К чему ведет противостояние США и Китая

Разногласия между США и Китаем очень глубоки — это не просто очередная торговая война. России придется делать выбор: кого поддержать в новой гонке за глобальное лидерство.

АЛЕКСАНДР ЗОТИН, старший научный сотрудник ВАВТ

Дилемма Болтона

26 октября советник президента США Дональда Трампа по национальной безопасности Джон Болтон заявил, что США хотели бы провести стратегические переговоры с Россией о враждебных действиях Китая, сообщило агентство Reuters. Болтон также сказал, что ракетный потенциал Китая представляет угрозу для России, поскольку «сердце России» находится в зоне досягаемости китайских ракет. Болтон сделал это заявление накануне намеченного на 11 ноября саммита президентов Путина и Трампа в Париже. И перед рассмотрением в Конгрессе вопроса о пресловутых «адских санкциях», то есть законопроекта Defending American Security from Kremlin Aggression Act of 2018 (DASKAA), внесенного еще в августе и только одним этим фактом обвалившего тогда рубль на несколько процентов. DASKAA подразумевает жесткие санкции против российских госбанков и суверенного долга. В случае их принятия российская финансовая система окажется под очень серьезным ударом.

Повестка, можно сказать, объявлена. У России спрашивают: на чьей она стороне — США или Китая — в новом глобальном противостоянии?

Генеалогия разногласий

Нынешняя торговая война между Штатами и КНР только часть общей картины. Экономическое противостояние дополняется политическим и, возможно, даже военным. Рано или поздно это должно было произойти. И скорее, стоило ожидать обострения раньше, но прошлый президент США явно не годился на роль зачинщика масштабного выяснения отношений.

Экономики США и Китая — крупнейшие в мире (если не считать за единое целое страны еврозоны). Каждый год, практически с начала нового тысячелетия, они были ответственны более чем за половину всего мирового роста ВВП. Их взаимозависимость резко выросла в последние 20 лет, вплоть до того, что появился даже новый термин — Чимерика (Chimerica — China + America). Одной части Чимерики, Китаю, отводилась роль глобальной фабрики, она удовлетворяла спрос развитого мира (прежде всего США) на дешевые товары и поднимала собственную экономику за счет массового аутсорсинга глобальных транснациональных корпораций, а также абсорбировала дефицит торгового баланса, в основном все тех же США. Америка открывала свой огромный и богатый потребительский рынок для Китая и давала ему шанс для роста, точно так же, как ранее она открыла рынок для японских, южнокорейских и тайваньских — поначалу дешевых — товаров.

США рассчитывали, что останутся гегемоном в этой паре и что в КНР постепенно произойдут политические изменения, как ранее в Южной Корее и на Тайване.

Поначалу казалось, что этот сценарий реализуется. С конца прошлого века Штаты последовательно интегрировали Китай в свои цепочки производства и добавленной стоимости, рассчитывая, что доминирование Коммунистической партии КНР будет размыто после формирования среднего класса в стране, что якобы было непременным условием демократизации. В любом случае США явно рассчитывали на экономическую, а главное, на политическую управляемость младшего партнера.

Но сейчас понятно, что младший партнер таковым оставаться не хочет. Цели глобального доминирования очевидны — Китай открыто заявляет, что в относительно близком будущем хочет стать первой экономической и политической державой мира. Во всяком случае, именно так можно интерпретировать целую серию амбициозных проектов, заявленных Пекином в последние годы,— таких, например, как «Один пояс, один путь» и «Сделано в Китае-2025».

Кроме того, КНР сильно продвинулась не только в сборке товаров для старших партнеров, но и в копировании технологий — и теперь производит и часто успешно экспортирует товары класса medium hi-tech. За последнее десятилетие заметно выросла доля страны в экспорте таких товаров, как LCD- и LED-панели, локомотивы, танкеры, солнечные панели, кондиционеры, дизель-генераторы и т. п. Например, доля китайской Sany в глобальном экспорте бульдозеров составляла десять лет назад всего 2%, сейчас — 10%, и при этом китайцы сильно потеснили с рынка японскую Komatsu.

