Новые свидетельства о поведении партийной и советской элиты в первые дни войны

Одной из самых очевидных лакун в археографических источниках до сих пор остается внезапное начало Отечественной войны. И каждый новый документ, попадающий в открытый доступ, ценен.

Леонид Максименков, историк

Многие архивные материалы о предвоенной ситуации в стране и первых неделях внезапно начавшейся войны известны и доступны, однако далеко не все. Что именно и сегодня «загрифовано», можно назвать с доказуемой точностью вплоть до адреса архива, номера фонда, описи, дела и его краткого содержания. Например, журналы регистрации отправленных документов с резолюциями Сталина за искомый период с 17 июня 1940 года по 16 июня 1945 года (РГАСПИ. Фонд 558, опись 11, единицы хранения 422 и 423, 248 листов) — к главному кладезю военной мудрости Верховного главнокомандующего доступа как не было, так и нет. Также нас упорно не пускают ко всем шифротелеграммам Генштаба, ВВС РККА, ВМФ, штаба войск ПВО НКВД СССР, наркоматов авиационной промышленности, вооружения, хранящихся в том же личном архиве Сталина (там же, единицы хранения с 450 по 452). До сих пор ищут черновики позорного шедевра — «Сообщения ТАСС» от 13 июня 1941 года, где армии, обществу и государству было предписано сильнодействующее снотворное: «По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз». Документ в опубликованном виде известен, его архивный исходник со следами редакторских правок работы над тестом — вне доступа (как и много чего другого).

В условиях такой «архивной недоговоренности» особую ценность приобретают подлинники документов первых месяцев войны, которые «выныривают» из засекреченного небытия: донесения, шифровки, телеграммы, агентурные сообщения, официальные письма.

Отчет пани Зоси

Документов, о которых известно, что они все-таки дошли до сталинского узкого круга, не слишком много. Среди них (с недавних пор) — малоизвестное широкой публике письмо-отчет польской коммунистки Регины Львовны Каплан, направленное ею Соломону Лозовскому и переправленное им кандидату в члены политбюро и секретарю ЦК, члену Государственного комитета обороны Георгию Маленкову (Лозовский был опытнейшим большевиком-аппаратчиком, заместитель наркома иностранных дел, в первые дни войны назначен заместителем председателя мегаведомства советской пропаганды — Совинформбюро).

Автор письма — Регина (она же Зося) Каплан (партийная кличка Цитрин). Родилась в 1908 году, затем девочкой оказалась в России. В 20-е годы была инструктором Сокольнического и Краснопресненского райкомов комсомола в Москве. Студентка Коммунистического университета им. Свердлова, депутат Моссовета. В 1932-м по путевке Коминтерна с помощью ОГПУ переправлена в Польшу. Член ЦК Компартии Западной Белоруссии (КПЗБ). В 1933-м стала одним из организаторов Полесского восстания, за что попала в польскую тюрьму, где просидела до осени 1939 года. Это ее спасло от лубянских застенков, когда все руководство КПЗБ, которое находилось в Москве, было почти поголовно истреблено, а сама партия разогнана. Пани Зося была освобождена войсками Красной армии во время «освободительного похода» (также известного как «четвертый раздел Польши»), стала руководителем областного комитета коминтерновской структуры Международная организация помощи борцам революции (МОПР) в Белостоке и членом Белостокского областного совета депутатов трудящихся.

В первые дни Великой Отечественной с отступавшими войсками Красной армии пешком прошла через всю Белоруссию. После фильтрации в Москве ее берут на работу во Всесоюзный радиокомитет, который входил в Совинформбюро. Отсюда и выход с письмом на Лозовского. Тот немедленно оценивает значение документа и пересылает его Маленкову. Возможно, что с надеждой на доклад Сталину.

По сути, это доклад о положении дел в Белоруссии в первую неделю после нападения немецко-фашистских войск на СССР. Без прикрас.

Все вещи называются своими именами. Дабы автора не сочли паникершей и агентом-провокатором, Регина сразу раскрывает источники: «часть фактов видела собственными глазами», остальное «сообщили члены партии во время пребывания в прифронтовой полосе — Минск — Могилев — Гомель». Дальше — выдержки из письма-донесения.

О городе областного значения Пинске: «Пинский областной комитет партии во главе со всеми секретарями и всем аппаратом убежал из Пинской области, хотя там немцев не было. Убегая в панике из города, дали приказ взорвать военный городок. Взрывы складов в военном городке привели к неслыханной панике среди населения, которое стало в беспорядке убегать из города. Ввиду создавшегося безвластия различный сброд и по сообщению ряда т.т. — польские стрельцы стали грабить город и бесчинствовать».

О приграничном Белостоке, в котором бегство начальников началось с того, что спецсектор обкома в секрете от рабочих эвакуировал прежде всего семьи членов партии: «Такая эвакуация привела к таким настроениям в городе, что имели место случаи, когда людей из восточных областей разрывали в куски — "что, мол, сами убегаете, а нас оставляете"» (поясним, что восточные области — это территория Белоруссии до сентября 1939 года, «западные» — это аннексированные после пакта Риббентропа — Молотова польские земли).

