Как в маленькой рыбацкой деревне появилось пять музейных экспозиций

Ответ на вопрос, что такое любовь, ищут в рыбацкой деревне Учма Ярославской области. Здесь бабушки говорят о любви в уникальном музее, тут похоронен византийский князь, который привез жену русскому государю... «Огонек» погрузился в историю чувств и чуть не остался в Учме.

Текст: Наталия Нехлебова, Ярославская область Фото: Дмитрий Лебедев

Рассказывают, что вот как это началось. Топ-менеджер банка влюбилась в лесника. Просто все машины на подъезде к Учме застревали в грязи. И местные говорили: идите лесника ищите, он вас вытащит. Ну все и шли через лес. А им навстречу здоровый бородатый мужик с тесаком. Некоторые пугались, за деревья прятались. А это он и есть — лесник и собиратель истории деревни Василий Смирнов.

— Он и починил нам машину,— рассказывает Елена Наумова, в прошлом руководитель отдела по связям с общественностью крупного банка.— Когда я на него посмотрела, то первый раз в жизни подумала, что у меня больше нет проблем. Он все решит. Василий провел нам экскурсию в музее истории Учмы, который он создал, и мы уехали. Я не собиралась возвращаться. Но через четыре года, зимой 2006-го, я снова приехала в Учму. Привезла гостинцы Василию. Оказывается, он меня ждал. Нам тогда обоим по 40 лет исполнилось. Знаете, говорят, главное, чтобы человек был хороший. Этого мало. Очень важно соревнование интеллектуальное. Василий во многом образованнее и эрудированнее меня. В общем, я осталась здесь навсегда. Теперь у нас пять музейных экспозиций и двое приемных детей.

Мой князь

Сруб старый, большой. Прямо на берегу Волги. На бревнах дрожит дробленой мозаикой солнце, отраженное от воды. Елена большим ключом отпирает гигантский, темный от времени замок. «Старинная песня. Ей тысяча лет: он любит ее, а она его — нет»,— говорит Елена и распахивает дверь в музей «Своя лодка. Старухи о любви». Сруб полон голосов. Старых, трескучих. Призрачно, тихо поет сверчок. Пахнет сеном. Для каждого голоса своя маленькая комната. «Он меня замуж взял. Еще я все смеялась: так ведь я нищая, у меня ничего нет,— рассказывает голос за окном с занавеской из бинта.— Он говорит: и я нищий. Вот мы два нищих и будем жить. А я взяла бинт вот такой широкий, связала занавесочку. Все поприличней».

Екатерине Васильевне Кокоревой было 90 лет, когда Елена стала спрашивать ее о любви.

Екатерина с 6 лет росла в детдоме. Потом работа грузчиком во Владивостоке. В Учме трудилась в колхозе. Пахала плугом. Никто ей раньше вопросов о чувствах не задавал. Несколько лет Елена расспрашивала бабушек Учмы: «Что такое любовь? Есть она? Была в вашей жизни?» Из аудиозаписей интервью и вещей, которые отдали Елене бабушки, сложился музей.

— Я хотела через истории любви показать историю русской деревни,— объясняет Елена.— Я уже жила в Учме, и бабушки меня хорошо знали. Я получила поразительный отклик, когда стала говорить с ними о чувствах. Оказывается, им необходимо было выговориться. В прошлом году Учемский музей получил грант Российского фонда культуры, и мы смогли сделать новую экспозицию.

Деревянные санки и самогонный аппарат отдала в музей Екатерина Кокорева. Эти предметы связаны с ее семейной жизнью.

