Кому в ФРГ не хватает ГДР. Виктор Агаев — из Бонна

29 лет назад граждане ГДР, недовольные жизнью в соцлагере, неожиданно для всех и для самих себя смяли охрану этого лагеря и сломали его ограждение — Берлинскую стену, считавшуюся самой защищенной в мире границей. Последствиями стали: воссоединение Германии, исчезновение СССР, развал соцлагеря и его структур (Варшавский договор, СЭВ), расширение Евросоюза и НАТО, создание единой валюты и множество прочих исторических событий и процессов…

ГДР открыла границу с ФРГ 9 ноября 1989 года. Кто решил это сделать, до сих пор неизвестно. Во всяком случае, и Горбачев, и Коль (канцлер ФРГ), и Буш-старший (президент США) узнали о событии утром из теленовостей.

Завершилось это 9 ноября в ГДР слезами радости и шампанским. Немцы впервые после войны ощутили себя единой нацией. Но официальным праздником 9 ноября сделать не решились — ни тогда, ни теперь. Более того, в 2018-м кто-то из фельетонистов «предложил» назвать днем немецкого единства… 30 февраля. Своеобразным комментарием к этому экстравагантному предложению стали слова канцлера Ангелы Меркель: «Немецкое единство — это тернистый путь, которому не видно конца…»

Через 29 лет после памятных событий страна оказалась в парадоксальной ситуации: все экономические показатели ФРГ пусть медленно, но постоянно улучшаются (Мюнхенский институт экономических исследований (Ifo) пришел к выводу, что 83 процента западных немцев и 76 процентов восточных довольны своей ситуацией), но при этом доминирует… пессимизм.

Социологи объясняют его прежде всего тем, что у граждан ГДР в 1989–1990 годах возникло (или было создано?) ощущение, что в единой Германии они будут жить не только лучше, чем в ГДР, но и не хуже, чем на западе. Сближение уровней жизни, однако, происходит значительно медленнее, чем людям хотелось бы. И эксперты не успокаивают.

Институт немецкой экономики (IW) подтверждает, что и в 2017 году ВВП на душу населения повсюду вырос, но если на западе рост составил 2,4 процента, то на востоке лишь на 1,4 процента. Например, средняя зарплата (брутто) на востоке сейчас 2690 евро, а на западе — 3330, и разрыв между ними постоянно увеличивается. Дрезденский институт экономики полагает, что «в обозримом будущем восток не приблизится к западу». И все это несмотря на непрерывные финансовые вливания из ЕС и из федерального бюджета, несмотря на введение различных специальных налогов и поборов. За эти десятилетия на восток закачано более 2 трлн (!) евро — увы...

Объединение или колонизация?

Оглядываясь назад, эксперты отмечают, что «гармоничного слияния» не получилось, поскольку «объединители» (канцлер Коль, его министры и эксперты) то ли не верили, то ли не хотели понять, сколь глубока пропасть (экономическая, политическая, культурная, философская), возникшая за 40 лет между двумя немецкими, но абсолютно разными, отвергавшими друг друга государствами.

Первой жертвой такого «механистического» подхода стала экономическая сфера: развитая социалистическая экономика ГДР, лишившись госдотаций и госзаказов, просто рухнула, попав в условия развитого капитализма. Надо понимать, что промышленное оборудование и ширпотреб, изготовлявшиеся в ГДР, шли в основном в страны СЭВ, расчеты между которыми велись не в твердой валюте, а в переводных рублях. После объединения платить за те же изделия валютой соцстраны не хотели, поскольку за валюту на свободном рынке можно было найти и более выгодные предложения. Очевидно: если бы переговоры о слиянии двух Германий были интегрированы в какие-то более широкие переговоры о роспуске СЭВ (как сейчас идут переговоры между ЕС и Великобританией), то можно было бы найти какие-то решения, устраивающие все стороны. Не случилось.

