Старший научный сотрудник ВАВТ Александр Зотин о феномене венесуэльской модели и причинах ее популярности

Последний раз я был в Венесуэле летом 2016-го. Уже тогда экономика страны была в руинах: гиперинфляция, нехватка основных товаров — медикаментов, риса, муки, мыла, сахара. И это на фоне коррупции, многочасовых очередей, ужасных условий для бизнеса и постоянных вспышек гнева среди населения. Удивительно, но с тех пор власть президента Мадуро удержалась. При этом хорошим тоном среди многих левых политиков в мире, а в России и среди более широкого спектра, остается ее поддержка.

Самое простое объяснение состоит в том, что в контексте противостояния с США срабатывает простой принцип: «Враг моего врага — мой друг». Однако этот принцип глубоко ошибочен. Более того, упрямая поддержка тех, кто считает себя политическими наследниками Уго Чавеса, неизбежно оборачивается жестоким отношением к простым венесуэльцам.

Второе объяснение — неспособность к восприятию фактов. Даже если предположить, что и Уго Чавес, и Николас Мадуро осуществляли свою политику исходя из лучших намерений, надо смотреть на итоговую ситуацию. Успех или провал любого политического или экономического проекта зависит не только от благих пожеланий, но и от конкретных действий властей.

Невозможно поддерживать Чавеса и Мадуро, если человек знает ситуацию в стране. Однако многие «эксперты» даже не были в стране, ни разу не разговаривали с ее гражданами.

Левые поддерживают чавистов уже за то, что последние называют происходящий хаос в экономике «боливарианским социализмом XXI века». Между тем если уж всерьез обращаться к первоисточникам, то еще Карл Маркс в своей работе «К критике политической экономии» напоминал о том, что «новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества».

В общем, получается, что преждевременные революции в незрелых экономиках кончаются крахом. Это и происходит сегодня в Венесуэле, хотя можно предположить, что чависты «хотели, как лучше». При этом венесуэльский, а в широком смысле латиноамериканский контекст исключительно сложен.

Возьмем, к примеру, вопрос неравенства. Высочайшие уровни неравенства, характерные для Латинской Америки, нуждаются в политике перераспределения и построения более эгалитарного общества. Но неравенство создает жестокое противостояние между богатыми и неимущими. И когда левые приходят к власти, они становятся авторитарными и репрессивными. Примеров масса. Один из них — сандинистская революция 1979-го в Никарагуа. В свое время династия Сомосы вместе с группой приближенных клептократов фактически владела этой нищей центральноамериканской страной. Пришедшие на смену диктатору революционеры-сандинисты, судя по многим исследованиям, были в моральном отношении несопоставимо выше Сомосы. Многие из них вполне искренне желали добра своей стране и ее людям, ликвидации чудовищного неравенства.

Однако ситуация после Сомосы не стала лучше. Казалось бы, свергнут диктатор-клептократ — сейчас заживем! Но вполне понятное стремление сандинистов улучшить жизнь простого народа — повысить зарплату и условия труда для рабочих, ввести субсидии на продовольствие и топливо, а позже и фиксированные цены — оказало негативный эффект на экономику. Владельцы бизнесов приостановили инвестиции в производство, а многие просто покинули страну. Чтобы поддерживать финансирование бедных, пришлось все больше прибегать к экспроприации собственности (поначалу была конфискована только собственность семьи Сомосы). В итоге бизнес встал, бедная страна стала еще беднее. Пошла гиперинфляция, нехватка базовых продуктов питания из-за бессмысленности их производства по «справедливым ценам». Пришлось уже самим сандинистам заставлять людей работать, прибегать к репрессиям.

Сандинистам в Никарагуа, впрочем, в итоге хватило ума и мужества признать собственные ошибки, убрать множественные курсы валюты и субсидии. И попытаться найти диалог с бизнесом, провести рыночные реформы. Позже один из видных сандинистов, Томас Борхе, в июле 2009-го по случаю 30-й годовщины Сандинистской революции сказал в интервью El Nuevo Diario: «Мы пришли к власти, покрытые дуновением святости. Мы были мальчиками, героями народа, который мы освободили. Но потом пришли война, внешнее давление, экономический кризис и ошибки, и герои, которыми мы были, превратились в королей».

Чависты оказались более упертыми. Менее самокритичными. Менее честными сами с собой.

Итог налицо.

Ситуация с неравенством не единственное препятствие для радикальных экономических экспериментов. Чем беднее и слаборазвитее экономика, тем более она хрупкая. Проблемы с отдельной индустрией или даже на одной электростанции или в порту в бедной стране могут привести к таким потерям, которые немыслимы в развитой экономике. Просто потому, что в развитой экономике выпадение одного промежуточного звена может быть быстро компенсировано его аналогом. А в экономически неразвитой стране эффект может быть разрушительным.

Иными словами, ошибаться могут все политики, но цена ошибки для Венесуэлы может оказаться несопоставимо выше, чем где-нибудь в Германии (где тоже совершают ошибки, например увлекаясь альтернативной энергетикой).

Совершать ошибки естественно, в том числе из лучших побуждений. Но естественно и исправлять их, если становится ясно, что система разваливается.

Между тем вслед за Чавесом Мадуро не пытается исправить систему. Его хватает на проедание нефтяной ренты и уничтожение экономического, социального и демографического потенциала своей страны. В свою очередь, люди, которые упорно закрывают глаза на реальность и продолжают поддерживать чавистский социализм кривых зеркал, не могут поверить, что их мнение может быть ошибочным.