Доля «сборочного» китайского экспорта с высоким процентом иностранных компонентов падает. Одновременно растет импорт высокотехнологичных компонентов, но он, видимо, может быть прекращен, как только китайские фирмы скопируют технологии. Например, число китайских поставщиков для Apple выросло с семи в 2012 году до 19 сейчас (а то и до 28, если считать Гонконг). И некоторые китайские поставщики вытесняют западных по мере овладения технологиями.

Больше, чем война

Есть реальная опасность потери технологического превосходства на горизонте 10–15 лет — видимо, эту перспективу наконец-то осознали и в США. Сегодняшняя цель Вашингтона шире, чем просто выравнивание дисбалансов в торговле с Китаем.

Скорее всего, практическая цель торговой войны — разрыв производственных цепочек, которые сделали многие американские фирмы зависимыми от китайской промышленности.

В своей речи 21 августа в Чарлстоне Трамп обозначил и стратегическую цель: «Когда я пришел (к власти.— “Ъ”), Китай был на пути к тому, чтобы стать больше, чем мы, за очень короткий срок. Теперь этого не будет».

Если реальной целью США является именно это, стоит пересмотреть перспективы роста глобальной экономики, ведь во многом она шла вверх именно на подъеме Китая. И если цель именно такова, надежды «либерального» крыла трамповской администрации (Ларри Кадлоу, Стивен Мнучин, Джаред Кушнер) на заключение нового торгового соглашения между двумя странами на саммите G20, запланированном на конец ноября, призрачны. Ожидания жесткой риторики и очень мягкого соглашения, как это произошло в случае с обновленным североамериканским торговым соглашением NAFTA—USMCA (U.S.—Mexico—Canada Agreement), могут не сбыться.

Косвенные признаки говорят именно об этом.

Во-первых, Пекин, судя по всему, отказывается вести переговоры с кем бы то ни было, кроме самого Трампа, после того как весенний диалог на уровне секретаря Казначейства Стивена Мнучина и вице-премьера Лю Хэ оказался бесполезным.

Во-вторых, по всей видимости, стороны в данный момент не ведут вообще никакого диалога по вопросам торговли. Во всяком случае, открытого.

В-третьих, 29 октября Трамп объявил о подготовке нового пакета тарифов, которые должны покрыть остававшийся не обложенным импортными пошлинами китайский импорт (объемом около $257 млрд в год, если использовать прошлогодние данные по торговому балансу).

В-четвертых, и это, вероятно, самое главное, обе стороны уверены в слабости соперника. Как отмечает сооснователь инвестиционной компании Gavekal Луи-Винсент Гейв, в Вашингтоне существует консенсус, что Китай находится в очень тяжелом положении и десятилетия кредитной накачки экономики делают ее уязвимой к американскому давлению.

А вот, на взгляд Пекина, все совершенно иначе: США переживают беспрецедентный за всю послевоенную историю политический раскол, что не позволит им проводить политику, сколько-нибудь болезненную для избирателей (в особенности если республиканцы покажут плохой результат на выборах в Конгресс 6 ноября). С пекинской точки зрения, Китай готов к тому, чтобы перетерпеть тяжелые времена (буквально chi ku 吃苦 — «съесть горькое»), а США — нет.

Кто слабее?

Когда обе стороны думают, что оппонент и так очень слаб (и у тех, и у других при этом достаточно логичная аргументация), смысла в уступках мало. Но кто из них реально слабее? Ответ мы узнаем лет через 5–10, но кое-что можно сказать и сейчас, во всяком случае в экономической сфере.

Несмотря на многие уже описанные выше успехи, проблемы китайской экономики беспрецедентны.

