Как укоренялась в России торговля срезанными цветами

В 1909 году в Россию из-за границы было ввезено 23 тыс. пудов срезанных цветов на 349 тыс. руб. В последующие годы вплоть до начала Первой мировой войны эти цифры постоянно росли, вызывая недовольство владельцев отечественных оранжерей, когда-то зарабатывавших огромные деньги на дефицитном товаре.

«Букеты буквально возили возами»

До революции живые цветы были нужны московской и петербургской знати круглый год. На столах, сервированных для званых обедов или ужинов, обязательно должны были стоять вазы с цветами. Стены бального зала следовало украшать плоскими букетами или цветочными гирляндами. Букеты были необходимы для котильона — танца, завершавшего бал. С живыми цветами дамы отправлялись в театр, вовсе не собираясь бросать их на сцену: цветы были аксессуаром, дополнявшим туалет (а чтобы стебли не пачкали дорогие лайковые перчатки, цветы помещали в специальный сосуд — портбукет). На Пасху, Троицу и даже на Рождество дом и стол украшались цветами. На именины девушкам и женщинам непременно дарился букет. Жених со дня помолвки до свадьбы должен был возить невесте цветы.

Однако цветочных магазинов в первой половине XIX века ни в старой, ни в новой столице не было. За цветами посылали в свою или чужую оранжерею, в собственный сад или в «промышленное садовое заведение». В те годы цветами торговал даже Аптекарский огород — ботанический сад Московского университета. Историк Н. П. Барсуков объяснял это так:

«Денежный оклад его, как университетского ботанического сада, был очень скудный; а потому являлась печальная необходимость разводить цветы и деревья на продажу для содержания сада сколько-нибудь соответственно его научному значению и в опрятности».

«Цветочный дождь обильнее всего лился из литерных и крайних лож первого яруса»

Первые цветочные магазины появились в Северной столице. Петербургский статистик и краевед И. И. Пушкарев писал в 1841 году:

«Страсть украшать комнаты цветами, принадлежавшая прежде исключительно одним знатным домам, переходит ныне постепенно и в низшие сословия, и с каждым годом умножаются цветочные магазины и разносчики цветов; прежде устроены были цветочные лавки только напротив Казанского собора, а ныне найдете много таких лавок в разных частях города».

Их процветанию также поспособствовало новое явление, желчно названное известным литератором В. А. Соллогубом цветобесием. В 1843 году в Петербурге после двадцатилетнего перерыва появилась итальянская опера, и восторженные театралы опустошали и собственные оранжереи, и цветочные лавки, чтобы отблагодарить певиц за пережитое удовольствие. Описывая сезон 1844/45 года, историк театра А. И. Вольф отмечал:

«Второй год итальянской оперы был еще блистательнее… Увлечение итальянцами шло все кресчендо, и к ногам их впервые полетели букеты и венки. До тех пор Петербург не знал цветобесия. Цветочный дождь обильнее всего лился из литерных и крайних лож первого яруса».

Небогатые меломаны покупали цветы вскладчину — тогда это называлось «по подписке». Сдавший деньги назывался участником букета или венка. Венки из живых цветов и лавра в XIX веке преподносили артистам, писателям, ученым, военному начальству.

В 1850-е годы лучшими цветочными лавками Петербурга считались лавка Марселя на Бочарной улице, Шарпантье на Мойке, Шеффера на Обводном канале и Екатерингофском проспекте; у Казанского собора успешно торговали цветами Яковлев и Мельников; цветы стали продаваться даже в лавках зеленщиков у Каменного моста.

Об этом новом предмете торговли писал в 1859 году и адъюнкт-профессор Горыгорецкого земледельческого института Э. Ф. Рего:

«В последнее время любовь к цветам распространилась не только между высшим сословием, но мало-помалу начала проникать и в низшие слои общества; особенно среднее сословие начинает свыкаться с комнатными цветами и букетами, а простые поселяне — с разведением некоторых цветов, удобно разводимых ими в своих огородах. Подобная любовь к цветам, распространяющаяся между поселянами, служит довольно верным указателем развития довольства между ними и усовершенствования их нравственных способностей. Если разведение цветочных растений для многих лиц составляет приятное развлечение, то тем не менее цветоводство как ремесло может доставить и немалую прибыль, особенно в больших городах, где цветы и букеты продаются в большом количестве и за довольно значительную цену».

