Анна Толстова о Берлинде де Брёйкере

В музее Хоф ван Буслейден в Мехелене открыта выставка Берлинде де Брёйкере «Почти как лилия» («It Almost Seemed a Lily») — дань уважения прославленного женского искусства эпохи развитого феминизма анонимному женскому ремеслу эпохи Возрождения.

Двор ван Буслейдена (Hof van Busleyden), городской музей Мехелена, открылся всего полгода назад после длительной реконструкции: теперь его ренессансная оболочка наполнена сверхсовременной музейной архитектурой, а в подземной части помещается выставочный зал, где, собственно, и проходит выставка Берлинде де Брёйкере. Когда-то усадьба Иеронима ван Буслейдена, гуманиста, коллекционера, мецената и высокопоставленного габсбургского чиновника, друга Эразма Роттердамского и Томаса Мора, считалась одним из красивейших ренессансных зданий Мехелена: Мор, принявшийся за «Утопию», когда гостил в буслейденовской резиденции, утверждал, что такой ансамбль могла возвести «только рука Дедала». Дворец действительно постигла участь одного дедаловского творения: в самом начале Первой мировой он полностью сгорел, устояли лишь стены. Кое-где, впрочем, сохранились фрески — они кажутся странными островками необожженной кожи на теле умирающего от ожогов, но не мнимая телесность этих интерьеров вдохновила Берлинде де Брёйкере.

Хоф ван Буслейден хранит едва ли не самые удивительные произведения, что когда-либо выходили из монастырских стен Бургундии: шесть знаменитых мехеленских «запертых садов», алтарей, центральные части которых представляют собой нечто вроде маленьких вертепов-диорам с изображением «hortus conclusus», где «вертоград заключен» из Песни песней символизирует непорочное зачатие и сулит искупление первородного греха. Выполненные в начале XVI века «райские диорамы» прикрыты створками с живописью — подчас старомодной, во вкусе Гуго ван дер Гуса, подчас авангардной, во вкусе Яна Госсарта, но невозможно отделаться от мысли, что это — последнее цветение «осени Средневековья». Из «запертых садов» и вырос проект «It Almost Seemed a Lily»: прославленное женское искусство эпохи развитого феминизма отдает дань уважения анонимному женскому ремеслу эпохи Возрождения.

Работы безвестных монастырских мастериц кажутся шпалерами-мильфлерами, преобразованными с помощью какой-то замысловатой программы в трехмерные модели: среди фантастических цветов, выращенных из шелка, парчи, позумента, кораллов и стеклянных бусин, расположились крашеные фигурки «малиновых кукол», poupees de Malines, мадонн и святых, а в самом роскошном из «запертых садов» подле Распятия с предстоящими скачет единорог, лучший друг девственниц и монашек. На первый взгляд, брутальное творчество Берлинде де Брёйкере, работающей с материалами не столь изысканными — с вощеными шкурами лошадей и коров, с костями и оленьими рогами, с корягами и стволами деревьев — и даже в текстиле предпочитающей грубую фактуру изношенных шерстяных одеял, вряд ли может иметь что-то общее с этим прилежным и аккуратным рукоделием. Поднявшейся на мировую художественную сцену после инсталляции «В полях Фландрии», сделанной в 2000-м для одноименного музея Первой мировой войны в Ипре, где туши павших лошадей, выполненные с почти таксидермической натуралистичностью по военным фотографиям, молчали о том, о чем невозможно говорить, ей как будто бы нечего делать в этом ботаническом цветнике, и ее корчащиеся в агонии кони — не братья куртуазному единорогу. Конечно, подобно другим художникам «фламандской волны», если распространить этот театральный термин на визуальное искусство, подобно Яну Фабру, Люку Тёймансу или Михаэлю Борремансу, она постоянно обращается к старым фламандцам, но ее герои — Рогир ван дер Вейден или Ганс Мемлинг, живописцы страдающего — в «распятиях», «снятиях с креста», «оплакиваниях», «положениях во гроб», «святых себастьянах» — тела, а вовсе не флоральной бесплотности.

Однако эфемерная растительность «запертых садов» и грубая плоть ассамбляжей Берлинде де Брёйкере совершенно естественно рифмуются на выставке, выстроенной наподобие венка сонетов. Причем магистрал спрятан в самой последней комнатке выставки, которую можно проскочить, не заметив входа. Там в уходящем под потолок шкафу со множеством полок выставлен последний, шестой «запертый сад», разобранный по цветочку ради реставрации, так что исполненные символического богословского смысла лилии, ирисы, розы и гвоздики, разложенные по пронумерованным коробочкам, выглядят как гербарий, собранный в зеленых лугах Иоахима Патинира. Напротив помещена работа Берлинде де Брёйкере «Infinitum», сделанная десять лет назад: стол, покрытый видавшим виды одеялом, завален такими же истертыми подушечками и табуреточками, на которых покоятся восковые слепки рук и ног — возможно, того танцовщика, пластикой невероятно похожего на святых ван дер Гуса и ван дер Вейдена, что долгие годы служил моделью художнице и иногда делал танцевальные перформансы в ее инсталляциях. Этот чувственный до одури, но не так, как у «рубенсиста» Фабра, воск заставляет по фрагменту мысленно достраивать целое и одновременно осознавать невозможность его полного восстановления-воскрешения, делая переживание смертности человека не менее острым, чем в фабровских спектаклях.

Берлинде де Брёйкере сравнивает работу реставраторов, по лепестку вновь собирающих тело «запретного сада», с собственным методом — собирать тела скульптур, ассамбляжей и инсталляций из мертвых оболочек и скелетов, будь то высохшие стволы деревьев, шкуры животных или старые одеяла, хранящие и формы, и интимные тайны человеческого тела, и в процессе метаморфоза символически воскрешать отсутствующее. Рифмой к «запертым садам» служат огромные киоты из старинных половиц, алтари бренной плоти, прорывающейся сквозь палимпсест ветхих обоев набухшими под тяжестью воска одеялами. Серия карандашных рисунков, заставляющих вспомнить о серебряном грифеле нидерландских мастеров XV века, дает ключ ко всем телесным рифмам проекта: пенисы и вагины, как и в известной флоральной серии Роберта Мэпплторпа, уподобляются лилии, эмблеме чистоты и непорочности, потому что любовь чиста и превозмогает смерть. Ведь за цветочным вокабулярием «запертых садов» стоят истории страстей и мученичества — из земли, орошенной кровью страстотерпцев, пробиваются побеги. О чем, впрочем, знал еще Овидий, рассказавший в «Метаморфозах», строкой из которых и названа выставка, о судьбе Гиацинта: «Кровь между тем, что, разлившись вокруг, мураву запятнала, / Кровью уже не была: блистательней червени тирской / Вырос цветок. У него — вид лилии, если бы только / Не был багрян у него лепесток...»

Берлинде де Брёйкере «It Almost Seemed a Lily». Бельгия, Мехелен, Хоф ван Буслейден, до 12 мая