— Я думаю, нет любви,— певуче произносит бабушка Екатерина.— Люди привыкают друг к дружке, вот и все. Другой раз лежу ночью, не могу уснуть и думаю, нет, ну почему же в самом деле не было у меня никого, чтобы влюбиться. Я вышла замуж в 27 лет, пора уже было. Ходили к нам в общежитие два моряка. Один мне предложил, я и подумала, что я теряю. Мы еще не зарегистрировались, а я забеременела. Я в общежитии жила, а он на катере. Меня беременную хотели на другой завод перевести. Я грузчиком работала. Я ему говорю, я уезжаю. Он тогда пошел в отдел кадров за меня просить. А там у него потребовали документ, что он женат. Он меня в загс и повел. Потом нашли комнату. Ма-а-а-аленькую. Я говорю: «На чем спать-то будем?» А он отвечает: «Не горюй! Я все принесу!» Тюфяк принес, одеяло принес, подушку принес, ну а больше ничего и не надо. И вот вся моя жизнь — все горе. Он пил и пил. Я только приду с работы, а свекровь мне: «Николай валяется там в канаве». Я говорю: «Не пойду, я устала так, что ноги еле принесла. Да еще дома надо дела делать: корова вон стоит, теленок». Ну ладно, пошла потихонечку — позвала Лиду, Валю. Погрузили мы его на санки. А он лежит на санках и командует: «Так держать! Полный вперед!» Ну вот так прожила без любви этой самой. Как и не жила. Двоих сыновей родила. Но он меня любил. Он меня любил.

На маленьком острове прямо напротив дома Василия и Елены и Учемского музея с экспозицией «Старухи о любви» стоит крест и часовня. Когда-то там были храмы. Последний уничтожен в середине ХХ века. Именно там, как утверждает предание, захоронен Кассиан Грек, причисленный к лику святых. Часовню и крест поставил Василий. Он также нашел и восстановил старинные срубы, в которых находятся музейные экспозиции в Учме.

«Наша маленькая Учма связана с мировой историей,— рассказывает Елена Наумова.— С Византией эпохи падения. С Европой эпохи Возрождения. С Московией эпохи становления государственности. В Учме жил человек, который участвовал во всех этих исторических процессах,— наш святой Кассиан Грек».

Он прибыл в Учму в середине XV века — византийский князь, родственник Палеологов из императорской семьи. Его родовым символом был двуглавый орел с опущенными крыльями, который потом вспорхнул на герб Российского государства.

Князь привез невесту Ивану III — византийскую принцессу Софию Палеолог. Он жил в Москве, потом перебрался в Ферапонтово, принял там монашеский постриг с именем Кассиан и отправился на лодке в Углич навестить брата Ивана III. В Учме Кассиан остановился на ночлег. Здесь ему было знамение, и он остался. Основал монастырь. Название деревни Учма созвучно со словом языка караимов, которое означает «рай». «Нам хочется верить, что Кассиан знал это,— говорит Елена.— Ведь он вырос в Крыму, где и жили караимы. И, возможно, это слово и красота этого места заставили его остаться».

История деревни уходит в глубь веков. Для Василия оказалось важным сохранить память о прошлом.

Двадцать лет назад он создал музей истории Учмы. «Музей этот был очень трогательный,— рассказывает Елена,— удивительный. Но все в нем нужно было выстроить более системно, более понятно для посетителя. Я стала этим заниматься. А потом мы поехали в Крым, Рим, Стамбул, где можно было в архивах изучить историю жизни нашего Кассиана. Так мы дополнили первую экспозицию. Василий перевез на территорию музея часовню, и в ней мы собрали фотографии икон с образом Кассиана. Потом пришла идея создать третью экспозицию, рассказывающую об Учме как о типичной деревне. Одной из десятков тысяч деревень, которые уже перестали жить сельской жизнью. Это феномен русской деревни — она превратилась в русскую Атлантиду. Наши деревни уже дачные поселки. В Учме зимует всего 15 человек». Часть вещей для нового музея Елене и Василию отдали местные жители. Книжки колхозников с палочками трудодней и копейками (прополка капусты — 31 копейка, укладка навоза — 1 рубль 30 копеек), доносы на кулаков, учетные карточки на кулацкие хозяйства 2-й и 3-й группы (лишены избирательных прав, так как имели лавку в Петрограде), плакаты с социалистическими обязательствами (среднесуточный привес крупного рогатого скота — 600 граммов). Рыболовная сеть артели «Красная Учма», которой бригада из 10 человек (8 из них женщины) вытащили 27 тонн рыбы. У всех рыбаков были грыжи, у одного лопнули жилы на руках. «Но индивидуальную, личную, самую сокровенную историю Учмы, конечно, рассказывает наша экспозиция "Своя лодка. Старухи о любви"».