На радость торговцам «цветобесием» заразились и петербургские балетоманы. Горный инженер, публицист и знаток балета К. А. Скальковский вспоминал:

«Для Муравьевой, слава о которой распространилась и за границей, 13 февраля 1864 года поставили новый балет Сен-Леона "Фиаметта". Овации балерине достигли колоссальных размеров, букеты буквально возили возами, а венки были величиною в двери».

В 1860-е годы в Петербурге насчитывалось около 40 садовых заведений, торговавших цветами. Наиболее крупные из них были у садовых мастеров Чумакова, Потапова, Шпакова, Никифорова. Своими оранжереями славились мекленбургский подданный А. Рохель, французский подданный К. Доротт, ольденбургский подданный К. Геддевиг, мекленбургский подданный И. Альварт, датский подданный Ф. Шредер и князья Белосельские-Белозерские.

«Цветок с венка на память»

Торговля цветами была доходным делом и в Москве. Так, в расчете на верную прибыль Московское городское кредитное общество открыло на Петровке цветочный магазин, чтобы компенсировать расходы на переделку дома, приобретенного для своего «офиса».

«Правление, с разрешения Общего Собрания (11 апреля 1871 г.), израсходовало до 26 000 р. на постройку на свободном, принадлежащем к дому Общества участке земли каменного теплого помещения для торговли цветами и растениями и на дворе дома каменной оранжереи с парниками и жилым помещением для садовника. Все эти постройки были сданы крестьянину Тимофееву в аренду на 12 лет с платою 2500 р. в год»,— сообщал директор правления общества Н. И. Астров.

Позже этот магазин стал известен как заведение знаменитого московского садовода Ф. Ф. Ноева. Одной из лучших была и лавка Фомина. Ее увековечил в «Анне Карениной» Л. Н. Толстой. Узнав, что Константин Левин сделал предложение Кити Щербацкой, его приятель Свияжский посоветовал для визитов к невесте «букеты брать у Фомина».

Прослышав о чьей-либо помолвке, владельцы цветочных магазинов потирали руки: теперь чуть ли не каждый день жених будет приезжать за букетом. Но до помолвки девушка не смела и мечтать о цветах от мужчины. Правила приличия гласили:

«Молодой человек не должен предлагать молодой девушке ни букетов, ни цветов, если она ему не невеста или не подруга невесты, у которой он шафер. Однако при случае он может предложить по цветку или по букетику матери девушки и ей самой».

«Когда кончилось торжество, толпа хлынула к памятнику и кинулась на венки»

Днем, который кормит год, было для садоводов 17 сентября, когда отмечали именины Софьи, Веры, Надежды и Любови. С середины XIX века стало традицией одаривать именинниц не только привычным огромным кренделем, но и дорогим букетом. Забытый ныне романист А. М. Пазухин, живший с 1881 года в Москве, так описывал этот день:

«Кондитерские к вечеру опустошены, роскошные оранжереи Золотарского и Ноева напоминают Аравийскую пустыню, а квартиры именинниц превращаются в кондитерские и оранжереи».

Как оранжереи должны были выглядеть и обеденные залы для свадебных пиров или юбилеев, и садоводы отлично зарабатывали, отдавая напрокат растения в горшках. К их услугам прибегали и во время царских торжеств. Известно, что в Александровском зале Большого Кремлевского дворца, где проходил бал в честь коронации Александра II, было поставлено 20 тыс. горшков с растениями и цветами.

Во второй половине XIX века из живых цветов стали делать похоронные венки и венки для возложения к памятникам. Если таковые использовались в этих церемониях, то репортеры или мемуаристы обязательно подробно их описывали.

Так, рассказывая о похоронах Ф. М. Достоевского, происходивших 1 февраля 1881 года, неизвестный петербуржец сообщал, что несли более 60 венков, среди которых:

«Венок из живых белых маргариток от слушательниц Высших женских бестужевских курсов… Венок, самый красивый, богатейший и больше всех других, от студентов Петербургского университета, сделанный из самых дорогих цветов: камелий, розанов, маргариток, тюльпанов, гиацинтов, сирени, ландышей и т. п. дорогих зимою цветов. Среди этого венка-гиганта, несомого студентами на трех высоких палках, из белых иммортелей была сделана надпись "От студентов Спб. университета"».

