Шведский роман о 1793 годе как манифест евроскептицизма

Это не совсем литературная рецензия на исторический роман, это про современность. Речь даже не о политике, а о состоянии умов определенной части людей в когда-то гордой цивилизации.

Дмитрий Косырев

То, что речь о мировой сенсации, я узнал вот как: шведская семья, совсем не из литературных кругов, узнав, что я читаю роман их соотечественника Никласа Натт-о-Дага, активно закивала в две головы и начала говорить: это такое событие, что просто нельзя роман не приобрести… Да, и в России книга вышла. Называется просто: «1793. История одного убийства». Это был такой год, очень заметный для европейской истории. Кстати, название немножко уведено у Виктора Гюго, хотя у нас роман последнего называется словами — «Девяносто третий год». В целом о том же, о жутком для Европы годе.

Никлас знал, как войти в мировую литературу с грохотом. Такого вы еще не читали. В романе расследуется дело с выловленным из зловонной заводи трупом человека, у которого ампутировали все конечности, глаза, язык и прочее, причем делали это постепенно: заживает культя одной руки, и кто-то принимается за вторую и т.д. В этой книге поедают экскременты, предаются невероятному садистскому сексу, избивают друг друга до сумасшествия, а еще детально описывается жизнь столичного города Стокгольма в том самом 1793 году — повальный алкоголизм, штабеля умерших от холода ждут весны, чтобы быть закопанными в общей яме, кругом нищета и антисанитария высшей пробы и т.д. «Хорошие» герои есть, целых три, но и они — звери из зверей, каждый по-своему. В общем, это даже не Босх и даже не ужас, а ужас в квадрате. Кто-то будет, читая, плакать, кого-то затошнит.

И тут возникает вопрос, в точности как в пьесе «Человек-подушка» современного автора Мартина Макдоны: это кем же надо быть, чтобы такое написать? А если перефразировать, то — зачем он такое написал?

В конце концов, Босх — это завершение якобы глухого и якобы дикого средневековья (XV–XVI века), а у нас-то все-таки совсем другая эпоха. Называется, извините, эпохой Просвещения. Всего два года как умер Моцарт (слышите скрипки и задыхающиеся от нежности голоса?), еще (в России) длится век матушки Екатерины…

Давайте стряхнем наваждение авторского садизма.

Никлас хорошо знает, что делает: есть такой пропагандистский прием — публиковать выборочную правду.

Работает в любую эпоху. Хотите изобразить сегодняшнюю нищую, бесчеловечную Америку, или Швейцарию, или… то нет проблем. Эта сторона реальности всегда и где угодно будет ненамного лучше, чем в Стокгольме в указанном году. Просто человек взял те факты, которые хотел, сгустил лишь определенные краски.

В общем, «как сделал» — это просто. А вот зачем... Первая мысль — что идет запоздалая литературная расправа над тем самым веком Просвещения: вот он был какой на самом деле. Потому и умер (кстати, единственный персонаж романа, полностью воплощающий идеалы Просвещения, на протяжении всей книги умирает от чахотки).

Давайте вкратце напомним: люди Просвещения рисовали предыдущую эпоху точно как Босх (массовые убийства с садизмом, невежество, утрата ценностей и человечности) и именно как Никлас, то есть сгущая хорошо выбранные краски. И предлагали взамен: науку и философский гуманизм в подспорье былой монополии Церкви на истину и добро, а также постепенное просвещение народа как путь к гармоничному обществу.

Между прочим, мы с вами живем в эпоху, когда гаснут последние отблески веры в те самые идеалы Просвещения. А началась смерть таковых вот как раз в 1793-м… точнее, в 1789 году, с Французской революции и последовавшего террора якобинцев, которые потрясли Европу.

Стартовавшие тогда два века кровавых революций и войн были ответом гуманистам Просвещения: вы все правильно говорите, но результатов долго ждать, поэтому мы сделаем то же самое, но быстрее, а несогласных и вообще все нынешние, отравленные поколения пустим под нож ради поколений будущих. Вас — тоже. Потому что безумства аристократии и страдания бедняков дальше терпеть невозможно.

Эта революционная идеология переделки общества и человека, кстати, и сейчас живее всех живых, только она не очень любит называть себя коммунистической. Но занята тем же самым, с опорой на технологии информационного века.

И сначала может показаться, что Никлас Натт-о-Даг и есть современный якобинец, и главная мысль романа — что шведская (и вообще европейская) аристократия в указанном году дошла до такой степени зверства и разврата, что в ответ все оправдано. Но тут замечаешь в его романе факты, которые никак в революционную агитацию не впишешь. Например, насчет того, что в Париже в тот самый момент истории кроме гильотины была еще казнь путем массового затаптывания толпой десятков «контрреволюционеров», прямо в тюремном дворе. Или что был экземпляр только что отпечатанной тогда Декларации прав человека и гражданина, переплетенный в содранную живьем человеческую кожу — точнее, в «кожу аристократа».

В общем, автор и его страшная книга не так просты, чтобы через два с половиной века после якобинцев агитировать за революции в пику Просвещению. И автор не столько погружен в слом эпох конца XVIII века, сколько пугает нас сегодняшним сломом.

Давайте посмотрим, о чем сейчас печалится европейско-американская политико-философская мысль. О конце эпохи демократии и либерализма (как они ее обозначают), о наступлении «темных веков». Главный ужас — «популизм», приход политиков, следующих диким инстинктам толпы. Трамп, Дутерте, Болсонару, «альтернативные» европейские партии… Да-да, демократы (цивилизовавшиеся наследники якобинцев) их вот так воспринимают — как неумелых лидеров злобной толпы, восставшей против «перманентной революции» политкорректности. А ведь как хорошо все шло… Слом отношений мужчины и женщины, долбежка мозгов по поводу экологии и здорового образа жизни, распад религиозных, культурных и национальных сообществ — новый, открытый мир, где все одинаковы. Никаких гильотин. И вдруг — бунт.

Теперь посмотрим на ключевые мысли Никласа. Они просты и вписываются в тот самый европессимизм. Первое: как и в конце прежней эпохи, элиты заигрались. Контраст между богатыми и бедными слишком страшен, размывание среднего класса слишком очевидно и опасно. Второе: альтернатива еще страшнее, потому что люди как были зверьем, так и остаются. В общем, все то же самое, что у философов, только здесь — литература.

И это в романе еще нет дополнительной нынешней проблемы — столкновения цивилизаций, в том числе на европейской или американской территории. Запад конца XVIII века был вполне замкнутой системой, пожравшей саму себя. Тогда не было миллионов мигрантов, вторгающихся в чуждую им культуру, и не было других цивилизаций, бросавших Западу вызов без всякого вызова, просто по факту своих неагрессивных успехов где-то на другой стороне земного шара.

Книгу вы можете отбросить, подавляя рвотный рефлекс. А вот реальность не отбросишь…