Режиссер Александр Котт представляет свой новый фильм «Спитак». Беседовал Андрей Архангельский

В прокат вышел фильм Александра Котта «Спитак» — к 30-летию землетрясения в Армении. О том, как рассказывать сегодня о трагедии, не превращая ее в хоррор, «Огонек» поговорил с режиссером

Это кино о самом разрушительном и трагическом по числу жертв землетрясении, случившемся на территории тогдашней Армянской ССР 7 декабря 1988 года. По самым приблизительным подсчетам, катастрофа унесла жизни от 25 тысяч человек и оставила без крова более полумиллиона человек. Частично были уничтожены города Ленинакан, Степанаван, Кировакан и еще более 300 населенных пунктов. Полностью разрушен город Спитак. Впрочем, фильм рассказывает уже о происходящем после трагедии. Это история 40-летнего мужчины по имени Гор, который, уехав из Армении в поисках лучшей жизни, возвращается обратно после землетрясения, чтобы найти свой дом и семью. Его глазами мы смотри на трагедию Спитака, на горе миллионов людей. Фильм Александра Котта «Спитак» недавно был выдвинут Арменией на премию «Оскар» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке».

— Хочу вас прежде всего спросить: была ли в основе истории Гора чья-то реальная жизнь или это собирательный образ?

— Практически все сюжеты фильма основаны на реальных воспоминаниях. У меня на сьемках в этот раз не было проб в прямом смысле. Мы в Армении встречались с актерами, и они просто вспоминали о 1988 годе. Потому что трагедия коснулась всех так или иначе. И многие истории написаны по воспоминаниям людей, которые там были.

— В таких случаях всегда, вероятно, трудно соблюсти баланс между личной историей и драмой народа, общества, чобы избежать какой-то плакатности.

— Вы знаете, в основе фильма история в общем-то камерная: человек после землетрясения ищет свою семью. Никакого экшена, самого землетрясения в кадре не будет. Все происходит уже после того, как трагедия случилась. Есть история одной семьи, и все, что вокруг,— это некий фон. Тем не менее некоторая плакатность — воспользуюсь вашим термином — там есть вполне сознательно, и она связана с моим отношением к происходившему. Мы знаем, что тогда вся страна, все республики пришли на помощь Армении, и у нас есть эти кадры. Но, к сожалению, думаешь ты, только трагедия нас и способна сплотить. Дело в том, что одновременно это был и последний вздох империи, СССР. Все постепенно разрушалось, и Спитак стал в своем роде символом этого распада. И все символически в кадре об этом напоминает: и расколотый трещиной фонтан «Дружба республик», и надпись в классе «Моя родина — СССР», и так далее. Все эти знаки для меня также очень важны.

— Уже тогда в республиках было неспокойно, уже начались национальные конфликты. Как вы думаете, могла ли трагедия в Спитаке и других городах Армении стать какой-то точкой примирения для тогдашней страны и почему не стала?

— Вы знаете, это было не примирение, а смирение. Эта беда действительно тогда сплотила многих, объединила. Но она также и подтвердила, что к тому времени уже все было разорвано на уровне каких-то очень важных органов. Сердце можно сшить, но нельзя заменить.

— У нас очень мало снимают фильмов про 1980-е и 1990-е; поэтому нет визуальной привычки, нет сложившегося образа 1980-х в кадре. На что вы ориентировались, когда снимали?

— Знаете, я, наверное, больше ориентировался на национальный колорит в Армении того времени. Он и тогда имел ярко выраженную, узнаваемую визуализацию, и сейчас.

А что касается визуализации атмосферы позднесоветского времени, для меня это, конечно, в первую очередь однообразные темные шляпы и портфели. И еще мы, насколько это возможно, убрали цвет. Таким образом в кадре все как бы цвета цемента, все одинаково-серое, как и само ощущение от того времени: такое солдатское, зеленое, мышиный цвет плюс шляпы — и вот эти пОльта. Не пальто, а именно польта, как выражались малограмотные люди.

— У вас и картинка вся как будто в пыли, серая. Как вы этого добились?