«Все венки потом были сложены на могиле Ф. М. Достоевского,— писал тот же свидетель печальных торжеств.— Долго, еще до самой вечерни толпился у могилы народ; многие уносили на память цветы из венков или старались добыть хотя просто зеленую веточку».

Об этой же странной традиции упоминает искусствовед Ф. И. Булгаков в рассказе об открытии памятника А. С. Пушкину в Москве в 1880 году:

«Началось возложение венков. Моментально часть пьедестала и все подножие вокруг памятника были покрыты массою венков. Образовалась целая гора… Когда кончилось торжество, толпа хлынула к памятнику и кинулась на венки. Спешили сорвать кто лавровый, кто дубовый листок, кто цветок с венка на память о торжестве. Много венков таким образом разобрано. По бульварам видели множество людей, возвращающихся с листьями и цветами от венков Пушкина».

Некоторым удалось обзавестись букетом и на похоронах И. С. Тургенева в 1883 году в Петербурге.

«Пока в церкви шла служба и на могиле говорились речи,— сообщала "Петербургская газета",— ассистенты, депутаты и все вошедшие на кладбище стали разбирать цветы, пальмовые ветви и зелень с живых и искусственных венков. Руками, перочинными ножиками отрывались розы, иммортели, ветви... В несколько минут от живых венков остались одни проволоки и железные круги, а в руках, петлицах и даже на шляпах присутствовавших появились цветы и целые букеты!.. Г-же Шамро многие из стоявших поближе передали в это время целые букеты цветов и пальмовых ветвей».

«Таковы вкусы русских покупателей»

В конце 1880-х годов в обеих столицах в моду вошли «ниццкие», или французские, цветы. Срезанные цветы юга Франции стали получать наиболее известные цветоводы Петербурга и Москвы, а некоторые платежеспособные россияне выписывали эти цветы напрямую, минуя магазины. Менее чем за сутки цветы доезжали из Ниццы до Парижа, а оттуда через Кельн и Берлин попадали в Петербург. По Франции и для оптовиков в России цветы перевозились в тростниковых коробках. Но для русских частных покупателей их упаковывали по одной дюжине в ящики из твердого картона красивого коричневого цвета, гладкого или гофрированного. Они отличались изяществом и достаточной прочностью. Внутри ящики выстилались белой бумагой, а зимой под бумагу укладывалась еще и вата. Каждая головка розы обертывалась шелковой бумагой. Стебли перекладывались влажным мхом или папоротником. Затем коробка оборачивалась плотной цветной бумагой. Летом цветы перевозились в охлаждаемых вагонах, в зимние месяцы — в отапливаемых. Полученные из Франции розы сохраняли товарный вид от пяти до десяти дней. Гвоздики оставались красивыми до двух недель.

Русский химик С. П. Вуколов, работавший в 1887–1889 годах в Парижском университете, вник в особенности и этого бизнеса.

«Роза,— писал Вуколов,— занимает первое место среди цветов юга Франции по количеству ее производства и вывоза, по красоте и дороговизне цветов… Разновидности роз весьма многочисленны, и разводятся из них обыкновенно те, которые в моде в данное время… Из всех этих разновидностей в Россию отправляют преимущественно розовые, ярко окрашенные, даже прямо красного цвета. Таковы вкусы русских покупателей, говорят цветоводы. То же самое и с гвоздикой, которой вывозятся в Россию почти только красные разновидности. Этот спрос цветоводами объясняется тем, что при туманном северном небе нельзя иметь в оранжереях столь ярко окрашенных цветов, какие получаются здесь».

«Товар получается неоднокачественным и недешевым, т. е. не является рыночным товаром»

В романе, написанном гвардейским полковником Ю. Л. Ельцом и изданном в 1892 году, один из героев возмущался:

«Прежде, когда не были так повышены требования на роскошь, принимать у себя гостей было удовольствием, теперь это сделалось для многих отцов семейства трагичным вопросом. Ведь теперь бала без открытого буфета с шампанским и цветами из Ниццы для котильона никто и делать не решится, а если и сделает, его же осмеют, и на следующий вечер он кавалеров и на арканах не притащит».