«На предприятиях и в сельском хозяйстве СССР было очень много оборудования, изготовленного в ГДР. После объединения все заводы, выпускавшие эту технику, оказались нерентабельными, неконкурентоспособными или экологически опасными и были закрыты. В результате советские потребители оказались без запчастей, без квалифицированной поддержки и сервиса. Можно же было все это скоординировать при объединении ко взаимной выгоде»,— сетовал через 10 лет в Дюссельдорфе на встрече с немецкими инвесторами Аркадий Вольский (в тот момент президент РСПП). Наверное, у него эти соображения возникли бы и в 1989–1990 годах, когда он отвечал за промышленность в ЦК КПСС, если бы его мнением тогда кто-то поинтересовался. В тот момент, однако, действовала установка Горбачева: немцы должны сами решать, как им объединяться.

На самом деле, впрочем, в 1989-м (как и при создании ФРГ и ГДР в 1949 году) народ никто ни о чем спрашивать не стал. А скоростной перевод экономики ГДР на рыночные рельсы привел к тому, что обрушились все отрасли производства, обеспечивавшие работой основную часть населения ГДР. Западногерманский писатель, нобелевский лауреат Гюнтер Грасс в статье «Распродажа ГДР», опубликованной 5 октября 1990 года в еженедельнике Zeit, назвал объединение Германии на условиях Коля колонизацией, в ходе которой западным инвесторам позволено за гроши скупать на востоке любые промышленные, культурные, сельские «объекты», не задумываясь о тех, кто там работает. Из-за этого уже в 1994 году в промышленности Восточной Германии было занято всего 640 тысяч человек, то есть вчетверо меньше, чем в 1989 году. В сельском хозяйстве занятость сократилась в пять раз и упала до 160 тысяч. Увеличилось лишь число работников торговли, но выиграли от этого только западные торговые сети и их поставщики.

Справедливости ради надо добавить, что не только объединение виновато в том, что в начале 90-х вся германская экономика сильно «просела»: именно в это время «благодаря» глобализации из Западной Германии в Азию ушли важнейшие отрасли тяжелой и легкой промышленности (металлургия, угледобыча, обувная, ткацкая и т.д.), а проблема безработицы в знаменитом Рурском бассейне и в Сааре (оба на западе Германии) стала острее, чем в Восточной Германии. Для смягчения социальной ситуации правительство Коля приняло ряд экстренных мер. Многие уже в 50 лет были отправлены на пенсию. Все, кто нуждался, стали получать хорошие пособия по безработице и социальную помощь, возникли центры обучения новым профессиям и т.д. Однако усиленный «соцпакет», введенный на фоне спада всех производств, быстро вогнал ФРГ в глубокую рецессию.

Ситуацию переломил лишь канцлер Герхард Шрёдер. Остановить глобализацию и отток рабочих мест из ФРГ он, естественно, не мог. А потому взялся за социальную сферу. Был реализован принцип: любая работа, даже самая низкооплачиваемая, должна быть выгоднее, чем пособие по безработице. Это означало резкое сокращение периода выплаты пособий и заставляло безработных соглашаться на любое предложение. Малоимущие возненавидели Шрёдера, его партия (социал-демократы) из-за него потеряла едва ли не половину сторонников, проиграла выборы и, видимо, навсегда утратила значение. Но экономика преодолела спад и пошла вверх (плоды, правда, достались уже следующему канцлеру — Ангеле Меркель).

Годом «выхода из пике» считается 2005-й, а сразу после объединения — в 90-е годы — трудоспособное население стало перетекать с востока на запад страны: там была работа. По статистике, сегодня на востоке «прописаны» 16 млн человек, и это на 2 млн меньше, чем в 1990 году. Но сколько там постоянно живут на самом деле, сказать трудно, потому что многие работают на западе «вахтовым методом» (приезжают к семье на восток лишь на выходные, 500 км в одну сторону не редкость). Не удивительно, что рождаемость на востоке Германии чуть выше, чем в Ватикане, шутит художник Йенс Биски.

На фоне официальных цифр шутка горчит: число людей в возрасте до 60 лет сократилось на востоке на 3 млн, а число стариков выросло на полтора. По сути, восток ФРГ все больше похож на дом престарелых, причем не самый богатый.

Это предопределяет и экономику, и торговлю, и жизненные условия в регионе. По официальным прогнозам, за предстоящие 20 лет численность населения на востоке снизится еще на 14 процентов. К 2045 году на востоке на 100 работников будет 70 пенсионеров (в среднем по ФРГ — 55). Это важнейший показатель, поскольку система устроена так, что пенсионеры живут за счет работающего населения. Многие историки, экономисты и политики уверены, что в такой ситуации тратить ежегодно 60 млрд на поддержание востока бессмысленно: там уже ничего не будет.

