Последний из пилотов советского ракетоплана Алексей Бородай — о неизвестных страницах проекта. Беседовал Никита Аронов

Единственный запуск советского многоразового корабля, созданного в рамках программы «Энергия — Буран», состоялся 30 лет назад, 15 ноября 1988 года. Последний из пилотов уникального советского ракетоплана рассказал «Огоньку» о неизвестных страницах проекта

Корабль «Буран» выводился в космос ракетой «Энергия», а садился в автоматическом режиме, но три экипажа для пилотируемых полетов все-таки были. До наших дней из тех космонавтов дожил только Алексей Бородай: сейчас ему 71 год, он живет в Звездном городке и работает инструктором на авиационных тренажерах.

— Алексей Сергеевич, что вы помните о первом полете «Бурана»? Там во время посадки возникла непредвиденная ситуация…

— Когда «Буран» начал заходить на посадку, ему ввели одни данные о погоде. А потом в районе аэродрома он получил другие, и сам решил изменить траекторию, развернуться и зайти на взлетно-посадочную полосу с другой стороны. Сел он блестяще. У нас был начальник инженерного отдела на аэродроме «Чкаловский» Владислав Чернобривцев, так он уверял, что «Буран» в автоматическом режиме не сядет. А Герман Титов с ним поспорил: если «Буран» сядет, то Чернобривцев один ус сбреет. Но потом, когда все разрешилось благополучно, условие все же смягчил — разрешил сбрить оба уса.

— «Буран» в своем единственном полете садился на автомате. Какая задача была у вас, летчиков-испытателей?

— Так нужно было научить его садиться автоматически... Для этого мы пилотировали вручную самолет-аналог «Бурана», аппарат, фактически идентичный ему по аэродинамическим характеристикам, но предназначенный только для полетов в атмосфере. Все наши действия фиксировались, а инженеры вносили эти данные в программу, которая должна была обеспечить «Бурану» автоматическую посадку. Садился он по командам наземной посадочной системы. Она посылала кодированный сигнал. Бортовая вычислительная машина его улавливала и при необходимости выводила «Буран» на нужную траекторию. Аэродромов, оборудованных такими системами, было четыре: основной на Байконуре, а запасные в Симферополе, Хороль в Приморье и Елизово на Камчатке. Кроме этого было несколько запасных аэродромов за границей. Например, в Ливии и на Кубе. На любом этапе полета экипаж мог взять управление на себя.

— Сложно было управлять столь необычной машиной?

— Я, летчик-испытатель, летал в своей жизни на 53 типах самолетов и их модификаций. Сел на «Буран» просто как на новый тип летательного аппарата.

Приборы там были, в общем-то, те же. Только на посадку он заходил под очень крутым углом. Если у пассажирских самолетов это 2–3 градуса, то тут — все 19.

— С детства мечтали стать космонавтом?

— Пределом мечтаний было летать на «кукурузнике». Когда над нашей деревней проносились МиГи Качинского училища, я и мысли не допускал, что буду летать на чем-то таком… Да так и складывалось: после школы пошел поступать в летное училище гражданской авиации, а меня отправили удалять гланды. Тот набор я пропустил, устроился на завод, а в январе 1966-го — повестка. Пришел в военкомат, а майор спрашивает: летчиком хочешь стать? Оказывается, тогда в 1959–1960-х Хрущев разогнал авиацию (всех, мол, ракетами задавим). А потом понятно стало, что авиация нужна. И по стране начали срочно готовить летчиков не только в училищах, но и в аэроклубах, что и было мне предложено. Я сразу вспомнил, что и Гагарин тоже учился летать в Саратовском аэроклубе. Всю зиму параллельно с работой на заводе по вечерам ходил в аэроклуб изучать теорию. Летом летал в Средней Ахтубе на Як-18 и реактивном L-29. Затем в учебном авиацентре ДОСААФ в Грозном — на МиГ-15 и МиГ-17. После окончания Грозненского авиацентра мне присвоили звание «младший лейтенант» и направили в Качинское училище в городе Волгограде. Экстерном за год окончил летное училище. Настоящие выпускники летных училищ были «летчиками-инженерами». У них высшее образование, у меня же — среднее специальное.

— А как вы стали летчиком-испытателем?

— Служил в Группе советских войск в Германии, потом на Дальнем Востоке. Дослужился до командира эскадрильи. Эта должность обязывает, кроме полетов, много времени заниматься административно-хозяйственными делами, а также воспитанием личного состава. И тут получаю письмо от товарища: бросай командовать и давай к нам в Ахтубинск летчиком-испытателем. Сам выбираешь, на чем летать. И весь успех зависит от тебя. Командир полка меня не отпускал. Обратился к командиру дивизии. А он, оказывается, когда-то сам мечтал стать испытателем. Так я и поступил в Центр подготовки в Ахтубе.

Кстати, в 1978-м у нас испытывали первую советскую авиационно-космическую систему «Спираль». Ее наработки потом использовали для «Бурана». Там планировался воздушный запуск аппарата. Выглядело это так: снизу к Ту-95 крепился маленький самолетик (его из-за формы называли «Лапоть»). Потом он в воздухе отцеплялся и садился. Моя задача была везти рядом на истребителе кинооператора, который все это снимал.