О столице Белоруссии Минске Зося Каплан также рассказывает нелицеприятные вещи: «…эвакуация в городе была совершенно не организована. Правда, днем 24-го были попытки эвакуировать детей и беженцев из западных областей, но в процессе усиленной бомбардировки они прекратились. Никакая борьба с пожарами не была организована. Целый ряд учреждений и предприятий никаких указаний об эвакуации не получили…» А к половине одиннадцатого вечера 24 июня в здании ЦК компартии Белоруссии уже никого из руководства республики не оставалось, «а дежурный милиционер заявил, что каждый поступает по своему усмотрению».

Для связи с ЦК нужно было ехать в Могилев, но и там обстановка была похожей: «В Могилеве 27 июня утром после того, как ночью на предместье упало несколько бомб, в обкоме и ЦК, которые уже тогда перенеслось в Могилев, на несколько часов дежурства прекратились, и партийные и советские учреждения начали стихийно эвакуироваться. Например, утром 27-го все НКВД уже целиком подготовилось эвакуироваться».

Знали ли в Москве о хаосе и самоэвакуации, о паникерстве местных отделений НКВД и бегстве партийных начальников? Как на это реагировал Кремль, точнее, на что он тогда реагировал?

А вот на это. 25 июня в 18 часов 10 минут из Москвы в военную столицу Белоруссии летит кодированная депеша: «Шифром Могилев ЦК КП(б) Белоруссии Каминскому. Срочно сообщите, когда дано Вами указание обкомам КП(б)Б о возврате всех шифродокументов и куда они будут возвращать, а также вышлите акт о сожжении шифродокументов в Брестском обкоме № 781/ш № 15. Поскребышев».

Поясним для читателя, что «шифродокументы» — это коды, инструкции, блокноты и правила пользования кодами. Их необходимо было вернуть в Четвертую часть Особого сектора ЦК ВКП(б). Все остальное шифроделопроизводство (книги, журналы, дела, а также входящие и исходящие шифровки) должны были уничтожаться на месте по акту, который также высылался в Четвертую часть святая святых — личной канцелярии Сталина в Кремле. Так что 25 июня верный оруженосец вождя Александр Поскребышев волновался не о судьбе Брестской крепости, а о том, где шифродокументы Брестского обкома. Это иллюстрация сталинской заботы о документах.

В те же дни десант особистов с Лубянки высаживается в здании Генштаба на Знаменке в Москве для проверки положения дел с секретными документами. Начальник охраны Сталина Николай Власик посылает Маленкову рекомендации: «Уничтожение черновиков, лишних и испорченных экземпляров, а также использованной копировальной бумаги производить только по акту в присутствии старшей машинистки и представителя общей части Оперативного управления». Такая вот первоочередная забота в июне 41-го …

Тем временем Каплан продолжает. И рассказывает:

о Гомеле, где «был организован эшелон из семей ответственных работников НКВД и железнодорожного начальства. Этот же эшелон простоял на вокзале в условиях воздушных тревог от 4 часов утра до 2 часов дня. Паровозная бригада волновалась, почему эвакуируют только семьи ответ. работников»;

о Бобруйске (Могилевская область), где «паника приняла фантастические размеры. Когда враг был еще далеко и никакая непосредственная опасность городу не угрожала, советские и партийные органы эвакуировались из города». Жители услышали по радио извещение приблизительно следующего содержания: «Граждане! К городу приближается 42 бомбардировщика. Выходите из города и спасайтесь!» В результате «в полном хаосе население бежало из города. Никакого налета не было. Создавшееся положение использовал всякий сброд, который начал грабить магазины и квартиры»;

о Слуцке (Минская область), из которого первыми сбежали партийные боссы, а за ними поспешило и рядовое население. «Наземные войска противника были тогда далеко, но опустевший город занял [немецкий] десант…»

Регина Каплан по законам социалистического реализма, где главным требованием было даже во мраке увидеть светлое будущее, завершает свою докладную записку парой оптимистичных нот: «Наряду с вышеуказанными фактами видели мы, конечно, много фактов самообладания, выдержки и энергии, как, например, работа Пропойского райкома партии Могилевской области, который еще до речи тов. Сталина организовал во главе с секретарем райкома тов. Ковалевым рабочий отряд, ремонтировал автомашины, помогал красноармейцам догонять свои части и т.д., но о подобного рода фактах не пишу, потому что они сами собой разумеются, а реагировать надо, конечно, на факты отрицательного порядка. Насколько мне известно, меры расстрела по отношению к дезертирам из состава парторганов на Белоруссии применены не были».

Кому отлили «партийную пулю»

Что было дальше с меморандумом польской коммунистки, который однозначно обвинял в трусости и предательстве партийное руководство и чекистов?