— Ну, это, конечно, вопрос декораций, подбора одежды. И еще все было покрыто мелкой крошкой, цементом. Мешки цемента на это ушли, все засыпали. Мы старались, чтобы цвета одежды сливались с цветом камня, чтобы в кадре такие… люди-пятна ходили... На этом фоне выделяются только спасатели из Франции из-за своей яркой формы. Но в остальном мы делали специально такие приглушенные, непраздничные цвета именно для того, чтобы свет работал в воспоминаниях, флешбэках героев, которые на контрасте должны были быть яркими, цветными, чтобы они прямо брызгали солнечным светом.

— Где вы снимали и как? Были ли это павильонные съемки или вы снимали в Армении, где именно? Как это все в таком масштабе удалось воссоздать?

— Подвал, в котором оказались заперты герои фильма, мы снимали в павильонах «Мосфильма». Карен Шахназаров дал нам такую возможность. И, конечно, снимали в Армении. На окраине Армении есть возвышенности с такими селевыми потоками, где полуразрушенные дома. И мы строили полностью декорации в одной из расщелин. Рядом с Ереваном. В Аштараке снимали стадион, улицы, воспоминания, в Гюмри снимали Ереван того времени. Снимали мы и в Крыму в том числе. В заброшенной воинской части, которую нам дали превратить в наши декорации. Это кино снималось достаточно долго, много было разных экспедиций, буквально по нескольку смен.

— Я в свое время писал рецензию на ваш фильм «Брестская крепость», где впервые в кадре были показаны массовые жертвы войны среди мирного населения. В этом фильме, как ни печально, также без этого не обойтись. Наверное, тяжело с этим дело иметь даже на съемочной площадке?

— Вы знаете, я как бы подключаюсь — не знаю, можно ли это назвать генетической памятью — к воспоминаниям тех лет. Прежде всего важно ощущение, что это нельзя ни в коем случае делать механически. Конечно, тут должно быть какое-то внутреннее чувство правды, но, разумеется, деликатное. Нельзя об этой трагедии не рассказать. И нельзя соврать. В Армении, говоря об этой трагедии, вообще невозможно соврать. Но важно было не делать главным изображение погибших. Мы старались показать массовые жертвы с помощью достаточно коротких кадров, чтобы не упиваться этим, и достаточно длинных, чтобы они врезались в память. Самое сложное было — соблюсти этот баланс. Совсем без этих кадров нельзя обойтись. Люди, которые приезжали на помощь в первый день трагедии, во второй, они вспоминали, что срабатывал своего рода защитный механизм: к смертям настолько быстро привыкали, что просто переставали замечать погибших, молча работали... Не было ощущения этого постоянного ужаса, человек вообще быстро привыкает к окружающей обстановке, какой бы она ни была чудовищной... И у съемочной группы возникло похожее ощущение: мы тоже привыкли к тому, что происходило, к тому, о чем нам пришлось рассказывать.

— Тогда много чего происходило в стране, и вскоре Армения осталась один на один со своим горем. Изучали ли вы исторические документы тех лет, какие выводы вы для себя сделали? Правильно ли тогда была организована помощь?

— Конечно, прежде чем приступить к съемкам, мы много читали, осталось достаточно много кинохроники, многие наши кадры ее почти полностью повторяют. Главная трагедия уже после случившегося была в том, что не оказалось нужного количества подготовленных людей. У нас ведь не было тогда аналога сегодняшнего МЧС. Приезжали все, кто мог: спелеологи, спортсмены, гражданская оборона, стройбаты, студенты со всей страны — мужественные, самоотверженные люди. Да, и военные помогали, из Грузии пришло на помощь много техники и войск. Военные в первые дни помогли очень сильно, они первыми приняли этот удар. Но эта работа, увы, для всех этих людей не была их специальностью... Поэтому, когда вскоре приехали профессиональные спасатели из той же Франции, из Италии со специально обученными собаками, которые искали под завалами оставшихся в живых и которых у нас никогда не было, с гидравлическими ножницами, которые помогали снимать поврежденные куски кровли, тогдашние власти быстро оценили необходимость создания собственной службы спасения в чрезвычайных ситуациях. Именно после Спитака и были созданы войска МЧС, специализирующиеся на таких стихийных бедствиях. Трагедия была еще и в том, что мы тогда оказались не готовы к подобным трагедиям. Страна оказалась не готова к стихии. Но зато достаточно быстро по тем временам все организовались, сориентировались, быстро открыли визы для иностранных спасателей, аэропорт работал круглосуточно, самолеты с грузами садились каждые 3 минуты. Два самолета, к сожалению, вместе со спасателями погибли, один был из Югославии, второй — наш.