Подкова и помада

«Да хороший он был, господи, муж-то, только больной. Но не обижена я на жизнь. Весело было. Я горя не видела. Мужиков любила. Много любовников было».

Голубая спинка кровати. Белая с мелким кружевом у горла ночная рубашка на вешалке. Грубый флакон из-под духов, помада, плакат с Валентиной Терешковой, вышитый крестиком вид на Кремль. Это вещи Прасковьи Ильиничны Молявкиной. Она работала в колхозе трактористкой, а потом 30 лет продавщицей. Единственная в Учме красила губы. Плакат с Терешковой висел у входа в ее дом. Это для Прасковьи был идеал женщины.

— Короче говоря, мы, не записавшись, сделали ребеночка,— плавно рассказывает Прасковья.— Как узнали, записались, жили. Да не знаю я, была любовь-то или нет. Не очень, наверное. Он же хромал. В авиации служил, после аварии с палкой ходил. Как-то увидела нас одна и говорит: «Тебе не стыдно с ним ходить?» Вот так-то. Где же тут любовь? А он как человек был хороший. Работал ветеринаром. Но в 42 года умер. Потом у меня любовники хорошие были. Свекровь спала на печке. А моя кровать в той же комнате. Кто бы ни пришел, она мне ни разу не сказала: «Что же ты их пускаешь?» Говорила: «Хорошо, дело молодое». Один любовник из Ульяновска уж такой хороший был. И свекровь даже его хвалила. Конечно, меня осуждали. И ругали, и били. А я знай свое дело делала. Молодая. В магазине народ чего скажет про меня, свекровь всегда меня защищала. Я весело жила, пускай господь батюшка накажет, но мне тяжело не было. До чего догулялась, жена одного моего любовника приехала сюда, а мы с ее мужем сидим в машине. Так она кол взяла и как даст колом с моей стороны. Но чего там говорить, конечно, ей обидно. Был бы у меня любовник, который встречался с другой, я была бы обижена. А тут жена. Вот так. А ты говоришь любовь.

Прямо напротив голубой спинки кровати — «комнатка» Капитолины Александровны Волченковой. Здесь кроме фотографий — ржавая подкова и гармонь.

— Всю жизнь я любила своего Мишутку,— говорит Капитолина Александровна,— а он такой хулиган был. Свою лошадь ходить по ступеням учил и однажды ввел ее в сельский клуб на Святки. Мол, вот вам еще одна ряженая. На лошади он меня провожал до дома. И она знала, куда идти. И сама иногда заворачивала к моему крылечку. Люди смеялись — понятно, куда Миша ходит. Я любила беседы (в деревне так назывались танцы.— «О»). Молодежь гуляет. Красиво, подолы широкие кружатся. В престольные праздники были гулянки в клубе до утра. Потом на работу прямо с танцев отправлялись. Кто на лошадях, кто пешком. Я не могла, как другие, сначала с одним пойти провожаться, потом с другим. Мишки нет на беседах, и я домой пошла. Есть любовь. Есть. Я же любила. Сестра его нас с ним познакомила. Помню — входит детина два метра ростом, под потолок. Он сразу запал мне в душу, и все. И я ему понравилась. Долго не осмеливался ко мне подойти. Три года мы вместе проходили. Это немало. А сначала он не то что поцеловать, за руку меня взять боялся. Но очень он не нравился моей маме. А я его родителям не нравилась. Кто я такая. С 14 лет на молокозаводе лаборантом работала. У нас в Учме колхозникам паспорта стали давать только в 1979 году. Но мама мне сумела достать в 1954-м, я в Рыбинск ездила шлифовальщицей и токарем работала на бетонном, потом приборостроительном заводе. А для Миши девушку-агронома нашли. Мы тогда родителей слушали, не то что сейчас — как хочешь делай. Не сложилась наша судьба. Но я вперед Миши замуж вышла. Муж мой гармонист Боря. Хороший был. Спокойный. По свадьбам и гулянкам играл, но никогда не пил. На свадьбе нашей 2–3 стопки выпил и упал. Валяется на кровати. Я сижу плачу как дура. Курить он вообще не пробовал. Иногда говорил мне: «Ну ты и дура». Я отвечаю: «Конечно, дура. Вышла за тебя». Мне люди говорили, что ты все про Мишку думаешь. Умер он давно, давно бы ты уже вдовой была. А ну и что. И так я вдова.

