Робер Лепаж в парижском Theatre du Soleil

В парижском Театре Солнца проходят премьерные показы постановки канадца Робера Лепажа «Kanata — Episode 1 — la Controverse». Знаменитый театр в Венсенском лесу стал убежищем для его новой «Канаты», которую на родине пытались уничтожить во имя борьбы с «культурной апроприацией». Рассказывает корреспондент “Ъ” во Франции Алексей Тарханов.

Театр Солнца Арианы Мнушкиной на старых пороховых заводах «Картушри» — один из самых знаменитых мировых театров. Робер Лепаж — один из знаменитейших режиссеров нашего времени. Возможно, поэтому их новую постановку попытались уничтожить. Не запретить, потому что запрещать запрещено, но поставить под угрозу скандалов, протестов и тем самым лишить финансирования.

Так уже произошло с предыдущим спектаклем Лепажа «SLAV», который в июне сняли с афиши Международного джазового фестиваля в Монреале. Режиссера обвинили в том, что в его спектакле, поставленном по песням черных рабов (и полном к ним сочувствия), не играют настоящие чернокожие. Ну или настоящие рабы. Представители большинства не имеют права присваивать себе роли, наряды, искусство представителей меньшинства. Это называется теперь борьбой с «культурной апроприацией».

Против «Канаты», в которой кроме прочих героев представлены и канадские индейцы, выступили три десятка коренных деятелей культуры, возмущенных тем, что роли, которые они могли бы исполнять, доверены бледнолицым: «Устали слушать других, которые рассказывают нашу историю». И чоктосы, и команчи, и шошоны, и омоги, и гуроны, и мэндэны (которые только для нас персонажи «Песни о Гайавате», а для Канады — уважаемые и охраняемые от любых расстройств представители «первых наций», premieres nations), даром что белые колонизаторы называли их когда-то «дикарями», усвоили все тонкости западных кляузников.

«Каната» должна была сначала пройти в Париже, а потом в 2020 году приехать в Квебек. Но напуганный протестом Совет искусств Канады лишил финансирования компанию Лепажа Ex Machina, следом отвалились и спонсоры из США. Пришлось объявить об отмене спектакля. Что только подзадорило жалобщиков: «Мы огорчены решением, принятым Робером Лепажем... потому что ни в коем случае не считаем, что это станет решением конфликта».

Тогда 79-летняя Ариана Мнушкина доказала, что в «Картушри» еще достаточно пороха. Старая дама заявила, что не позволит никакой цензуры, ни правой, ни левой, и усилиями авторов и актеров ее театра-коммуны спектакль вышел-таки на одну из легендарных мировых сцен. Среди диктатуры политкорректности Театр Солнца, управляемый ее железной рукой, оказался единственным островком свободы.

Лепаж работал в Театре Солнца с труппой Мнушкиной. Впервые она позволила это постороннему режиссеру, хотя могла бы, наверное, тоже возмущаться и требовать. В результате получился привычный лепажевский шедевр, в котором играют наравне люди и вещи. Но в нем нашли себя и мнушкинские актеры, которые привыкли выкладываться в любой, самой маленькой роли.

«Каната» рассказывает о девушке из «первых наций» по имени Таня. В детстве ее отобрали у родителей и отдали в «цивилизованную» семью. Вплоть до 1990-х годов индейских детей помещали в интернаты, чтобы «облегчить их адаптацию к современному миру». Но если бы не Лепаж, мы бы об этом не узнали. Когда Таня выросла, она ушла на улицу, продавала себя, кололась героином и закончила жизнь под ножом серийного убийцы, который охотился на проституток и скармливал их своим свиньям. Как это делал Роберт Пиктон, убивший в 2000-х годах 49 женщин-индианок. В Канаде об этом много писали, а мы не слышали. Теперь благодаря режиссеру про канадского потрошителя узнали и мы.

История, происходящая в стране, которую назвали когда-то индейским словом «каната» — «деревня», закручена так, как умеет закручивать только Лепаж. Все начинается в национальном музее, где хранится история «первых наций», куда к реставраторше Лейле приходит заезжий куратор, чтобы получить на выставку портрет индейской красавицы прошлых веков. Портрет не хотят давать, он вроде бы не подлежит перевозке, но реставраторшу можно уговорить, сначала за столиком ресторана, потом в постели.

Мы оказываемся в Даунтаун-Истсайд, ванкуверском квартале со скверной репутацией, на одной улице с бродягами, где в аптеке меняют шприцы, где живут проститутки, а работница центра по реабилитации Роза каждый день узнает о том, что ее подопечных убивают. В эту городскую деревню-канату приезжает французская пара. Она — художница по имени Миранда, он — неудачливый актер, мечтающий об американской карьере.

Постепенно Лепаж свяжет между собой всех героев, Миранда встретит Таню, а потом Тоби, режиссера-индейца, который снимает фильм о своих соплеменницах, обреченных с Даунтаун-Истсайд. Познакомившись с Таней, узнав о ее жизни, а потом о ее смерти, художница пишет ее портрет, думая обо всех жертвах «Канаты». Как вдруг выясняется, что выставить эти работы ей не дадут. Какое право она имеет на свое мнение о чужой жизни? На изображение чужих лиц? Она ведь чужая, она иностранка. Европеянка, а не индианка. Художница, а не наркоманка. Она их культурно апроприирует.

Апроприация, которая всегда была частью театра, где мужчины играют женщин, европейцы азиатов, белые чернокожих и даже люди лошадей, оказалась чуть ли не таким же преступлением, как убийство. История с «Канатой» не кончилась хеппи-эндом — ни в спектакле, ни в жизни. Несколько вышеподписавшихся представителей «первых наций» специально слетали в Париж из Канады, чтобы убедиться, что все именно так плохо, как они предсказывали. Мне встретилось одно из таких мнений: «Пьеса не гениальна, это не произведение искусства». Спасибо, что не скормили свиньям.