Академик Артур Реан — о проблеме насилия в школе

На прошлой неделе московская школьница попала в больницу с ножевым ранением в живот. Неделей раньше в Кирове отец ученика избил учительницу. До этого была затравленная одноклассниками девочка, еще раньше — издевательства старшеклассника над младшеклассником, снятое на телефон… Агрессия прописалась в школе? Можно ли ее остановить, выяснял «Огонек».

Беседовал Александр Трушин

Буллинг в школе, родительская агрессия по отношению и к детям, и к педагогам — одна из самых тревожных характеристик сегодняшнего дня. Чем больше об этом сообщений, тем привычней они. Самое поразительное, что и школы, и само Министерство просвещения, провозгласившее среди своих главных задач воспитание, молчат. Есть ли решение этой проблемы? С этим вопросом «Огонек» обратился к Артуру Реану, руководителю лаборатории профилактики асоциального поведения НИУ ВШЭ, академику РАО, одному из авторов исследования «Семейные предпосылки вовлеченности ребенка в школьную травлю: влияние психологических и социальных характеристик семьи».

— Каждая неделя приносит душераздирающие новости — то травля в школе, то родители нападают на учителей. И никакой реакции со стороны школы…

— Это объяснимо. Воспользуюсь медицинским термином: у нас нет протокола, то есть прописанного порядка действий в таких случаях. У врачей он предусмотрен. Если ставится диагноз, например гипертония, дальше врач должен действовать строго по протоколу: госпитализация, курс лечения и так далее. Эти действия не зависят от таланта врача, любой из них должен действовать как предписано. Но в нашей школе подобных протоколов просто нет.

Учителя не знают, как надо реагировать на случаи агрессивного поведения ребенка, не понимают, что делать, если они видят насилие.

Да, есть школы, где с таким учеником хотя бы поговорит учитель, а в основном педагоги таких случаев просто не замечают либо не придают им значения.

Мы проводили исследование, в котором задавали родителям вопрос: от кого они узнают, что их ребенок стал жертвой травли? В большинстве случаев от самого ребенка. А ведь не каждый ребенок расскажет об этом родителям. А если и расскажет, то не сразу, а лишь когда его уже совсем довели. Известно: в подростковом возрасте жаловаться не принято, считается, если рассказываешь, ты слабак, стукач. На втором месте — я возвращаюсь к исследованию — одноклассники. О том, что ребенка травят, родители узнают от учителей только в 5 процентах случаев. От психологов — в 1 проценте.

— Многие рассуждают так: подумаешь, это всегда было. Нормальное дело ведь — детские поддразнивания, толчки на перемене, кто вырос без этого?

— Я понимаю, что есть законы детского сообщества и нельзя детей превращать в стариков. Дети часто совершают поступки, которые не всегда укладываются в общепринятые нормы поведения. Но для них это способ социализации, они должны попробовать жизнь «на допустимость». «На ощупь» выясняют, что можно делать, а что вызовет отрицательную реакцию сверстников и взрослых. Безобидные шалости — это одно. Но они могут перерастать в серьезную травлю. Даже не обязательно в физическую, это может быть и вербальная форма.  И если доходит до серьезных оскорблений, травля может воздействовать на жертву гораздо сильнее, чем физическая агрессия. Нередко детские суициды связаны именно с вербальной травлей. Трудно давать рекомендации, когда именно надо вмешиваться взрослым,— все детские коллективы разные. Но есть одно обязательное условие: все факты детской агрессии должны отслеживаться педагогами и должна быть реакция педагогов. А вот с этим у нас в школах большая проблема.

— А если они этого не делают, то вмешиваются родители? Как в недавнем случае в городе Большой Камень, где отцы наказали хулигана, издевавшегося над детьми, окунули его головой в унитаз? Родительский самосуд — новое явление?

— Скорее экстраординарный случай. Но время от времени такое, к сожалению, происходит. И раньше тоже бывало — родители дадут обидчику подзатыльник или за уши оттаскают. Но таких эксцессов, как в городе Большой Камень, не было. Никаких оправданий родительскому насилию быть не может. А вот психологические объяснения таких случаев возможны.

— Например?

