

Многие правила игры в стране ковались (или, если хотите, отливались в граните) именно по итогам «дела ЮКОСа». Косвенные последствия этой истории оказались гораздо масштабнее, чем прямые. При этом в основной сфере деятельности ЮКОСа, главной отрасли российской экономики, принципиально изменилось бы не так много. Основные отличия «альтернативной истории» без «дела ЮКОСа» располагались бы за пределами нефтегазовых полей.

Но начать имеет смысл именно с них, причем забежать чуть ранее ареста Михаила Ходорковского в Новосибирске. Именно в сфере ТЭК процессы, с которых стартовало «дело ЮКОСа», начались еще в 2001-2002 году. Они исходно и должны были стать «модельными» для всего дальнейшего развития событий. Речь о смене власти в «Газпроме» и около него: в 2001-2002 годах закат эпохи Рэма Вяхирева и начало эпохи Алексея Миллера происходил с совсем другими, если так можно выразиться, морально-этическими акцентами.

«Газпром» в 1990-е действительно был «нашим всем», и фактическая деприватизация крупнейшей в России, да и в мире, газовой компании проходила под флагом возвращения национального достояния и главного источника поступлений бюджета. Это, право слово, выглядело благородно и патриотично. Во многом корни нынешнего патриотизма силовиков — не в «деле ЮКОСа», а в этом процессе.

Когда глава СИБУРа Яков Голдовский де-факто предложил государству в лице главы «Газпрома» Алексея Миллера остаться пассивным акционером в крупнейшей химической компании страны, это выглядело оскорблением. Вы что же, не видите, чем мы тут заняты? Мы возвращаем активы родине! Голдовский оказался в СИЗО.

Прямо скажем, если в «Газпроме» смена власти поначалу воспринималась на ура, то СИБУРу сохраненный государственный статус вместо частной инициативы на пользу шел с переменным успехом — новому главе компании Александру Дюкову пришлось очень непросто. Лишь когда в компании едва ли не случайно появился человек «третьего пути» Дмитрий Конов (он возглавил СИБУР в 2006 году), заговорили о том, что у российской химии появились перспективы. А сам Дюков, результат работы которого в СИБУРе в 2003-2006 гг. стал виден совсем не сразу, ушел строить «Газпромнефть» — что удивительно, сейчас о том, что эта компания является «дочкой» государственного «Газпрома», многие даже не догадываются, и это, в общем, подтверждает тот факт, что дело не в статусе собственника.

В период «междуцарствия» между Голдовским и Коновым СИБУР, сейчас — такой же корпоративный чемпион, как в 2002 году ЮКОС, переживал четыре года на грани развала. Конов, кстати, до 2000 года работал в казначействе ЮКОСа и ушел оттуда после событий, которые позволили Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву окончательно сконцентрировать власть в компании.

В начале 2003 года основные претензии к ЮКОСу у государства сводились к тому, что вторая по размеру частная нефтяная компания России в сравнении с первой, Сургутнефтегазом, обладает удивительно большими нефтяными запасами. И, следовательно, останется долгосрочно самой привлекательной компанией страны.

Поводом для «дела ЮКОСа» была сейчас почти забытая история борьбы ЮКОСа, «Роснефти», «Сибнефти», ЛУКОЙЛа и еще пяти-шести претендентов за «Северную нефть». Эта компания владела очень привлекательными запасами на севере России. Но не такими, чтобы обеспечить ее покупателю стратегическое лидерство в ТЭКе. Дело было в принципе: ЮКОС, да и все претенденты на «Северную нефть», настаивал на том, что этот актив должен остаться частным, тогда как небольшая и проблемная «Роснефть» вообще — первый претендент на приватизацию. И вообще — строго говоря, по правилам игры 1990-х, «Северная нефть» была чем-то вроде беглого актива ЛУКОЙЛа. Но в итоге победила «Роснефть».

Что бы случилось с ЮКОСом, если бы Михаил Ходорковский хотя бы на десять децибелов тише говорил о том, что сделку «Роснефти» с «Северной нефтью» он считает коррупционной? Все коллеги считали совершенно то же самое и делали в ситуации то же самое. По сути, это были «правила РСПП», складывавшиеся именно тогда, — делай, что считаешь нужным для своего бизнеса, но говори потише и никого не обвиняй.

Ходорковский, самый прогрессивный предприниматель того времени, на деле был «самым недогнавшим».

