«Теллурия» Константина Богомолова в Театре на Таганке

В Театре на Таганке вышел спектакль Константина Богомолова «Теллурия» по роману Владимира Сорокина. Это вторая за последнее время постановка режиссера по новым русским антиутопиям. Предыдущая — «Ай Фак. Трагедия» (подробнее см. “Ъ” от 12 декабря 2018 года) основана на романе Виктора Пелевина. Что общего между двумя антиутопиями, задумалась Алла Шендерова.

Эти воспоминания о будущем забавно сравнивать. В обоих речь про полицейское государство и мир, перекроенный после глобальной кровавой схватки Востока и Запада. Само собой, в случае Сорокина слово «полицейское» стоит заменить на «опричное». У Пелевина Русь техногенная, не чуждая любви к искусству и любви вообще, хотя и то и другое извращено. У Сорокина Русь посконная, с ярмаркой лошадей в Коньково, князьями из Рязани и графьями из Московии.

Героиня Пелевина нюхает кокаин и трахает робота с помощью девайсов, прилагающихся к ее «айфаку». В «Теллурии» народ предпочитает «еть» друг друга по старинке, вместо «айфака» использует «умницу» — древнерусский аналог смартфона, а вместо наркотиков — теллуровые клинья (месторожденье теллура и его особые свойства откроют в 2020 году на Алтае). Плотники (почетное ремесло будущего) вбивают их в мозг, даруя клиентам эйфорию и возможность путешествовать во времени и пространстве без всяких девайсов. У Теллурии (новая республика, не признанная многими странами будущего, включая Русь) есть президент, парящий на железном шершне и залетающий в гости к алтайским крестьянам.

Филолог с тонким слухом, Богомолов чуток к прозе, особенно если это проза Сорокина. Пять лет назад в Москве показали его спектакль «Лед», поставленный с прекрасными актерами варшавского Teatr Narodowy почти как читка с минимумом действия. Сама проза Сорокина столь ярка, что, если ее иллюстрировать, получится кондовый, вязнущий в реализме театр — примерно так объяснял свою внезапную аскезу режиссер таких больших ярких соц-артовских фресок, как «Идеальный муж» и «Карамазовы».

Видимо, похожими соображениями он руководствовался и в недавнем «Ай Факе», который многим показался скорее изящным эскизом и не менее изящной издевкой над светской тусовкой, чем полноценным спектаклем. Аскезы исполнена и «Теллурия», сделанная на «Таганке» — в легендарном театре Юрия Любимова, вопреки прогнозам, переживающем под руководством Ирины Апексимовой не распад, а ренессанс. Впрочем, этому есть вполне логичные объяснения.

Вот, например, воспитанная Любимовым актриса Любовь Селютина, появляющаяся в «Теллурии» с длинным монологом,— просто большой мастер. Другое дело, что она наполняет тонко стилизованный писателем монолог обманутой фабричной девчонки настоящей плотью и кровью, что вроде бы прозе Сорокина ни к чему. Но нет, оказывается, к чему.

Вообще, в спектакле Богомолова два состава (в одном на сцену выходит он сам) и две смешанные команды актеров — те, что с «Таганки», и те, кто давно работает с этим режиссером,— но контраста и несоответствия нет. Более того, здесь две манеры исполнения: Сергей Епишев, Роман Колотухин, Валерий Горин, Мария Фомина и сама Ирина Апексимова (она с царской невозмутимостью повествует о женщине, которой шестикрылый Сарафоний обжег во сне причинное место, и на нем вырос огромный член) произносят текст ровно и отстраненно. А Любовь Селютина и Игорь Миркурбанов позволяют себе расцвечивать его театральными красками.

Заявление токаря третьего разряда, умоляющего начальство вбить ему в голову гвоздь, чтобы вернуть казенное добро — встретиться на том свете с умершим братом, укравшим в запое ценную деталь, Миркурбанов декламирует почти как стихи, а зал давится хохотом. В другой сцене его князь извергает поток поношений в адрес «жидов и Московии», пока московский граф (Сергей Епишев), отстраненно глядя перед собой, шепчет про поросшую мхом Рязань. Все эти актерские каскады и несовпадения не только не разрушают богомоловский стиль, а лишь придают ему смаку.

При этом происходит спектакль не на сцене и не в обычном для режиссера и его художника Ларисы Ломакиной павильоне. Сцена и зал на этот раз стали единым пространством, в центре — благородно выцветший ковер, в середине которого что-то вроде ямы. В ней бьется юный воин (Мария Фомина), пережидая первые толчки теллура в мозгу, от которых «ноги шибко бегут». В ней же люди с песьими головами, они же — сбежавшие актеры крепостного театра, они же — жертвы генной инженерии будущего, варят, как в котле, голову погибшего воина (пластично извивающийся в яме Роман Колотухин — это и есть бьющаяся в кипятке голова). Зрители сидят с двух сторон от ковра — ряды кресел стоят и в зале, и там, где прежде была сцена. А в самой ее глубине, на возвышении, располагается красивейший трон. Он так и останется пустым.

Но никто и не обещал заполнить все пустоты: само собой, все 50 новелл из сорокинской «Теллурии» в постановку не вошли.

Недоделанным этот спектакль может показаться лишь тому, кто способен принять за халтуру знаменитую белую футболку от Сен-Лорана или посоветовать зашить какие-нибудь изысканные лохмотья haute couture. Другое дело, что режиссер, еще пару лет назад считавшийся главным и единственным мастером капустников в своем поколении, да и вообще сумевший стать мастером без всяких скидок, похоже, впадает в апатию. За последние шесть лет (начиная с «Идеального мужа») он сделал столько ярких, разухабистых, смешных и, наоборот, сдержанных и горьких антиутопий, что, похоже, все понял про Россию будущего.