На фестивале «Радуга» показали швейцарскую «Нору» Тимофея Кулябина

В Петербурге на ХХ международном фестивале «Радуга» показали спектакль Тимофея Кулябина «Нора, или Кукольный дом» по одноименной драме Генрика Ибсена, поставленный в Шаушпильхаусе Цюриха. О новой жизни знаменитой феминистской пьесы на новом витке феминизма задумалась Алла Шендерова.

За почти 150 лет написанную в 1879-м «Нору» Ибсена ставили, вероятно, во всех театрах мира. Но современники поначалу воспринимали ее лишь как манифест феминизма, не заметив, что Ибсен написал о свободе и ценности человека вообще, независимо от пола. Хотя, конечно, из его пьесы получается, что женщина — не просто человек: в чем-то она даже больше человек, чем мужчина. И спектакль Кулябина получился об этом.

Один из самых интересных режиссеров новой волны, 34-летний главреж новосибирского «Красного факела» Тимофей Кулябин выбирает самые заинтерпретированные пьесы, меняет какой-то один регистр — и все звучит по-новому. В его «Трех сестрах» публика заново «услышала» Чехова — именно потому, что его никто не произносил: спектакль играют на языке глухонемых, а зритель читает титры. В его «Детях солнца» оказывалось, что драму оторванности интеллигенции от народа горьковские герои переживают, находясь где-то в Силиконовой долине,— и стало быть, оторванность эта необратима.

Действие «Норы» Кулябин переносит не просто в сегодня — он переносит его в мессенджер WhatsApp. «Кто там чирикает, неужто мой жаворонок?» — драматурги Роман Должанский и Амели Йоана Хааг оставили реплики ибсеновских героев почти без изменений. Только их не произносят, а пишут в «вотсапе».

Большая сцена питерского ТЮЗа имени Брянцева затянута черным, действие происходит в двух или трех местах одновременно, как будто экран монитора транслирует кадры встык: слева — Торвальд Хельмер в своем офисе, справа — Нора Хельмер с детьми и няней за столиком фудкорта. И там и тут — минимум предметов. Понять, где происходит сцена, можно из переписки героев — все пространство над сценой художник Олег Головко превратил в экран, на который, в свою очередь, транслируются экраны смартфонов: выходит на сцену персонаж — появляется экран смартфона как снимок его внутреннего мира. Переписка выглядит куда эмоциональней, чем существование героев на сцене: месседжи украшают смайлики и эмодзи. А вот герои, даже дети, разговаривают мало, да и отделены от нас прозрачной стеной, из-за которой, кроме реплик, усиленных микрофоном, доносится немного зловещий гул: гул супермаркета, шум офиса, или вообще шум настоящей жизни, от которой они прячутся в своих смартфонах.

Высокой, крупной Норе (Лиза-Катрина Майер) эта виртуальная жизнь явно не по росту и не по темпераменту — глядя на нее, вспоминаешь фразу Гёте о том, что Гамлет — это дуб, посаженный в цветочный горшок. Эта Нора с лицом античной Федры или Медеи научилась соблюдать условности и посылать мужу веселые селфи. Но все это тяготит ее не меньше, чем долг, который она выплачивает Нильсу Крогстаду (Кристиан Баумбах).

Режиссер и драматурги тактичны с Ибсеном — все как у него, но только адаптировано к новым реалиям. Разве что детей у Норы не трое, а двое: кроме вполне равнодушного к ней сына есть еще младенец в коляске. Ближе к финалу из монолога героини исчезла «программная» для времени Ибсена фраза о том, что раньше она была куклой для отца, теперь — игрушка в руках мужа. Зато сегодняшняя Нора с почти маниакальной настойчивостью пытается доказать, что тоже что-то значит — и потому еще в первых сценах раскрывает тайну: это именно она смогла раздобыть денег на лечение мужа — вот почему теперь он здоров и готовится возглавить банк.

Этот довольно тихий, аскетичный спектакль сделан по лучшим лекалам современного искусства. Стекло, отделяющее зал от сцены, оставляет зрителю пространство для чувств и мыслей. Поначалу ты можешь смотреть на все как на инсталляцию. Но чем ближе к развязке, тем чаще темперамент актрисы пробивает стекло, выплескиваясь в зал. Пространство буквально звенит от крика, когда она печатает: «Хоть один раз отнесись ко мне серьезно!» — умоляя мужа не увольнять Крогстада (тот грозит обнародовать ее вексель, который погубит карьеру Хельмера). Но нет — все тихо, просто Нора беззвучно (мы же за стеклом) опрокинула наряженную к Рождеству елку.

Таким же оглушительным кажется танец героини, после катастрофы все еще разучивающей «Тарантеллу». Контраст к огненной Норе — Торвальд, холодно наблюдающий за ее движениями через глазок камеры. Зато фразу «Я знаю, ты поступила так из любви ко мне» он произносит, срываясь на самодовольный визг. Актеру Фрицу Фенне не откажешь в мастерстве — с помощью пары реплик он умудряется передать абсурд ситуации: перетрусивший Торвальд знает, что он — центр мироздания, Норе оставлено место служанки. «На тебе обязанности перед мужем и сыном»,— самодовольно продолжит он. Вместо ответа придет месседж: «В первую очередь я человек». Нора тихо зайдет в спальню — взглянуть на мужа и сына, увлеченных рождественским фейерверком. Выключит телефон, оставит в детской и уйдет. Для нее начнется реальная жизнь.