Документ поступил к Маленкову 23 июля, когда в Кремле иерархия виноватых уже была определена. Из трех китов, на которых держалась советская власть (партия, госбезопасность и армия), виновником катастрофы начала войны Сталин предсказуемо выбрал армию и генералитет. Поэтому хитрый царедворец Маленков, как лицо, особо приближенное к вождю, не мог докладывать первому лицу документ подобного содержания и начертал на сопроводительной записке Лозовского ничего и никого не обязывающее: «Сохранить. При первом случае переговорить с т. Пономаренко (в это время — первый секретарь ЦК компартии Белоруссии.— "О")».

Представился ли случай? Переговорил ли Маленков с Пономаренко или нет? Ответа у нас нет. Известно только, что на судьбе партайгеноссе Белоруссии 22 июня никак не отразится: Пономаренко возглавит подпольный ЦК компартии Белоруссии, станет руководителем Центрального штаба партизанского движения, а после войны его (уже ранге секретаря ЦК) назначат ответственным за правоохранительные и компетентные органы, он будет координировать разгром и суд на Еврейским антифашистским комитетом и «дело врачей». Затем его карьера пойдет на спад: министр культуры СССР, второй секретарь компартии Казахстана, посол в Польше…

Так что к моменту, когда письмо Регины Каплан было зарегистрировано в канцелярии на Старой площади, назначенные партией виновные в катастрофе лета 41-го уже несли наказание: военное руководство Западного фронта было арестовано полностью.

В личном фонде Маленкова на эту тему всплыл один любопытный документ — список намеченных на заклание генералов.

В начале июля 41-го года замначальника Третьего управления (военной контрразведки, будущего СМЕРША) Наркомата обороны майор госбезопасности Михеев представляет высшему руководству страны «Список лиц командно-начальственного состава Западного фронта, арестованных за предательство интересов Родины». Вот список и суть предъявленных обвинений:

1. Павлов Дмитрий Григорьевич — генерал армии, бывший командующий фронтом — как предатель, открывший фронт немцам и своими действиями дезорганизовавший управление фронтов.

2. Климовских Владимир Ефимович — генерал-майор, бывший начальник штаба фронта — за преступное отношение к своим обязанностям, самоустранение от руководства штабом фронта и дачу явно неверных распоряжений.

3. Клич Николай Александрович — генерал-лейтенант, бывший начальник артиллерии фронта — за срыв снабжения частей фронта артиллерией и боеприпасами, вследствие чего части были противником разгромлены.

4. Григорьев Андрей Терентьевич — генерал-майор, начальник связи фронта — за срыв связи фронта с действующими частями и необеспечение контроля над основными узлами гражданской связи.

5. Коробков Алексей Андреевич — генерал-майор, бывший командующий 4-й армией фронта — за трусость и неорганизацию обороны частей армии.

6. Черных Сергей Александрович — генерал-майор, бывший командир 9-й авиадивизии фронта — за неоказание сопротивления противнику во время боевых действий и побег с фронта, в результате чего дивизия понесла большие потери.

7. Лазаренко Иван Сидорович — генерал-майор, бывший командир 42-й стрелковой дивизии — за преступное отношение к своим обязанностями, проявление трусости и создание паники.

8. Дорофеев Иван Григорьевич — полковник, начальник топографического отдела штаба фронта — за необеспеченность нормальной работы приграничных топотрядов, в результате чего личный состав отрядов разбежался, оставив на местах секретные материалы.

9. Шейнкин Залман Лейбович — полковой комиссар, бывший начальник Военторга фронта — за побег с фронта в первый же день военных действий, оставив аппарат Военторга без руководства.

10. Таюрский Андрей Иванович — генерал-майор, зам. командующего ВВС фронта — за преступное размещение авиации на полевых аэродромах вблизи границы, в результате чего авиация в первый день войны понесла огромные потери.

Красными галочками в этом списке Маленков отмечает фамилии Павлова, Климовских, Григорьева и Коробкова. И добавляет еще одну фамилию свежеарестованного (11 июля 1941 года) генерала: «Кленов — генерал-лейтенант. Начальник штаба Северо-Западного фронта». После «арестован за» стоит прочерк. Формулировку еще не утвердили. Но важно не это — важно, что после Западного принялись за Северо-Западный фронт…

Вместо послесловия

Генерал Кленов будет расстрелян 23 февраля 1942 года, а Регина Каплан проработает в польской редакции Радиокомитета до 43-го года. Затем год будет служить политработником на Юго-Западном и Третьем Украинском фронтах. В 1944-м — она начальник политотдела Польского партизанского штаба. В освобожденной Красной армией Польше — замдиректора Высшей партийной школы в Варшаве, затем там же в отделе истории партии при ЦК. С 1947 по 1950 год работала в Академии общественных наук при ЦК ВКП(б) в Москве. Затем ее следы в номенклатурных отделах кадров теряются. Впрочем, не ее единственной.

Дилемма «кто прав — кто виноват» в катастрофе лета 41-го с точки зрения логики власти была разрешена Кремлем политически правильно, большевистский режим на том и стоял: партия всегда и во всем права. Так что партийное руководство вышло из роковой передряги лета 41-го не тронутым, а окрепшим…