Большинство мужчин в Учме умерли, не дожив до 50 лет. Поэтому в музее любви нет мужских голосов.

Заплатка памяти

Пятая экспозиция Елены и Василия — это музей дыр и заплат. «Мы как-то сидели вместе за обедом. И я вспомнила, как мы с Васей познакомились. Он починил машину. Поставил заплатку,— рассказывает Елена.— И я вдруг поняла, что заплата — это не только материальное понятие. Например, отношения. Люди расстаются. И друзья, и любовники. Иногда навсегда. И не всем удается образовавшуюся пустоту залатать. Заплаты есть в архитектуре, в строительстве, вся медицина — это попытка залатать человека. У меня появилось характерное выражение лица, и Вася сказал: "Нет! Только не музей!" А в эту секунду я думала, что моя личная история тоже связана с дырой и заплатой — и буквальной, и фигуральной. Я поняла, что историй заплат можно набрать множество. Потому что у каждого человека есть какие-то потери, о которых помнишь всю жизнь. И вообще, по словам Льва Рубинштейна, музей — это художественная штопка рвущейся в разных местах исторической памяти».

Музей дыр и заплат устроили в бывшей школе-интернате. Сюда колхозники Учмы отдавали детей на пятидневку, когда работать приходилось почти круглые сутки. Здесь учились деревенские дети уже в постсоветское время. Пять лет назад школу оптимизировали. Детей теперь возят учиться за 40 километров от Учмы. Елена попросила у районной администрации здание под музей. «Отлично,— отреагировало начальство,— как раз закроешь образовавшуюся дыру». По словам Елены, музей стал не только коллекцией самых разных предметов с заплатами, которые принадлежали колхозникам и членам рыболовецкой артели «Красная Учма». Здесь раскрывается философия заплаты. Ведь вещи латали не только от бедности, но и от бережливости, из любви к предмету, который связан с дорогими воспоминаниями. Из старых вещей создавали произведения искусства.

В качестве заплат в Учме использовали неожиданные предметы. Однажды конюх нашел клад — царские монеты. Не знал, куда их деть, и сделал из них заклепки для починки хомута. Вышедшие из обращения монеты в деревне применяли для изготовления ключей. Есть в музее ковер из тренировочных штанов в духе Малевича, зашитый красный джемпер бывшего директора Национального банка Швейцарии. Он отец подруги Елены. У джемпера порвался рукав, и банкир собственноручно поставил заплатку. Ему был дорог этот свитер как память. Есть три пары рваных красных кед итальянского принца, мужа подруги Елены. По этим кедам он отмечает вехи своей жизни — в одних кедах он встретил жену, в других устроился на работу… Особая история связана с диваном с кафедры теоретической физики педагогического университета. Кожаный продавленный диван в заплатках хотели выбросить. Но Елена его спасла. На нем сидели все знаменитые физики, начиная с середины XX века. И Мстислав Келдыш, и Лев Ландау. Теперь он тоже заплатка исторической памяти.