— Очень тяжелый вопрос, поскольку в массовых сценах у вас участвовали жители Армении. Насколько было трудно объяснить им актерскую задачу или это вообще выходило за рамки актерской профессии? Потому что фактически вы просили людей вспомнить те чувства, которые они испытали 30 лет назад... Как строилась работа с участниками массовых сцен?

— Знаете, на съемки массовых сцен приходили люди, которые сами были участниками и свидетелями тех событий. Им ничего не надо было объяснять. Моя задача как режиссера была только в том, чтобы, может быть, несколько сдерживать их эмоции. У актеров массовых сцен фон иногда бывает сильнее, чем у актеров первого плана. В этом смысле, конечно, нужен был особенный подход. У всех, с кем мы работали в кадре, были погибшие и пострадавшие в этой трагедии родственники. Буквально у всех. Армения — небольшая страна, там все друг другу либо родственники, либо родственники родственников. Я ни разу не встречал там людей, которых трагедия так или иначе не коснулась.

— Фактически они играли самих себя?

— Да, в предлагаемых обстоятельствах.

— Все-таки там были и молодые совсем люди, которые не могли этого помнить.

— Они делились детскими воспоминаниями о том, что в школах происходило... У кого-то из у молодых отцы работали на завалах. Все равно, даже молодые болезненно реагируют, они все так или иначе помнят о тех событиях. Хотя, конечно, они помнят по-другому, иначе, чем их родители. Что касается съемок разрушенной школы в Спитаке, это была конкретная школа, реальная история. Город маленький, школ там было две или три всего. Когда крановщик поднял плиту, которой накрыло школу после землетрясения, все увидели детей. Они просто задохнулись от пыли, оказались в каменном мешке, и как сидели за партами, так и остались. Крановщик узнал среди них свою дочь, вынес тело и пошел работать дальше. Он, кажется, не вполне осознавал случившееся. Это вообще невозможно осознать. Эту историю все помнят, потому что ничего страшнее этого не видели.

— Была ли причиной трагедии именно ошибка в проектировании зданий, действительно ли они были построены без учета сейсмоопасности?

— Как выяснилось, там при строительстве сэкономили на бетоне. Поэтому рухнули в основном высотные здания, а одноэтажные остались стоять. Когда это случилось, все видели, что вместо цемента там был практически песок... Но у нас история не про это.

— А история с заключенными, которых отпустили из местной тюрьмы под честное слово на неделю для помощи в разборе завалов,— это не апокриф?

— Это тоже была совершенно реальная история. Их действительно выпустили под честное слово с условием, что все вернутся через неделю. И все вернулись, потому что у всех там были родственники, всем нужно было помогать.

— У вас в конце фильма — благодарность председателю Совета министров СССР Николаю Рыжкову. Он был председателем комиссии по оказанию помощи Армении. Вы с ним, кстати, встречались?

— Да, встречались, и он дал нам достаточно большое интервью перед съемкой, много интересного рассказал. Он очень много помог, его в Армении очень любят, ему там даже стоит памятник.

— Известны случаи, как у вас в фильме, счастливого спасения людей спустя трое-четверо суток из-под завалов? Какое количество людей таким образом удалось спасти?

— В первые два дня количество тех, кого смогли спасти, вытащить из завалов, исчислялись сотнями, потом десятками, а дальше все меньше и меньше. Был случай, когда неделю человек пролежал обездвиженный и его удалось освободить. Были истории про маленьких детей, которых находили живыми спустя неделю, именно из-за того, что они были маленькими. Какие-то чудеса действительно случались.

Беседовал Андрей Архангельский