— И как вас отобрали на испытание «Бурана»?

— Я проработал летчиком-испытателем год и три месяца, когда нас собрали и объявили, что нужны испытатели не ниже 2-го класса на космический самолет. Слова «Буран» еще не знали, хотя это был именно он. Но у меня-то был только 3-й класс, поэтому я пропустил предложение мимо ушей. И тут мне говорят: «Тебя А.Д. к себе вызывает». Александр Дмитриевич Иванов был начальником службы летчиков-испытателей истребителей. А он с порога: «Претензии к своему здоровью имеешь? Раз не имеешь — записываю на космический самолет. Насчет класса не беспокойся. Пока эта штука полетит, еще заслуженным станешь».

Через пару недель нас отвезли в Звездный городок на обследование.

— Вас, наверное, серьезно обследовали?

— Нас крутили на центрифуге с перегрузками 10 g (g —гравитационная постоянная, около 9,8 м/с, то есть будущие космонавты испытывали в 10 раз большее ускорение.— «O»). Это было с большим запасом, при выводе «Бурана» на орбиту перегрузка всего 4 g. Но просто к тому времени уже имелись прецеденты, когда «Союзы» срывались в неуправляемый спуск и перегрузки были очень большие.

— Тогда вы и обосновались в Звездном городке?

— Нет, мы, военные летчики, продолжали летать в Ахтубинске, а в межсезонье (поздней осенью и ранней весной) отправлялись сюда, в Звездный, проходить курс ОКП, то есть общей космической подготовки. Изучали теорию, ориентацию по звездному небу. Были курсы выживания, когда забрасывали в капсуле в тундру или в море. В общем, все то же, чему учатся космонавты, летающие на «Союзах». А поскольку у меня не было высшего образования, я поступил в филиал МАИ в Ахтубинске. В 1981 году стал летчиком-инженером, а окончив ОКП, получил удостоверение космонавта. «Бурана» мы, правда, в глаза не видели, занимались на тренажерах.

В Ахтубинске нам выделили Ту-134: мы сами на нем летали в Чкаловский, оттуда газик вез в Тушино на НПО «Молния», где конструировали «Буран». Там стояли тренажеры. Чаще всего мы в Москве даже не ночевали. Потренируемся, доедем до аэродрома и обратно домой.

— После тренажеров вы летали на самолете-аналоге «Бурана» — том самом, который выглядел в точности как «Буран» и вел себя аналогичным образом при полете в атмосфере?

— Нет, сначала пытались тренироваться на бомбардировщике Ту-22М-2. Его считали максимально похожим на будущий «Буран» по аэродинамическим характеристикам. Для большего сходства мы открывали бомболюки, но садиться с ними было рискованно, велика вероятность зацепить землю. И тут выяснилось: как ни удивительно, еще ближе к «Бурану» по характеристикам пассажирский Ту-154, если лететь на нем с постоянно включенным реверсом. Конечно, этот самолет пришлось доработать. Усилить шасси, потому что посадка происходила на куда большей скорости. Укрепить хвост. Так получился Ту-154 ЛЛ, то есть «летающая лаборатория». Левое место в кабине осталось, как было. А правое переделали под бурановские системы управления.

А уже потом был создан самолет БТС (Большой транспортный самолет) — почти полный аналог «Бурана». Сейчас он в космическом музее в Германии. С моим другом Иваном Бачуриным впервые полетели на нем 22 ноября 1987 года, за год до первого полета «Бурана». Он командиром, я на месте второго пилота.

— Это был уже сформированный экипаж?

— Да. Изначально у нас было две группы испытателей. Игорь Петрович Волк (о своем участии в проекте «Буран» он рассказал читателям «Огонька» в номере № 44 за 2015 год) и его гражданские космонавты, у нас их по фамилии командира называли «волчья стая». Десять человек, они базировались в Жуковском. И мы, шестеро военных из Ахтубинска. Потом несколько человек погибли, кто-то ушел по здоровью, одного отчислили из отряда за то, что развелся с женой, кто-то решил, что лучше синица в руках, и ушел испытывать новый МиГ-29… В итоге сформировали три экипажа. Два гражданских (Волк и Станкявичюс, Левченко и Щукин) и третий — мы с Иваном Бачуриным. Только эти 6 человек летали на аналоге «Бурана».

— А Магомед Толбоев разве не участвовал?

— Нет, он на аналоге «Бурана» не летал. Только на самолете-лаборатории. Первое время была идея, что все мы, летчики-испытатели, только испытаем «Буран», а в космос полетят профессиональные космонавты, набранные из летчиков строевых частей и подготовленных до уровня летчиков — испытателей 2-го класса. Из них собрали группу из 9 человек. Но потом решили: полетим все-таки мы, ведь мы уже знали «Буран» как свои пять пальцев. А из вышеупомянутой группы слетали в космос на «Союзе» и на американском «Спейс-шаттле» Владимир Титов, Александр Волков, Владимир Васютин, Анатолий Соловьев, Леонид Каденюк.