Территория эксперимента

Сразу после объединения ситуация для большинства восточных немцев усложнилась и тем, что в стране был провозглашен принцип «реприватизация важнее инвестиций». Иными словами, любой объект должен быть возвращен тому, кто им владел до создания ГДР, то есть до 1949 года, когда недвижимость была национализирована и распределялась властными структурами (все как в СССР).

После 1990 года хозяева денационализированных объектов получили полную свободу рук. Они могли выгнать со своего объекта любое, даже успешное производство. Они могли вообще ничего не делать с объектом, дожидаясь момента, когда он или земля, на которой он стоит, подорожает.

Вернувшиеся хозяева могли выгнать из возвращенных квартир тех, кто там был поселен в годы ГДР. Они могли установить любую квартплату. По иронии судьбы чаще всего выселение грозило элите ГДР, давно и, казалось бы, навечно обосновавшейся в роскошных старорежимных виллах и квартирах. Хотя, конечно, объявились и заявили о своих правах и хозяева старых доходных домов, в которых и при ГДР жили совсем небогатые люди.

Такое «перепахивание» Восточной Германии усилило там расслоение общества и социальную напряженность, способствовало росту неприязни и зависти к тем, кто живет лучше или получает от государства больше социальных подачек. Кстати, во многом именно этим объясняется и нынешнее неприятие восточными немцами беженцев: многие считают, что беженцы получают больше денег и социальных благ, чем безработные и бедные немцы (уже в 1990 году на востоке случались нападения на вьетнамцев, которые были завезены как гастарбайтеры еще властями ГДР).

Неожиданно стали проявляться правоэкстремистские настроения. Во второй половине 90-х в восточных областях Германии возникла террористическая группировка — Национал-социалистическое подполье, совершившая за 10 лет дюжину убийств иностранцев, несколько взрывов и налетов на банки. Туда (в основном в Тюрингию и Саксонию) с запада переместились руководящие органы правоэкстремистских партий и групп, идеологи национализма. Зная все это, эксперты не очень удивились массовым выступлениям националистов в Хемнице в августе — сентябре нынешнего года («Огонек» писал об этом подробно в № 37).

Гюнтер Грасс еще в 1990 году дал свое объяснение консервативности и национализма восточных немцев (будем их дальше называть «осси», а западных — «весси». В немецком обиходе эти слова, как правило, имеют несколько пренебрежительную окраску, но помогают экономии места на страницах). «Осси» видят себя страдальцами нации, поскольку война на востоке шла дольше и была более ожесточенной, чем на западе; на территории ГДР все 40 лет ее существования стояли советские оккупационные войска (официально они так не назывались, но в восприятии немцев это было именно так); только на востоке страны победители демонтировали и вывезли в качестве репараций все промышленное оборудование старой Германии, поэтому она не могла самостоятельно развиваться и целиком и полностью зависела от СССР; при этом «осси» могли рассчитывать только на собственные силы, а на западе действовал план Маршалла (худо-бедно помогавший восстановлению ФРГ) и все тяжелые и низкооплачиваемые работы выполняли гастарбайтеры (их в ФРГ было в общей сложности больше, чем жителей в ГДР)…

Немцы разного сорта?

В 1990 году, когда Германия объединилась, на востоке появился характерный анекдот: «В чем разница между русскими и "весси"? От русских мы смогли избавиться». Так и было: «весси» получили практически полную политическую, юридическую экономическую власть на востоке, а объяснялось это тем, что «осси» не умеют жить и работать по-западному.

Кроме того, на западе возникло (или было создано?) стойкое убеждение, что доверять «осси» нельзя, ведь они все были в «Штази» (Stasi — сокращенное и негативно окрашенное название Министерства госбезопасности ГДР). В момент его создания (в 1950 году) там работали 10 тысяч человек. В 1989-м — в десять раз больше.

