Умер писатель Амос Оз

На 80-м году жизни в своем родном Иерусалиме умер Амос Оз, самый известный израильский писатель, лидер «новой волны» в литературе на иврите и политического движения «Мир — сейчас».

Псевдоним «Оз», что на иврите означает «сила», 15-летний Амос Клаузнер взял в 1944 году, переселившись из Иерусалима в старейший кибуц Хульда. Кибуцу — воплощению социалистической утопии раннего сионизма — он хранил упорную верность, возвращался туда со всех своих войн и из Оксфорда, где учился в конце 1960-х. И перебрался в город только в 1986-м, когда у его сына обнаружилась астма.

Отец Оза, приехавший в Палестину из Вильно, был известным литературоведом и сторонником Владимира Жаботинского, лидера агрессивно-правого — «ревизионистского» — сионизма. По словам Амоса, он сам до поры до времени был «фанатиком», верившим в возрождение Израиля не иначе как в крови и пламени. Спустя годы, отвоевав в пограничных стычках на сирийской границе в конце 1950-х и нешуточных сражениях на Синае (1967) и Голанских высотах (1973), он отчеканит: «Об огне и мече я не умею писать». Отдав воинский долг, Оз в 1978-м окажется среди 348 резервистов, составивших ядро движения «Мир — сейчас». Ветераны потребовали примирения с арабскими соседями, признания Организации освобождения Палестины и создания палестинского государства. До сих пор активное движение выводило на улицы сотни тысяч граждан, протестовавших против вторжения в Ливан и «точечных ликвидаций» палестинских лидеров, требовавших расследования израильского участия в чудовищной резне в палестинских лагерях Сабра и Шатила (1982) и эвакуации поселений с оккупированных территорий.

В политике Оз являл и яростный темперамент старого солдата, ненавидящего войну, и весь набор противоречий, неизбежных для левого израильского интеллектуала.

Верил в идеалы сионизма, но констатировал, что в утопии что-то «сломалось», пошло не так. Верил, что это «не так» можно исправить, но признавался, что не знает, как это сделать. Честил поселенцев «гангстерами, садистами, погромщиками и убийцами» и отсылал свою книгу с дарственной надписью в тюрьму Маруану Баргути, числящемуся «террористом № 1». Но при этом не желал возвращения палестинских беженцев после гипотетического размежевания на территорию Израиля, готовность драться за который неизменно декларировал. Кто-кто, а Оз — с его-то биографией — имел право на все эти противоречия. Тем нелепее проклятия, которые обрушивали на голову «предателя» неофиты, не сделавшие для Израиля и тысячной доли того, что сделал он. Прежде всего, как выдающийся писатель, с именем которого полвека ассоциируется израильская литература.

Слом мировоззрения был вызван не столько сменой политических вех, сколько — о чем Амос Оз писал в автобиографической книге «Повесть о любви и тьме» (2002) — самоубийством матери.

Именно тогда 12-летний Оз начал осознавать, что удел человеческий определяется не национальностью, религией или идеологией, а экзистенциальными вопросами.

Сборники «Где воют шакалы» (1965) и «До самой смерти» (1971), романы «Другое место» (1966) и «Мой Михаэль» (1968) вывели его в лидеры «новой волны». А отличие ее авторов от пионеров израильской литературы заключалось как раз в том, что в своих героях они видели не Евреев с большой буквы, а людей. Отягощенных страхом смерти и призраками любви, творящих себе кумиров и разочаровывающихся в них. Просто любовников, супругов, соседей, друзей, в чьих отношениях отражалась не специфика Израиля, а человеческие страсти. Так, один из его самых известных романов «Черный ящик» (1986) — переписка бывших супругов. Она — экзальтированная религиозная неофитка. Он — уехал в США, где пишет как раз о проблеме фанатизма. Но тревога за судьбу сына по-прежнему объединяет их.

Амос Оз декларировал преемственность великому американскому новеллисту Шервуду Андерсону: его любимым жанром был «роман в новеллах», связанных общими персонажами. Его эстетика и философия были столь же по-человечески противоречивы, как и его политические убеждения. Он мог впадать в резонерство и погружаться в фантазии на грани сюрреализма. Декларировать то сугубый рационализм, то пантеизм, если не мистицизм. И всегда оставался апологетом «медленного чтения», которое только и может доставить людям «спокойное счастье».

Михаил Трофименков