Новая выставка из цикла «Сага о Романовых» в Русском музее

В Михайловском (Инженерном) замке, одном из филиалов Государственного Русского музея, открылась выставка «Николай I». Это шестая выставка из цикла «Сага о Романовых», который музей делает при поддержке благотворительного фонда «Система», и, похоже, самая из них идеологически нагруженная. Кира Долинина прочитала в истории того императора историю многих властителей, оказавшихся на вершине почти случайно и без особого на то желания, но просидевших на троне дольше большинства своих предшественников.

«Он был красив, но красота его обдавала холодом; нет лица, которое так беспощадно обличало характер человека, как его лицо. Лоб, быстро бегущий назад, нижняя челюсть, развитая за счет черепа, выражали непреклонную волю и слабую мысль, больше жестокости, нежели чувственности. Но главное — глаза, без всякой теплоты, без всякого милосердия, зимние глаза» — так описывал ненавистного императора «разбуженный декабристами» Герцен. Хитроумный заезжий француз маркиз де Кюстин увидит в этом лице иное: «У императора Николая греческий профиль, высокий, но несколько вдавленный лоб, прямой и правильной формы нос, очень красивый рот, благородное овальное, несколько продолговатое лицо, военный и скорее немецкий, чем славянский вид. Его походка, его манера держать себя непринужденны и внушительны». И, начав во здравие, заканчивает за упокой: «Он вечно позирует и потому никогда не бывает естествен, даже когда кажется искренним. <...> Император всегда в своей роли, которую он исполняет, как большой актер. Масок у него много, но нет живого лица».

Оба описания точны и правдивы, но ровно в той же мере, как может быть правдив любой портрет. Русский музей предлагает увидеть в личности Николая I кого-то, кто бы не был только герценовским «высочайшим фельдфебелем», но имел бы доблести и славу, достойную императора и его страны. Мысль не новая, о неоднозначности Николая Павловича писали практически все историки, занимавшиеся этой темой, но для популяризаторской акции, каковой, безусловно, является эта выставка, полезная.

Основной жанр в экспозиции — портрет. Сам Николай I — с усами и без, с разными прическами и почти лысый, в мундирах и в штатском, в живописи, в графике, в скульптуре, один и с семьей, младенцем и в годах, на коне и на ратном поле, то в кибитке, то пешком. Несколько сотен изображений, и с каждого на нас глядят те самые «зимние глаза», бесцветность, водянистость и холод которых практически никто даже из самых лизоблюдствующих портретистов скрыть не смог. Множество портретов членов семьи, и, конечно, прежде всего императрицы Александры Федоровны, брак с которой в исторической перспективе оказался одним из самых сильных аргументов в пользу «неоднозначности» личности Николая Палкина — там и романтизм сплошной, и рыцарство, и турниры, и семейный покой, и «Аничковский рай». Парадные сервизы, ордена, медали, дворцовые интерьеры, свидетельства пристрастий в изобразительном искусстве, балы, маскарады, батальные сцены и парады, парады, парады.

Рассказанные таким образом 30 лет николаевского правления и в самом деле сильно отличаются от того, что мы привыкли понимать под этим термином. Такая получилась тут частная и официальная жизнь славного военачальника и примерного семьянина. Но началось это правление с пяти виселиц, продолжилось иезуитскими пытками для жен и невест ссыльных декабристов, отложенным освобождением крестьян, строжайшей и зачастую абсурдной до безумия цензурой, попытками усмирения всякого свободного слова у студентов, укреплением той самой властной вертикали, преследованием любого инакомыслия, ограничением выезда за рубеж, «самодержавием, православием, народностью», патологическим страхом перед революцией и любым бунтом… Далее по списку, знакомому каждому, достаточно долго прожившему в этой стране. Мы обязаны ему Новым Эрмитажем и огромной частью Петербурга, страстной попыткой вписать русское искусство в европейское и сводом законов, но именно при нем в новой истории государства Российского человек был признан сумасшедшим за свои взгляды — Чаадаев. Практика оказалась позже востребованной. Николай не был особенным, не был он и тираном либо монстром — ординарность этого «инженера» и есть самое страшное. Будучи вознесенной на самый верх, она диктует свои законы. Тут начинает регламентироваться каждый чих, тут свое православие ставится выше любой иной религии и любого иностранного влияния вообще, тут просвещение кажется опасностью, а народное образование чуть ли не изменой, тут бал правят не умные, а верные. Как грустно и как знакомо.