О чем думали и что говорили ветераны на Красной площади рядом с Владимиром Путиным

9 мая президент России Владимир Путин принял парад в честь Дня Победы и прошел в «Бессмертном полку» по Красной площади с портретом своего отца. Так было и несколько последних лет. О том, что было не так в этот раз,— специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников.

На трибуне справа от Мавзолея (если стоять к нему спиной, как и следует) сидели в основном ветераны. Левая трибуна считается, видимо, более представительной, а точнее представительской (здесь и сотрудники администрации президента, лидеры депутатских фракций, представители мировых и региональных религий…). Но все-таки не в этот день.

— Мне 95 лет! — докладывал один ветеран в секторе номер восемь другому.— Надеюсь встретить здесь 75-ю годовщину Победы!

Его товарищ что-то молчал.

— А ты надеешься здесь встретить? — продолжал допытываться ветеран у товарища.

— Я? — переспросил тот и вздохнул.— Я надеюсь ее встретить.

— Слава генералиссимусу! — воскликнул еще один ветеран, поднимаясь по ступенькам шестого сектора.— Генералиссимусу слава!

Люди вокруг как-то избегали его глазами.

— Ты понял или не понял?! — обратился он к проходившему мимо молодому человеку в штатском.

— Я не понял,— пожал тот плечами и повторил.— Я что-то не понял!

— Наш цвет — красный! — не очень уверенно опять обратился дедушка к молодому человеку.

Но что-то в его взгляде смутило ветерана настолько, что я так ветерана этого больше и не слышал. Может быть, даже праздничное настроение его было испорчено.

Уже было меньше получаса до начала парада, и уже переставали пускать на трибуны, но к правой пробился все же морской офицер с кортиком, болтающимся на бедре.

— Ваши документы,— обратились к нему.

И я удивился, как он, кивком головы скинув фуражку, достал лежавшие в ней (а до этого, видимо, прямо на голове) приглашение на парад и паспорт.

После этого почти таким же эстетским кивком он эту фуражку и надел.

И это был высокий класс. Даже высший.

Тут же, на четвертой трибуне генерал Владимир Шаманов, сидевший в первом ряду, обращал на себя внимание соседа, советского, судя по всему, маршала, размышлениями про ввод войск в Афганистан и особенно про вывод. Слышались обрывки фраз, впрочем громкие: «Да, мы вошли… Мы воевали... Больше 9 тыс. социальных объектов построили им... Больше!.. Они сами себе не могли… Но в какой-то момент усилились разногласия в афганском обществе… Новые очаги напряженности… А главное — во главе государства оказался предатель! Да, конечно, Горбачев…»

Михаил Горбачев сидел на левой трибуне. В этом году его привезли на Красную площадь в коляске, он уже не скрывает свой недуг, потому что как тут скроешь, да и зачем, но все-таки ведь смог он и на трибуну подняться, хотя скорее все-таки ему помогли… Теперь он сидел, ни с кем не говоря, и что думал он том времени, когда стоял на трибуне Мавзолея, который сейчас был в 20 метрах от него, и когда сам он принимал такие парады? Да может, уже и ничего не думал.

Один ветеран, я понял, оказался здесь первый раз за 96 лет в такой день. Его увидел накануне в Рузе губернатор Московской области Андрей Воробьев, узнал, что тот никогда не был на параде (а Кенигсберг и Прагу брал), и позвал. И теперь старик рассказывал журналистам, как ему весь этот праздник видится отсюда, и ничего не рассказывал о том, что еще недавно жил он в Волгограде и что приемный сын пытался продать его квартиру, но отец не дался и успел обменять ее на домик в Рузском районе, и что из Рузы сильно помогли, и что теперь-то все слава Богу.

И что этот 96-летний дядька за три дня только что вскопал весь свой огород, а это не меньше четырех соток.

Все это он расскажет мне попозже.

Еще один ветеран втолковывал двум тележурналистам:

— Вот вы-то хорошие! А так-то мне на журналистов не везет! На прошлом параде останавливают меня два журналиста, спрашивают, я говорю, говорю, а потом вижу: что-то не то… И спрашиваю: «А вы-то кто?» Оказались из Ирана! «А вы знаете,— говорю,— что ваш шах Реза Пехлеви в конце войны тоже объявил Гитлеру войну и получил от Сталина орден Победы?» «Нет,— говорят,— не знаем!»

Корреспонденты очень внимательно слушали его, записывали и сочувственно кивали.

— А вам, ребята,— продолжал обнадежившейся ветеран,— я скажу на всю Россию: с праздником, россияне! Будем живы — не помрем!