Об этом, как и о тысячах посаженных за попытку бегства из ГДР или за антигосударственную деятельность, было известно задолго до «падения стены». Однако уже в начале 1990-го стало ясно, что «действительность еще кошмарней»: посыпались доказательства того, что как минимум 150–200 тысяч жителей были (или могли быть) осведомителями «Штази». Были обнаружены картотеки, списки, рапорты и прочие непрямые доказательства того, что многие граждане ГДР добровольно или под давлением каких-то обстоятельств соглашались «стучать». В 1990 году было создано ведомство, занимающееся разборкой архивов «Штази», и каждый желающий может узнать, что и кто сообщал о нем. Всплыло множество безрадостных историй: муж стучал на жену, студенты на профессора, рабочий на инженера, адвокат на подзащитных и т.д.

Информация из архивов «Штази» странным образом стала попадать в СМИ и уже в 1990 году стала оружием политической борьбы. Целый ряд «перспективных» восточных политиков и бывших диссидентов ГДР, претендовавших на высокие посты в «новой ФРГ», потеряли все шансы, когда стало известно, что они сотрудничали со «Штази». Правда, никаких юридических наказаний сотрудники «Штази» и стукачи не понесли: Конституционный суд ФРГ решил, что наказывать граждан ГДР, работавших на «Штази», нельзя, поскольку такой была там жизнь.

Историк Карстен Крампитц полагает, что правительство Коля сознательно раздувало в обществе истерию вокруг проблемы «Штази», чтобы было легче объяснять и оправдывать все неудачи объединения. Как, мол, свободное демократическое государство (ФРГ) может без проблем объединиться с тоталитарным режимом (ГДР). По той же причине сравнение ГДР с нацистской Германией стало нормой в массовой прессе и в работах сегодняшних историков, а вся жизнь в ГДР стала рассматриваться только под одним углом зрения: кто на кого стучал, кто от кого пострадал, кто когда и за что был посажен. ГДР в массовом сознании сегодняшних немцев стала восприниматься только как поле боя между «Штази» и народом. Мэри Фулбрук, профессор немецкой истории в Лондоне, возмущенно заметила по этому поводу: ни один историк на западе не стал бы описывать социальную историю западного общества только исходя из того, как развивались отношения между правительством и диссидентами. Социальную историю ГДР почему-то принято писать так.

«Воспоминания тех, кто жил в ГДР, никак не совпадают с тем, как это время подается официальной "политикой памяти"»,— пишет Карстен Крампитц. Он призывает не демонизировать ГДР, но и не идеализировать ее. А главное — не упрощать, отказаться от штампов и броских эпитетов, вроде «неправовое государство», «авторитарный патернализм» и т.д. «Все не так, ребята. Живя в ГДР, было совсем не обязательно активно поддерживать власть или как-то выступать против нее. Многие, как и сегодня, были вне политики, не считали себя частью государства».

Гюнтер Гаус, служивший много лет полпредом ФРГ в ГДР и хорошо знавший менталитет восточных немцев, еще в 1983 году назвал их «нацией маленьких людей», явно позаимствовав это выражение у Достоевского. «Маленький человек» у него — это скромный, небогатый, незначительный по статусу человек, терпящий невзгоды, несправедливости.

Крампитц, выступая на днях в дискуссии на канале Deutschlandfunk, советовал западным немцам наконец понять, что ГДР жила просто в другом мире. Он не лучше нынешнего и не хуже. Просто другой. Там были другие отношения между людьми, другая система ценностей, и отказаться от этого «маленькому человеку», у которого нет политических амбиций, трудно.

Этим прежде всего объясняется и ностальгическое отношение восточных немцев (в основном пенсионеров) к вещам, продуктам, музыке, фильмам, сделанным в ГДР. В каждом городе на востоке есть самодеятельный музей ГДР. На востоке регулярно проходят встречи одноклассников, где все разговоры крутятся вокруг недовольства объединением, Ангелой Меркель, беженцами и вообще нынешней жизнью.

Но при этом все с удовольствием вспоминают, как они выходили на демонстрации в 1989 году, как их боялась власть и как они победили. Всерьез пугает одно: демонстрации правых экстремистов все чаще проходят под лозунгами 1989 года, и у многих в стране вызывает понимание шутка: «Раньше (в ГДР) было больше порядка, чем сейчас; но еще раньше (при Гитлере) было еще лучше…»

Виктор Агаев, Бонн