И Роман Абрамович из «Сибнефти», и Вагит Алекперов из ЛУКОЙЛа, а тем более Владимир Богданов из «Сургутнефтегаза» к концу 2002 года уже в основном поняли, какого выражения лица (но не образа действий!) от них ждет силовое окружение Владимира Путина, уже третий год восстанавливающее хозяйственную справедливость в стране, где раньше все как-то очень странно приватизировали. А вот Ходорковский (а тем более Платон Лебедев) оказались самыми архаичными — и в патриотизм ФСБ почему-то не очень верили. По крайней мере, если судить по выражению их лиц.

Не случись скандала вокруг «Северной нефти» и новосибирского ареста, все бы действительно могло пойти иначе. Уверен, что к 2004 году ЮКОС и «Сибнефть» стали бы единой компанией. Губернатор Чукотки Роман Абрамович нашел бы способ объяснить Владимиру Путину, почему американские акционеры в объединенной ЮКСИ — это хорошо. И это автоматически завершило бы карьеру Игоря Сечина в «Роснефти». Безусловно, такой соперник был бы в то время силовикам не по зубам.

Вряд ли «Роснефть» не приватизировали бы в 2005-2006 годах. Нет сомнений и в том, что ЮКСИ на месте «Роснефти» вела бы себя принципиально иначе, нежели «Роснефть» сейчас. Скорее всего, уже к 2007-2008 годах большую компанию ждало бы разочарование в иностранных акционерах — как это разочарование настигло через какое-то время ТНК.

У крупного бизнеса в России своя логика, и со скучной западной логикой она действительно совместима плохо. ЮКСИ, как «Роснефть» сейчас, ссорилась бы непрерывно с «Газпромом» и «Транснефтью», вела бы изнурительные диалоги с акционером (скажем, с Exxon) о проектах на Ближнем Востоке, в Африке, в Южной Америке. Она была бы в деньгах огромной, как два «Сургутнефтегаза». Она бы постоянно конфликтовала с Минфином, Минприроды и Минэкономики.

Но мало бы что изменилось в планах государства относительно нефтяной отрасли.

Власть все равно поменяла бы схему налогообложения. В конфликте, который считается сейчас главной подоплекой в «деле ЮКОСа» — налогообложении нефтяной отрасли — шансов у ЮКОСа не было в любом случае. Каким бы ни был состав «либерального» правительства после отставки Михаила Касьянова в 2004 году (или чуть позже), оно бы не отказалось от главного экономического ресурса, которым не располагало в 1990-х — от сверхдоходов от экспорта нефти.

Неважно, имели бы нефтяные компании свое лобби в Госдуме в это время или нет. Госдума и после появления «Единой России» была не то чтобы очень влиятельным органом власти. Ее интеграция в «вертикаль власти» в той или иной форме была неизбежна, если мы считаем природу действующей сейчас власти сложившейся в ранние 2000-е. А следовательно, неизбежна была бы и налоговая реформа. Ее проводили не силовики, а вице-премьер, министр финансов Алексей Кудрин и министр экономики Герман Греф. И они знали, зачем она нужна власти — чтобы быть властью.

Ключевой вопрос, который был разрешен «делом ЮКОСа» — могут ли нефтяники расширять свое поле деятельности. Этот вопрос, опять же, возник до ареста Михаила Ходорковского. В 2002 году в ходе крупного конфликта в лесоперерабатывающей отрасли (воевали «Илим Палп», Олег Дерипаска и «Альфа-Групп») МЕНАТЕП интересовался приходом в целлюлозно-бумажную отрасль. Ему дали понять, что превращение нефтяных денег в ненефтяную собственность в России не приветствуется (за исключением, разве что, недвижимости, которая принадлежит всем и никому одновременно). Но тогда никто на это не обратил внимания.

Думается, не случись «дела ЮКОСа», и Ходорковский, и акционеры компании вернулись бы к этому вопросу. Скорее всего, в отсутствии силовиков как единой силы он был бы решен в пользу свободной войны частного бизнеса за активы друг с другом.

Это сделало бы бизнес 2000-х еще более конфликтным, скандальным и динамичным.

Но не более того, и особо сильного эффекта на происходящее затем это не оказало бы. Разве что иностранные компании в России работали бы сейчас менее активно. Очень многие из них пришли в Россию на опустевшие поля после феодальных разборок 2000-х, когда выяснилось, что, кроме иностранцев, в Россию никто особо инвестировать, особенно в промышленные проекты, не рвется.