Модой на французские цветы были недовольны и многие владельцы петербургских оранжерей. В феврале 1898 года в Императорское российское общество садоводства поступило заявление нескольких членов общества о необходимости безусловного запрещения ввоза срезанных цветов в Россию из-за границы. Заявители утверждали, что «заграничные цветы плохи и дешевы и благодаря этому цены на местный хороший товар сбиваются до такой степени, что производство здесь на месте совершенно невыгодно».

Но выступивший 7 марта на общем собрании общества К. А. Кок с ними не согласился и призвал коллег перестроиться, чтобы расширить и удешевить производство цветов.

«Универсальных фирм вроде наших, где продается все — от яблонь и винограда до овощей, цветов и семян включительно, таких фирм за границей, кажется, вовсе нет,— заявил Кок.— Разводя одну-две породы в огромных количествах, промышленник имеет возможность довести их до совершенства, построив помещение специально для них и наняв узко специализированных садовников… Благодаря дешевизне и очень большому количеству растений и цветов (с другой стороны — сравнительно высокой заработной плате в Германии; во Франции и Англии заработная плата еще выше) покупателем является значительная часть населения. Заграничное производство есть производство для "большой публики"… В Германии растения становятся уже предметом первой необходимости наравне с просторной квартирой, чистым воздухом и т. д.».

На цене отечественных цветов сказывалось и то, что столичные торговые садоводства были по преимуществу перепродавцами.

«Растения, которые красуются на выставках цветочных магазинов,— продолжал Кок,— в значительном числе случаев выписаны из-за границы: азалии, камелии, рододендроны — готовыми сформированными растениями, ландыши — в виде отборных корней, розы — в виде хороших дичков и глазков для прививки, гиацинты, тюльпаны, лилии — в виде луковиц и т. д. Весь этот полуобработанный материал быстро обращается в материал, годный для продажи, и поступает в магазины. Часть товара воспитывается на месте; но этот товар в высшей степени разнообразен; каждая фирма старается иметь по возможности все, и поэтому каждое растение культивируется небольшими сравнительно партиями. При таких условиях прямо невозможно иметь для отдельных культур особые помещения, разные специальные приспособления и садовников. В результате товар получается неоднокачественным и недешевым, т. е. не является рыночным товаром, товаром "для широкой публики". Наши цветы до сих пор в значительной доле предмет роскоши; они доступны только людям со средствами…

Наше цветоводство будет процветать, когда у нас разовьются такие специальные массовые производства, какие мы видим за границей».

«Зачем нам Ницца?»

Справедливость слов К. А. Кока уже в то время доказал москвич Ф. Ф. Ноев, заложивший в 1889 году питомник в окрестностях Сухума, из которого, как писали путеводители, он черпал насаждения для продажи в собственных московских цветочных магазинах. Инженер путей сообщения Н. Е. Андриевский, изучавший Закавказье с целью устройства там железных дорог, после знакомства с плантациями Ноева сообщал в 1895 году:

«Сухумские гиацинты способны к цветению на 3, 4 недели ранее заграничных, обладают большею силою и плотностью, дающею цветок необыкновенной плотности, силы и величины, вследствие чего нередко одна луковица выпускает 3, 4 и 5 суставов, а бывали даже случаи, что после первого цветения луковица настолько сохраняла силы, что по срезке первого цветения зацветала вторично спустя 2 или 3 недели».

С 1901 года у Ноева высаживалось около миллиона луковиц гиацинтов. И почти в каждом московском доме в начале XX века пасхальный стол был украшен этими душистыми цветами. Кроме того, выращивались розы, гладиолусы, тюльпаны, лилии, камелии, азалии.

Писатель и краевед С. И. Васюков, живший с 1902 года на Кавказе, писал:

«Зачем нам Ницца и южная Франция, откуда Петербург и Москва выписывают цветы? Зачем, когда южное побережье Кавказа может совершенно заполонить все русские центры товаром подобного рода? Подумайте, цветут всевозможные виды растений целый год, цветут без перерыва, меняясь по характеру, по сортам. Положим, трудна и не организована доставка этого нежного товара на север. Но почему же организована эта самая доставка из-за границы? Разве нельзя устроить то же, что устроено и приспособлено на западных железных дорогах? Конечно, можно; но мы как-то дремлем, относимся к русским интересам вяло, без страсти и энергии».