— В психологии есть понятие: действие в состоянии аффекта или в состоянии на грани аффекта. Мощные эмоции снижают рассудочный контроль человека над своими поступками. Но есть тонкость: аффективные реакции происходят «здесь и сейчас». Папа увидел, что его ребенка обижают, подбежал и наказал обидчика. Повторю: это тоже недопустимо, но этому есть не морально-нравственное, а психологическое объяснение. В городе Большой Камень было не так. Тот пятиклассник постоянно третировал других детей. Думаю, родители ждали реакции учителей, но ее не было. Папы обсудили ситуацию, собрались, пришли в школу и, как им казалось, справедливо вступились за своих детей. И если эпизоды родительского насилия оставлять без общественной реакции, так же как и буллинг, они скоро станут типичным явлением. Потому что сформируется образец родительского поведения, с которого другие будут брать пример.

— Но пока осуждения этой истории в обществе нет.

— Скорее есть одобрение. Расправу видели другие, и дети, и взрослые, и посчитали это справедливым наказанием хулигана.

— Отличается ли сегодняшнее школьное насилие от буллинга, ставшего, к примеру, сюжетом советского фильма «Чучело»?

— Одна из важных отличительных черт современного буллинга — появление кибербуллинга. Насилие и издевательства часто снимают на видео и выкладывают в Сеть. Это, естественно, дополнительный фактор травматизации жертвы. И зачастую фактор даже более сильный, чем непосредственно само насилие. Правда, надо отметить, что кибербуллинг все-таки не является ведущей, то есть наиболее распространенной формой буллинга.

— Что известно о подростках, третирующих сверстников, кроме того, что они, как правило, из неблагополучных семей?

— Дети копируют поведение взрослых. Это известно и по нашим, и по зарубежным исследованиям. Кратко могу сказать: среди подростков — инициаторов буллинга (буллей) в 3 раза больше тех, кто становился жертвой или свидетелем насилия в семье, кто наблюдал, как родители издеваются над братьями и сестрами, как отец избивает мать. По нашим исследованиям, булли (и мальчики, и девочки) имеют сложности в отношениях с отцом, а мальчики — еще и с матерью. Зарубежные ученые считают, что низкий уровень образования, доходов, культуры семьи ведут к «непоследовательному стилю воспитания», а это провоцирует недостаточное развитие социальных навыков, детскую и подростковую агрессию. С другой стороны, по нашим исследованиям, дети из наименее обеспеченных семей чаще становятся жертвами буллинга. Даже если человек не участвует, а только наблюдает агрессию и при этом нет отрицательной реакции окружающих, агрессивные действия усваиваются ребенком как допустимые.

Есть и другой механизм развития агрессивности — фрустрация, блокирование в семье или в школе актуальных, важных для подростка потребностей. Например, ребенок стремится к уважению окружающих, но на практике все время сталкивается с уничижением. Это может в подростке вызывать агрессивность.

— Если подросток третирует других детей и те ему поддаются, у него складывается впечатление что это возможный способ поведения?

— Да, это обычный процесс познания социальных отношений. Поэтому в каждом случае взрослый, учитель или родитель, должен думать, где надо спустить на тормозах, а где показать, объяснить, что так действовать нельзя. Если такой реакции нет, агрессивное поведение становится нормой. Это плохо кончается не только для жертвы, но и для агрессора. Есть криминологические исследования, которые показывают, что нередко дети, склонные к агрессии, чаще сами становятся жертвами насилия.

Я думаю, подросткам надо об этом рассказывать: вот смотри, ты думаешь, что ты герой, ты сильнее всех, но дальше тебя ждет либо тюрьма, либо сам станешь жертвой.

— А можно как-то снижать агрессивность детей? Есть педагогические технологии, позволяющие работать с подростками-агрессорами?

