в цикле «Истории с оркестром» Владимира Юровского и Госоркестра

Мини-фестиваль «Истории с оркестром» в Московской филармонии, все программы которого выстраивались вокруг Пушкина, но рассказывали о сегодняшнем дне, завершился мировой премьерой «Сказания о Пугачевском бунте» Юрия Буцко (1938–2015). Эту и другую музыку о воле и неволе как о жизни и смерти слушала Юлия Бедерова.

Как бы тонко, выразительно и смело Юровский с Госоркестром ни играли, в «Историях» всегда есть еще литературный, знаточеский, архивный и едва ли не детективный смысл. В предисловиях Юровский стягивает нитями — он вообще часто использует это слово — музыку, темы и судьбы из разных эпох и стилей. Так, в двух последних концертах распутывались подробности и выстраивались ясные взаимосвязи между Пушкиным и Любимовым, Таганкой и Мейерхольдом, Дон Гуаном и Вальсингамом, Каменным гостем и Мефистофелем.

Но Юровский превращает прошлое искусства из академической выборки с оттенком ретро в пронзительно актуальное художественное и человеческое высказывание. И каждый может почувствовать себя не только частью истории русского и советского искусства, когда в основе программ лежат театральные партитуры, но и прямым адресатом текстов Пушкина, Мусоргского, Рахманинова, Шнитке или Буцко. Словно все нити ведут прямо к сегодняшнему дню и к нам сегодняшним.

Рассказывая о сюите из музыки Шнитке к «Маленьким трагедиям» Швейцера (составлена дирижером из фрагментов, в том числе не вошедших в фильм), Юровский как никогда точно конкретизировал свои ассоциации. И оказалось, что «предвидения Пушкина» касаются нас, а сегодняшняя чума — это глобальные изменения климата. Такое высказывание в Москве 2019 года вечером 7 июня, когда многие в зале параллельно следили за немузыкальными новостями, могло показаться нежданным благодушием вроде космизма. Но, во-первых, как в «Скупом рыцаре» Рахманинова с феноменальным Сергеем Лейферкусом в партии Барона можно было слышать не только названных Юровским Мусоргского и Чайковского, но и неназванных Берлиоза, Римского-Корсакова или Равеля, так и в «Маленьких трагедиях» свобода слушательских ассоциаций никак не ограничивалась. И страшный монолог Вальсингама, написанный Шнитке как будто для Высоцкого и исполненный Юровским на пределе эмоциональной температуры, явно выходил за рамки всех климатических и содержательных прогнозов.

А во-вторых, в последнем концерте цикла все встало на место. Борис (проникновенный Ильдар Абдразаков) и Шуйский (ловкий во всех отношениях Максим Пастер), Федор (Евдокия Малевская), Ксения (Эльмира Караханова) и Юродивый (Василий Ефимов) в первой редакции «Годунова», кроме того что чудесно пели, оказались нашими современниками. И страдали, умирали и говорили точно не о погоде. Прозрачно-безутешный музыкальный радикализм Мусоргского в оркестре это ощущение современности только усиливал. Отдельные аплодисменты режиссеру Асе Чащинской: если в «Трагедиях» мера изящества и эстрадности, столь чувствительная для Шнитке, казалась неточной, в «Борисе» все было сделано со вкусом в духе любимого Юровским трепетно-пунктирного концертного театра.

И наконец, мировая премьера потрясающего «Сказания о Пугачевском бунте» Юрия Буцко, написанного в мятежном 1968 году, во всей его огромности и многозначности стала однозначной точкой и развязкой всех историй. Словами Пушкина и народных песен Буцко в пространстве где-то между иконописью, Стравинским, Леже и Орфом (его «Прометей» тоже гипнотически трагично звучал в цикле несколько лет назад) говорил с нами о бесконечном круге воли и неволи, рвения и подавления, сострадания и разрушения, в котором мы были при Пугачеве, при Пушкине, в 1968 году и есть сейчас.

Партитура, составленная в педантичной, прозаичной и возвышенной манере «Страстей» из материалов русской художественной и политической истории, включая хроники, колыбельные и плачи — удивительно поэтичная, объемная, ни разу не морализаторская и конструктивно утонченная фреска,— была исполнена оркестром (два фортепиано, две арфы, орган, контрабасы, море ударных), огромным хором, с хрустальной ловкостью разделяющимся у Буцко на группы (хор имени Свешникова, одноименный хор мальчиков и хор студентов Ипполитовского училища), виртуозно и строго. А некоторые из сольных партий, в особенности у Александры Дурсеневой, стали событиями музыкальными и человеческими. Так еще мог бы работать и проживать на сцене музыку, текст и жизнь певец Максим Михайлов, вместе с которым Юровский задумывал эту программу, а теперь после его гибели посвятил его памяти.