«Запах пронзительный и острый, вместе с тем нежный, девический»

Со страстью и энергией к «приготовлению цветов» относился приехавший из Пруссии петербургский садовод Г. Ф. Эйлерс. Начав свое дело в 1869 году, через 20 лет он владел одним из самых крупных торговых заведений в Cеверной столице: 5 магазинов, 17 оранжерей по Б. Садовой улице и 85 оранжерейных отделений по Каменноостровскому проспекту. Выращивались ландыши, различные луковицы на выгонку, розы, камелии, азалии; пальмы, орхидеи, лавры, папоротники.

За счет того что у Г. Ф. Эйлерса теплицы для роз были двускатными, света хватало для того, чтобы цветы выросли яркими, и его розы успешно соперничали с заграничными. Каждый день срезали около 500 растений. Также выращивалось много тюльпанов, нарциссов и гиацинтов — каждый вид в своей теплице.

Но особенно этот садовод прославился ландышами. В 1871–1873 годах их требовалось в Петербурге не более 10 тыс. А через десять лет Эйлерс продавал 225 тыс. корней ландышей. В начале XX века его фирма реализовывала до миллиона этих душистых цветов. Г. Ф. Эйлерс держал корневища в леднике (а позже в холодильной камере системы Фрейндлиха), высаживая нужное количество к какому-либо празднику или по требованию конкретных заказчиков и таким образом имел цветущие ландыши круглый год. Особенно любили петербуржцы ландыши, выгнанные для продажи в корзинках.

«Букет от Эйлерса» был синонимом изысканности. В его магазинах из живых цветов умели изготовить рог изобилия, лиру, аэроплан, яйцо, слона, арфу... За качественными гиацинтами к Светлому воскресенью петербуржцы отправлялись к Г. Ф. Эйлерсу. Писатель С. Горный (А. А. Оцуп) вспоминал:

«Гиацинты — это Пасха. Целыми склонами стояли они в витринах Эйлерса и Ремпена, на Невском, на Морской, на улице Гоголя. Угол упругой, подкрахмаленной скатерти, оранжевые и красные пятна яиц, горка ноздреватого творога, бумажные цветы — тут же меж блюдами то белые, то розовые, а иногда и голубоватые гиацинты. Запах пронзительный и острый, вместе с тем нежный, девический».

С 1885 года Г. Ф. Эйлерс непрерывно поставлял по требованию С.-Петербургского дворцового управления и Гофмаршальской части к Высочайшему Двору цветы и растения на сумму до 13 тыс. руб. в год, а также производил поставки растений и луковиц по требованиям Загородных дворцовых управлений (Петергофа, Царского Села и Гатчины). За это в 1895 году ему было даровано звание Поставщика Высочайшего Двора.

Ни один царский бал или маскарад, ни один съезд или выставка не обходились без растений и цветов от Эйлерса. Но это не спасло его и семью в 1914 году. После начала Первой мировой войны германские подданные в России были лишены части гражданских прав, имущества и званий. Напрямую под этот указ Николая II попадали только два старших сына Эйлерса, не перешедших в российское подданство, но в октябре 1914 года и сам основатель знаменитой фирмы был лишен части собственности и регалий.

«Крайний недостаток в срезочных цветах»

До начала Первой мировой войны ввоз срезанных цветов в Россию постоянно увеличивался. Известно, что в 1909 году их ввезли 23 тыс. пудов на 349 тыс. руб., в 1911 году — 37 тыс. пудов на 419 тыс. руб. Кроме того, наладилась доставка свежих цветов из садоводств Крыма, Кавказа и Закавказья. Правда, из Сухума в Москву они прибывали за четыре дня, а из Ниццы в Петербург – за три.

Многие владельцы северных оранжерей с неудовольствием констатировали, что «цветы у нас, в особенности в срезанном виде, стали необходимы за последнее время не только в торжественные моменты, но и в обыденное время». Привыкнув к размеренной работе по «приготовлению цветов» как предметов роскоши для узкого круга богатых потребителей, многие из столичных садоводов не хотели принимать новую реальность и требовали то повысить пошлины на иностранные цветы, то полностью запретить их ввоз, не понимая, что нужно в корне менять специализацию, например покупать или арендовать холодильные камеры и заниматься «ледяными ростками» для дальнейшей выгонки цветов.