Если бы не «дело ЮКОСа», нетто-вывод российскими компаниями денег за пределы страны был бы, вероятно, меньше, а внутренние инвестиции (в отличие от внешних) — больше. И, скорее всего, инвестиционный бум до 2008 года в этой ситуации был бы мощнее, а рост благосостояния — несколько выше. Но есть и другая сторона: кризис 2008 года переживался бы из-за большего перегрева экономики болезненнее.

В остальном не следует, видимо, преувеличивать значение личности в истории. С сохранившимся и процветающим ЮКОСом больших и принципиальных отличий нынешней России от России гипотетической не было бы. За одним очень важным исключением.

Концентрация силового аппарата в России произошла именно на "деле ЮКОСа".

Причем сильно позже, чем был арестован Михаил Ходорковский — где-то между 2005 и 2007 годами. Если считать действующий политический строй в России авторитарным, то следует признать — большая часть его авторитарности была сформирована не в Кремле. А в следственных структурах, в прокуратуре, в спецслужбах, бесконечно обсуждавших с властью свои заслуги в деле искоренения не существовавшего никогда «заговора ЮКОСа» и вообще «заговора» частной экономики против сильного государства.

Нельзя сказать, что это получилось сразу. Эффект, произведенный развалом крупнейшей частной компании России, поначалу даже испугал власть. В 2006-2008 годах можно было наблюдать даже некоторый «ренессанс реформаторов»: сильных выступлений против крупного частного бизнеса даже в сравнении с временами Бориса Ельцина было не то чтобы много.

Сложно сказать, возможна была бы концентрация силового аппарата в России в политике в таких масштабах, как она произошла, без «дела ЮКОСа». Ясно одно — к моменту президентства Дмитрия Медведева все уже сложилось так, как сложилось. Скорее всего, силовая конструкция государства была бы более рыхлой, внутренние конфликты в ней — даже более острыми, чем сейчас, уровень коррумпированности — чуть меньшим.

Достаточно было бы давления такой силовой машины на власть, чтобы случилась сначала грузинская война, а затем Украина — за пределами рациональных предположений. По крайней мере в случае с Украиной сценарий был бы принципиально другим: Виктор Янукович в 2010 году вряд ли стал бы президентом Украины, а, если бы это и случилось — вряд ли потерял бы власть в 2014 году. Сложно сказать, дожили бы мы до санкционных историй, вполне возможно, что нет. То, что коррупционных скандалов было бы больше — это почти неизбежно.

Альтернативная Россия была бы, видимо, более нервной, менее стабильной и менее апатичной.

Несколько более похожей на предвоенную Российскую империю и несколько менее напоминающей СССР 1975 года. Но как технически устроена избранная властью и поддержанная населением стабильность? Во многом история последних 10 лет — это история медленного и последовательного отступления в России гражданской власти под давлением правоохранительной власти, впервые осознавшей себя единой корпорацией именно в 2003 году. То, что эта корпорация «захватила власть», — преувеличение, причем недобросовестное.

Вопреки ожиданиям, она в эти десять лет никогда всерьез не претендовала на единовластие, не пыталась сформировать полностью «свое» правительство, или эффективно убедить Владимира Путина, что он и есть — она, а все остальные — враги. Она даже не стала фактическим собственником или управляющим огосударствляющейся с той же последовательностью, что и ее масштабы (заставляющей задуматься о том, что эти процессы связаны), экономики. Она лишь уверена в том, что именно силовая ветвь власти является единственным действенным способом сохранения России, что бы это не значило.

И у нее есть аргументы в поддержку этого мнения. И эти аргументы имеют поддержку значительной части населения России. Если даже считать электоральные механизмы полностью дискредитированными, социология никуда не исчезла: силу в России ценят по-прежнему не меньше, чем деньги, а нестабильности боятся больше, чем желают движения. Россия — уже не молодое государство, а немолодые легче переносят отсутствие перемен.

И это то, куда мы пришли через пять лет после старта «дела ЮКОСа», и стоим здесь уже десять лет, и будем стоять, пока не поймем, что со всем этим делать. За эти десять лет перепробованы все возможные способы сдвинуться с этой мертвой точки, причем всеми сторонами. Но ситуация постоянно возвращается в неуверенное равновесие, к тому же статус-кво, к взаимному вечному шаху, не зависящему от того, кто сидит за шахматной доской, кто играет черными, кто белыми, и во что вообще играют.

А время идет — вот уже пятнадцать лет прошло.