Андрей Плахов об идейном кризисе Каннского кинофестиваля

Завершившийся Каннский фестиваль снова поставил вопрос о критериях, по которым присуждаются награды, и прежде всего две основные — «Золотая пальмовая ветвь» и Большой приз (гран-при) жюри.

«Золотая пальмовая ветвь» в этом году досталась корейской черной комедии «Паразиты», которую представил опытный режиссер Пон Чун Хо. Гран-при отдан снятому в Сенегале фильму «Атлантика» дебютантки Мати Диоп. «Паразиты» — качественный, немного экзотический для европейского глаза мейнстрим. «Атлантика» — продукт еще более экзотического, но довольно беспомощного артхауса: смехотворно прозвучали попытки сравнивать его с самобытными и мощными фильмами Цзя Чжанкэ или Апичатпонга Вирасетакуна. Подозреваю, впрочем, что и эти заслуженные авторы, засветись они в нынешнем конкурсе, оказались бы не в круге триумфаторов, а за бортом «корабля современности». Как оказались там Квентин Тарантино, Кен Лоуч, Марко Беллоккьо и, по сути, Педро Альмодовар: лишь сыгравший у последнего Антонио Бандерас отмечен наградой как лучший актер, а ведь французские критики поставили фильму одиннадцать «золотых пальм».

Каннские критерии, сформированные на протяжении десятилетий, специфичны и не совпадают ни с коммерческими, ни с оскаровскими.

Крайне редко фильмы, победившие в Канне, становятся кассовыми хитами: хотя можно вспомнить «Шербурские зонтики», «Мужчину и женщину», «Апокалипсис наших дней», но это все же исключения. Из числа каннских победителей только один-единственный фильм — «Марти» Делберта Манна — стал в 1956 году обладателем большого «Оскара». Малые «Оскары» за лучший иностранный фильм присуждались главным каннским фаворитам, конечно, чаще (назовем хотя бы «Жестяной барабан» Фолькера Шлёндорфа или «Любовь» Михаэля Ханеке) — и все равно у каннских наград иной профиль, вкус и запах, не похожие на оскаровские. Даже такой «стопроцентно каннский» фильм, как «Старикам тут не место» братьев Коэн, отхватил «Оскара», а вот в Канне жюри его проигнорировало. Кстати, название этой картины — живая иллюстрация к каннскому сюжету этого года.

Известно, как мечтали о высшем призе Каннского фестиваля самые великие режиссеры мира — Брессон, Бергман, Тарковский, но так его и не дождались. Андрей Тарковский дважды награждался Большим призом жюри — за «Солярис» и «Жертвоприношение», но главная награда упорно ускользала от него. Постепенно гран-при приобрел репутацию престижно-утешительной премии: его стали давать крупным мастерам, когда по каким-то причинам им не обламывалась «Золотая пальмовая ветвь». Последняя же, особенно в период, когда фестивалем рулил мудрый Жиль Жакоб, стала восприниматься как олицетворение творческой стратегии фестиваля, поддержки им прогрессивных и перспективных тенденций. Так, в 1990-е годы обладателями «Пальмы» стали Дэвид Линч, братья Коэн, Квентин Тарантино, манифестируя триумф американского независимого кино и «неоварварства». А в 2000-м Жакоб умелой и целеустремленной политикой привел к «Пальме» своего любимца Ларса фон Триера с его «Танцующей в темноте». Даже когда на каннском корабле происходил бунт и рушились иерархии — как случилось в 1999-м, когда жюри под началом Дэвида Кроненберга наградило «Розетту» братьев Дарденн — это тоже сигнализировало о важных переменах в искусстве, о кризисе постмодернизма и новой «реабилитации физической реальности».

Но уже в нулевые, а тем более в десятые годы нынешнего века каннские награды стали терять сакральный смысл, перестали восприниматься как «высший суд», пропуск в круг избранных. Это связано со многими факторами.

Кинематограф перестал быть ритуальным, переместившись на интернет-платформы, сакральность утратила сама профессия режиссера, развернулась борьба за гендерное равенство и «экологическое», стерильное искусство. Исчезло понятие «проклятых поэтов».

На место ушедших или уходящих «динозавров» золотого века кино пришли либо политкорректные зануды, либо аутичные и весьма специфичные авторы без темперамента, всего лишь имитирующие радикальные жесты.

Другая проблема — «а судьи кто?». В былые годы каннские жюри возглавляли такие крупные интеллектуалы, как Андре Мальро, Жан Кокто, Марсель Паньоль, не обязательно даже связанные в первую очередь с кино, потом — Фриц Ланг, Лукино Висконти… По правилам в ту пору в жюри обязательно входил авторитетный киновед или кинокритик. В составах жюри последних лет, напротив, доминируют медийные лица актеров и актрис, но в этом году возникла новая конфигурация, и в него вошли сразу пять видных режиссеров. Однако и этот опыт оказался не слишком продуктивным. У многих сложилось ощущение, что серьезных соперников намеренно выбили из игры.

В свое время были созданы национальные комитеты по выдвижению фильмов на Европейский приз. В польский вошли Вайда, Занусси, Кесьлёвский, кажется, даже Кавалерович, который еще был жив,— цвет польской кинорежиссуры. Все удивлялись тогда, как они сумели выдвинуть и благословить самый слабый польский фильм года. А в этом году в Канне прямо-таки повезло «Дылде» Кантемира Балагова — повезло, что она попала в программу «Особый взгляд». Там картина заслуженно получила приз за режиссуру и вдобавок награду международной критики — ФИПРЕССИ. А окажись она в большом конкурсе, скорее всего была бы растерта политико-гендерными жерновами.

Когда вам говорят, что жюри все правильно решило, а те, кто против, не готовы к нестандартным решениям, не верьте. Все обстоит ровно наоборот.

Решения, поощряющие дилетантство в угоду привходящих мотивов (политактуальность, мультикультурность, гендер и пр.), на самом деле и есть стандарт наших дней, становящийся все более унылым и наносящий искусству вред.

Когда вам говорят, что Альмодовару и Тарантино каннская награда нужна гораздо меньше, чем дебютантке из Сенегала, это бесспорно так. Но подобное соображение могло бы работать, если бы стоял выбор между двумя произведениями равной художественной силы. Пока же Каннскому фестивалю, если он хочет не бежать, задрав штаны, за модой, а формировать ее, если он не готов раздавать награды посредственным «актуальным» фильмам, по-прежнему больше нужен условный Альмодовар.