В этом видел спасение столичных садоводов А. И. Мятлик, преподаватель Жиздринского Михайловского училища садоводства:

«Усиливающаяся с каждым годом конкуренция благодатного юга, наводняющего в последние годы наши цветочные рынки громадным количеством дешевых срезанных цветов, принудила северных садоводов обращать самое серьезное внимание на раннюю выгонку цветов… Благодаря выгонке садоводы в состоянии получить плоды и цветы именно в то время, когда в них ощущается наибольшая потребность и когда вследствие этого цены на них будут особенно высоки».

И просто на рассылке «ледяных ростков» ландышей и «спящих» кустиков сирени по провинциальным городам в зимние месяцы, разъяснял Мятлик, можно зарабатывать хорошие деньги.

В годы войны и революции привоз иностранных цветов прекратился. Многие столичные садовники поменяли профессию, а некоторые и страну.

«Такое положение является характерным выразителем цветоводственного убожества»

Но в начале 1920-х годов цветочный бизнес начал оживать. В 1923 году профессор Петроградского сельскохозяйственного института Н. И. Кичунов сообщал:

«Теперь в Петрограде, как и в других местах под более северными широтами, очень ранняя выгонка роз оставлена, так как розы в течение зимы доставляются и идут к нам с юга из-за границы, а именно из южной Франции и частью Италии (с Ривьеры)… Выгонка роз становится коммерчески выгодной у нас на севере, под Петроградом, начиная приблизительно с половины марта».

Часть роз выращивалась в ящиках — для срезки, а небольшая часть — в горшках.

«В Петрограде, напр., горшечные розы не имеют особого спроса,— разъяснял Н. И. Кичунов,— и на них бывает спрос только однажды в год (и спрос очень большой, никогда не покрываемый полностью), а именно к Пасхе. Тем не менее все же горшечная выгонка роз никогда не выйдет из употребления и моды, и можно даже думать, что она со временем будет практиковаться даже в гораздо больших размерах против настоящего».

Что любопытно, для Москвы первыми наладили выращивание цветов в 1921 году крестьяне деревни Марьино, когда-то принадлежавшей Шереметевым, расположенной недалеко от их же Останкино, куда предки марьинцев ходили для садовых работ. К 1929 году из 63 домов в деревне цветоводством занимались 47 хозяйств. Под цветы было занято 4,1 га. Автобус до Москвы останавливался на окраине Марьино, и регулярно его окна были «занавешены» цветами в ведрах.

Но даже при нэпе в Москве налицо был цветочный голод. А. Н. Харузин писал в 1928 году:

«У нас с общим низким развитием цветоводства всегда чувствовался крайний недостаток в срезочных цветах. В довоенное время этот недостаток старались компенсировать ввозом из-за границы так называемых "цветов из Ниццы", преимущественно в осеннее время. Это явление было, без сомнения, ненормально, так как мы располагаем разнообразными климатическими условиями до ривьерных включительно и, следовательно, имеем полную возможность с ранней весны до поздней осени и даже зимы включительно заполнять рынок, не прибегая к заграничному ввозу, своими срезочными цветами, казалось бы, в любом количестве.

Как велика у нас потребность в срезочных цветах и как мало она удовлетворена, видно из того, что, например, цены на эти цветы в Москве в общем очень высоки и что здесь конкуренцию им составляют привозимые на рынок полевые цветы, предлагаемые за очень низкую цену…

Даже такой крупный центр, как Москва, для действительно широкого потребления срезочных цветов не имеет. Здесь цветы вращаются в крайне ограниченном количестве. Несмотря на высокие цены, они разбираются обычно бойко».

Очень скудным был и ассортимент.

«Московский срезочный цветочный материал, в сущности, крайне ограничен,— писал Харузин.— Он сводится на очень немногие растения, которые появляются в относительном изобилии. Это — однолетние астры, турецкая гвоздика, душистый горошек, рудбекия, многолетний флокс, мелкоцветные хризантемы. Следовательно, только 6 растений, или приблизительно тринадцатая доля общедоступных, предоставлены в распоряжение московского потребителя. Такое положение является характерным выразителем цветоводственного убожества».

И растянулось это положение на все годы советской власти.

Светлана Кузнецова