— Да мы это…— замялся один тележурналист.— Казахстанское телевидение. Я вас давно хочу попросить: можете казахстанцев поздравить? Им приятно будет!

Старик смог и это.

А потом сказал мне, что во время Карибского кризиса командовал эскадрильей тактических бомбардировщиков на Кубе.

— Цели получили, все команды приняли… Если бы они по Кубе ударили, мы так примерно посчитали… Американцы бы 80 млн своих человек недосчитались точно.

— И вы нажали бы эти кнопки? — не удержался я.

— Ну мы-то готовы были, конечно,— заверил он меня.

Не все они тут добрые были, между прочим, и друг к другу:

— Если ходить не можешь, на русской печке надо лежать, а не на парад ходить! — выговаривал вслед 90-летней бабушке примерно такого же возраста ветеран.

Она молчала и старалась идти быстрее.

Сам-то он, надо полагать, был еще хоть куда.

И вы, может, не видели по телевизору, как все они вставали несколько раз за время парада. Первый раз — когда заиграли «Вставай, страна огромная!..» и внесли на площадь государственный флаг страны. Никто не остался сидеть, но только не было рядом ни с кем из них тех, кто помогал им идти и садиться на их места. Но они вставали и стояли, опираясь друг на друга и на поручни впереди себя, если сидели в первом ряду, а чаще всего по привычке — на самих себя, и стояли на предательски дрожавших ногах, а садиться им было, по-моему, еще даже тяжелее, чем вставать.

Владимиру Путину тоже было на кого в случае чего опираться, рядом с ним стоял Нурсултан Назарбаев, это, конечно, все заметили. И значило ли это что-нибудь в свою очередь? Да нет.

Речь президента была акцентирована на том времени гораздо больше по понятным причинам, чем на этом, и всякий раз в этих речах так, и вряд ли что-то может измениться, и смысл в том, что выстояли тогда — выстоим и теперь, историю переписать не дадим, а тех, кто сейчас возвеличивает фашистских прихвостней,— презирали и будем презирать. Все так.

Но вот не было самолетов. Да, об этом говорили еще до парада, но как-то не верилось, что не полетят. И так и не появилась видимость, даже шпиль высотки на Котельнической набережной терялся в сизой беспросветности, и так она и не сдвинулась до начала парада (правда, уже через десять минут после него над Красной площадью сияло солнце, и уже сразу припекало, но это уж было непростительно поздно).

— Да,— сокрушался после парада, стоя на площади, один депутат Госдумы,— без самолетов-то это не совсем парад… А ты где загорел-то так?..

— А я,— отвечал его собеседник, тоже как назло депутат Госдумы,— на Багамах… Да, самолетов жалко… А вот ты где загорел?..

— А я на Кипре… Да, нечем мне тебя удивить…

Разговор, мне казалось, был из какого-то предыдущего времени.

— А вам-то жалко, что самолетов не было? — спросил я у главного раввина России Берл Лазара.

— Не надо было,— медленно и уверенно покачал он головой.— Не надо было самолетов.

— Почему? — удивился я.

— Коннотации не те…— развел руками Берл Лазар.

Красная площадь опустела на пару часов, и к двум была заполнена волонтерами, которые готовились к прохождению «Бессмертного полка». Задача у волонтеров была не такая уж простая: предложить никому не притормаживать и не останавливаться на Красной площади, потому что сзади — десятки тысяч людей, а главное — добиться этого.

В первом ряду стояли несколько доверенных лиц Владимира Путина и много простых людей, которые понимали, что сейчас к ним присоединится президент. Кто-то старался запеть гимн, но подхватывали не очень; кто-то, увидев неизбежного, к счастью, Михаила Ножкина — «А я в Россию, домой хочу…», и вот тут уже начинали откликаться рядами. Откуда-то снаружи подошел и немного, мне показалось, суховато, для порядка, поздоровался с окружающими Василий Лановой — и встал в центр первого ряда. Стало понятно, куда подойдет и Владимир Путин.

— Все должно быть ровно! — призывал первый ряд один из организаторов, когда уже колонна двинулась вместе с президентом, который опять, как всегда, держал портрет отца на уровне своего лица, и издали могло показаться, что тот просто идет слева.— Ориентироваться на Серафима!

Я честно оглядывался в поисках серафима, потому что не удивлен был бы, честно говоря, если бы он показался тут, среди этих людей и портретов, но все-таки речь, по-моему, шла о парне лет 22-х в начале колонны.

Но ведь может, это и серафим был.