И противоречия тут нет: чуть ли не главная черта китайской модели развития — несбалансированность. Экспортно ориентированный и инвестиционный рост был здоровым в 1980–1990-х, но затем он естественным образом начал себя исчерпывать — отдача от инвестиций стала падать. Вместо принятия более низких темпов роста и переориентации модели на внутренний спрос КПК решила продолжить рост «на анаболиках». С нового века, и в еще большей степени с момента мирового кризиса в 2008 году, высочайший рост ВВП — что не всегда равно развитию экономики — поддерживается за счет фантастически завышенной доли инвестиций в ВВП (близко к 50%) при директивных кредитных вливаниях в часто избыточные производственные мощности в промышленности и в инфраструктурное развитие.

Параллельно за счет многолетней практики директивного же занижения ставки по депозитам — экономисты называют это финансовой репрессией — разросся небывалый в истории пузырь недвижимости. Глобальный финансовый кризис 2008 года начался с ипотечного кризиса в США. Но американский ипотечный бум 2000-х меркнет в сравнении с тем, что сейчас творится в Китае. Средняя цена квадратного метра в Пекине составляет чуть меньше $9 тыс., средняя цена квартиры — около $1 млн. Это больше, чем в Нью-Йорке, притом что заработки в последнем приблизительно в четыре раза выше, чем в Пекине,— в китайской столице они примерно такие же, как в Москве. Медианная цена объекта недвижимости на китайском общенациональном рынке — $182 тыс., что сопоставимо с медианной ценой дома в США — $258 тыс. Но ВВП на душу населения различается в этих странах в 6,5 раза в пользу США, или где-то в 4 раза, если пересчитать по ППС.

Долговые проблемы КНР также беспрецедентны. Общий частный долг нефинансовых корпораций и домохозяйств, по данным McKinsey, вырос в стране с 2007 по 2017 год на 93% ВВП (с 117% ВВП до 210% ВВП). Сам по себе объем долга не беспрецедентный, у развитых — но не у развивающихся — экономик он приблизительно такой же или даже немного больше. Однако важен не только накопленный объем, но и темп роста долга. Считается, что экономика не может должным образом абсорбировать очень быстрый рост долга, кредиты в таком случае идут либо в невозвратные проекты — именно отсюда проистекает проблема избыточных мощностей в промышленности,— либо в пузыри, что в принципе то же самое.

Экономист Morgan Stanley Ручир Шарма в своей книге «The Rise and Fall of Nations: Forces of Change in the Post-Crisis World» отмечает, что из выборки в 30 стран (с 1960 года), испытавших рост частного долга более чем на 40% ВВП за пять лет, 18 свалились в острый финансовый кризис, а оставшиеся 12 получили резкое замедление темпов роста. Пока Китай опровергает это эмпирическое наблюдение, но, если экономическая логика или хотя бы здравый смысл верны, ожидать чего-то хорошего не приходится.

На этом фоне проблемы США действительно выглядят более мягкими. После кризиса 2007 года произошел заметный делеверидж (сокращение долгов) домохозяйств. Впрочем, существенно увеличило долговую нагрузку государство и, в некоторой степени, нефинансовые корпорации. Но в целом немедленных опасений ситуация не вызывает. Налоговая реформа Трампа в условиях снижения безработицы создала риски роста инфляции и увеличения доходности по долгам государства и корпораций. Дефицит бюджета в 4–5% ВВП на фоне роста экономики — это много. Есть сложности и с явно переоцененным рынком акций, в особенности в секторе высокотехнологических компаний. Все это — очень серьезные проблемы, способные загнать экономику в рецессию, возможно, даже в 2019 году. Но все же таких диких диспропорций, как в Китае, в экономике США пока нет.

Кто и как из этой пары переживет будущий спад — загадка, но, судя по всему, до роли нового глобального лидера Китаю пока далеко. Он еще должен доказать устойчивость своей экономической, а главное, политической системы. И не только в условиях роста экономики, но и в условиях ее спада. Последнее значительно сложнее. Видимо, «дилемму Болтона» надо решать, принимая во внимание и это обстоятельство.