В 1987 году нас с Бачуриным перевели в Чкаловский. Я приехал с женой и двумя детьми, остановился в профилактории. И тут объявляют: квартир нет и не будет. Я говорю: Ваня, давай сходим к начальнику центра генералу Шаталову. Владимир Александрович нас принял, долго рассказывал про трудности, а потом сказал: «Если уж я вам не дам квартиры, то совесть моя будет нечиста». За точность формулировки не ручаюсь, но смысл был такой. И дал квартиры. Он очень следил за «Бураном»…

— Военная составляющая проекта не была секретом для его участников?

— Ничего конкретного нам не рассказывали: «Все будет сообщено в свое время». Но слухов, конечно, очень много ходило. Говорили, что в 1985-м или 1986-м американцы очень нас напугали. Их «шаттл» совершил над Москвой нырок в атмосферу. Снизился до высоты 80 км, а потом поднялся назад. Во время такого маневра он вполне мог сбросить на город бомбу. Политбюро тогда приказало ускорить работу над «Бураном».

В начале 1992-го готовился проект «Союз-спасатель». Мы с Иваном Бачуриным должны были полететь на «Союзе», пристыковаться в космосе к «Бурану», пройти на борт и выполнить задание Генштаба. Но получить мы его должны были только в последний момент.

— А к полету на самом «Буране» в космосе вас успели подготовить?

— В своих тренировках мы дошли только до спуска с высоты в 20 км. С нее учились заходить на посадку и садиться в ручном режиме. Дальше должны были освоить новые тренажеры с высоты 100 км. А в 1992-м нам просто объявили: «Проект "Буран" закрыт, товарищи». Оказывается, еще Горбачев договорился с американцами и в качестве жеста доброй воли закрыл «Буран». Да и денег в стране не было. СССР развалился — не до «Бурана».

Вспоминаю, как мы с Виталием Ивановичем Севастьяновым спорили до хрипоты. Он говорил, что «Буран» разорителен для страны, что дешевле запускать «Союзы». Мы возмущались: как так, это ж многоразовый корабль. А какой он многоразовый? Ракета «Энергия», вся эта махина, пропадает целиком. У американцев теряется только первая ступень, все остальное спускается на парашютах в море и потом снова идет в дело. Но у нас на Байконуре воды нет. Даже если детали ракеты на парашюте спустятся, все равно могут деформироваться. Нам тогда обидно было, а теперь я понимаю, что Севастьянов был прав.

— Что вы делали после закрытия «Бурана»?

— Конечно, мы хотели полететь на «Союзах». Я пошел к Юрию Николаевичу Глазкову в Центр полетной подготовки. Спросил, есть ли возможность полететь. Он отвел меня в комнатку, отодвинул шторку и показал графики запусков на три года вперед. Я понял: реально меня только через три года включат в программу, непонятно, когда полечу, а летать стали уже по полгода, из-за этого требования к здоровью повысились. При этом мне 46 лет, а в 50 полковников уже увольняют в запас. Шансов немного. Для летчика-испытателя тоже работы не было, потому что новых самолетов на вооружение никто не принимал. Так что в 1993-м я подал рапорт об увольнении, а на следующий год уже летал в «Аэрофлоте» командиром грузового «Руслана».

— Летали до 1996-го, пока не попали в авиакатастрофу в Италии?

— Тут сошлись сразу несколько факторов, без каждого из которых аварии бы не было. Накануне мы не смогли вылететь, потому что в аэропорту не было топлива. Прождали день. А назавтра, когда назначили вылет, при подлете к Турину образовалась низкая облачность. И мы узнали о ней в последний момент. Взлетно-посадочная полоса ремонтировалась и была закрыта на треть. А когда мы решили уйти на второй круг, второй пилот не сумел вывести двигатели на взлетный режим из-за конструктивного недостатка в управлении обратной тягой двигателей.

В итоге два человека погибли, а я очнулся в больнице уже без ноги. Потом пришлось ампутировать и вторую. А в 1998-м космонавт Васютин пригласил меня к себе в академию в Монино работать инструктором на тренажерах. В 2011 году академию разогнали. А меня позвали сюда, в Звездный городок.

— Вам уже за 70 лет, вы по-прежнему каждый день ходите на работу?

— Обычно работаю до часу дня — учу летать. Слева на моем тренажере можно управлять вертолетом, справа — Boeing 737. Сюда приходят и дети, которых привозят в Звездный городок на экскурсию, и космонавты. Некоторые впервые в жизни летают на моем тренажере — прошли времена, когда в космонавты набирали только из летчиков. Иногда и сам летаю, чтобы не потерять навыка. И знаете, действительно полет чувствую. А это мое самое любимое дело. Больше я ничего не хочу.

— «Буран» часто вспоминаете?

— Пока были живы другие участники нашего отряда, летчики и инженеры, мы встречались каждую третью субботу мая. Выпивали где-нибудь на природе около Звездного городка, вспоминали. Сейчас из космонавтов — испытателей «Бурана» остался только я.

Беседовал Никита Аронов