— В принципе, да. Но для этого нужно постоянное профессиональное наблюдение, нужно понимать, какие у ребенка важнейшие потребности, например, потребность в уважении, признании, самореализации. Знать, что какие-то стороны задевать нельзя, что это может приводить к вспышкам агрессии. Но беда в том, что мы о детях ничего не знаем. Нам о том пятикласснике из Большого Камня ничего не известно. Говорят, он считался хулиганом. Почему? Мы ничего не знаем о его семье. Говорят, бабушка была опекуном. А где родители? Что с ними случилось? Как ребенок стал агрессором? Очень много вопросов без ответов. И так по всем случаям буллинга и насилия в школах. Мы не знаем, чем закончилась истории с криминальной агрессией в Ивантеевке, Улан-Удэ, Перми, Керчи. Ведь работали следователи, психологи, они должны были выяснить все досконально, и, конечно, они это сделали. Но нужно было потом довести это до сведения учителей. Ознакомить их с выводами следствия. Выпустить рекомендации Министерства просвещения — как предупреждать буллинг. Но ничего же этого не сделано. И мы постоянно наступаем на те же грабли.

— Как Россия выглядит по уровню буллинга в сравнении с другими странами?

— В нашей лаборатории мы недавно провели такое сравнительное исследование. Буллинг в России довольно распространен. Нельзя сказать, что мы лидеры. Есть интервал значений (по разным исследованиям), сколько детей подвергается буллингу в разных странах,— от 19 до 30 процентов. По России 28 процентов, близко к верхней планке.

В странах, где распространены программы противодействия буллингу (Великобритания, Скандинавские страны, США), показатели подростковой агрессии действительно снижаются. Важен сам факт нетерпимости к травле, ее социальная неприемлемость. Если в школьном коллективе не возбраняется издеваться и оскорблять, то агрессор может набирать популярность и навязывать свой стиль поведения остальным. А это только подхлестывает травлю. И наоборот: в тех классах, где подростки и учителя осуждают агрессию, нападок и драк становится меньше. Их не считают достойным способом решения проблем, а булли не воспринимаются как лидеры.

— Почему у нас такие высокие цифры?

— Мы в последние годы много говорим, что школьная психологическая служба у нас развита очень слабо. В результате «оптимизации» школ ставки психологов были сокращены, а там, где они есть, количество детей на одного психолога превышает все допустимые нормы. Сейчас в Министерстве просвещения принято решение об увеличении ставок школьных психологов. Но, думаю, проблема не в количестве, а в качестве. Нужно менять качество подготовки учителей и психологов. Они не учатся работать с асоциальным поведением детей, в программе их подготовки нет такого спецкурса, где учили бы предупреждать детскую агрессию.

— Значит, учителю хорошо знать свой предмет недостаточно?

— Нет, конечно. Во время исследований мы обнаружили парадокс. Оказалось, что учителя с более высокой квалификацией, а следовательно, с бо?льшим стажем работы хуже замечают акты буллинга, чем молодые учителя. Дело в том, что молодые хорошо помнят свои школьные годы и лучше понимают детей. Также мы сравнивали представления учителей о конкретных учениках с данными психологического тестирования. И здесь тот же результат: возрастные учителя менее адекватно воспринимают детей, чем молодежь. Если учительство — высокопрофессиональная деятельность, должно быть наоборот. Разумеется, при условии, что учителя учили понимать детей. А его учили в основном, как преподавать литературу, физику или математику. Его не учили понимать и развивать личность ребенка, не учили навыкам взаимодействия с детьми, организации общения детей между собой и детей со взрослыми. Поэтому возраст молодых дает им некоторое преимущество. Но через десять лет они станут старше и уже не будут понимать, что происходит с детьми.

Я думаю, учить этому надо не столько в педуниверситете, сколько на курсах повышения квалификации. Мы такую программу разработали, сейчас обкатываем ее в регионах. Знаю еще несколько команд, которые этим занимаются. Но надо, чтобы это было не делом энтузиастов, а частью системы переподготовки педагогов.

Пока что главный критерий работы школы — результаты ЕГЭ. Хороший ЕГЭ — хорошая школа, плохой ЕГЭ — плохая школа. Конечно, знания детей важны. Но школьный климат должен стать одним из показателей работы школы, если не важнейшим. Давайте будем реалистами: если за это с учителей не спрашивают, никто и не будет над этим работать. Ведь раньше это было. При любых академических показателях, если в поведении учащихся наблюдались отклонения, проблемы, никогда такую школу не назвали бы хорошей или элитной. Думаю, надо вернуть в систему оценки школы критерий воспитанности учеников.