Лодка без весел

Многие бабушки легко отдавали Елене предметы, которые связаны с их прошлым. Но Александра Михайловна Соколова отказалась расстаться со своими вязальными спицами. Ей их сделал из велосипедных спиц ее муж Николай. В ее «комнатке» в музее любви шкатулка для пуговиц из открыток, ее она смастерила вместе с мужем, и очень пестрые шерстяные следики. Она вяжет их спицами, которым больше 60 лет, и поет:

«Нецветно я прожила, нецветно»,— говорит бабушка Шура. Печь у бабушки дома выкрашена в ярко-синий цвет, а дверь в ярко-зеленый. В 10 лет мама «сняла ее со школы» — нужно было заботиться о младших братьях и сестрах. Помогать по дому. Бабушка Шура работала в колхозе до его закрытия в 2003 году.

— Я на беседах с Николаем познакомилась, и он в армию ушел. Ну я его и не ждала. С другими встречалась. Однажды мы сидели с девчонками в карты играли. Мне и говорят: «Там к тебе какой-то с чемоданом только из армии пришел». Ну куды его было девать? Маме люди сказали: первую дочь отдаешь — отдавай с венцом, и мы обвенчались. Жили нормально. Я привыкла к нему. Не обижал. Выпить любил. У нас вообще три праздника в году: Иванов день, Успения и Кассианова память. Но он чаще пил, конечно. Прожили вместе 25 лет. Двух сыновей родили. Почем я знаю, любил он меня или нет?

Рядом с яркими следиками, которые связала баба Шура, висят блеклые следики, связанные ее сестрой Надеждой Михайловной Голиковой. Ее мужа тоже звали Николай. «Он умер, я ни слезы не проронила,— говорит она.— Перед людьми стыдно, но перед богом хоть плачь, хоть нет — он все знает. Не понимаю я любви этой. Я 43 года прожила с мужем. Как к скотине привыкают, как к собаке, вот так и тут. Не знаю я любви этой. Сейчас вообще любовь — раздеться и сразу за это дело. А я эти сопли… ой как вспомню… Блевать тянет. Я работала с 12 лет. Мешки с картошкой таскала, рыбачила в артели. У нас в семье я была и баба, и мужик. Как я сказала, так и будет. И за ребятами я, и купить я, и продать я. Но когда он заболел и ему операцию делали, я в больнице сидела. Всю ночь сидела. Человек мой все-таки. Жалко».

Два сына бабушки Шуры умерли от алкоголизма. В 72 года бабушка взяла внучку Сашу на воспитание. Девятилетняя Саша подружилась с Еленой. «Ей с нами было интересно,— рассказывает создательница музеев,— она часто к нам с Васей в дом приходила. Потом смотрю, она уже и вещи к нам переносит. Так вот у нас первая дочка и появилась. А потом так вышло, что мы мальчика усыновили. Арсению сейчас 6 лет. Его мама болеет и не может его воспитывать. Все мои друзья, настоящие друзья, постоянно приезжают из Москвы и по-хорошему завидуют нашей жизни. А те, кто был с банком связан, с бизнесом, крутят пальцем у виска. Но это их лодка, а у меня своя».

В музейном дворе большие качели — огромная лодка. На носу и корме в разные стороны смотрят драконы. Садишься в лодку, раскачиваешься и уже не можешь выбраться, пока она сама не остановится. «Мы меньше всего хотели какие-то символы создавать,— объясняет про лодку Елена,— эта лодка как-то сама собой получилась. Вася ее сделал. Ну да, она как наша жизнь. Такой тяни-толкай. Одному ее раскачать трудно. А потом выйти невозможно. Что любовь, что несчастливый брак. Одинаково не выбраться. И куда прыгать, если внизу камни».