Как Верховный суд СССР разрешил реабилитированным гражданам добиваться возвращения конфискованного жилья и к чему это привело

Как 65 лет назад квартирный вопрос повлиял на борьбу с последствиями культа личности.

Леонид Максименков, историк

Смерть Сталина привела в движение невиданную кадровую революцию. Начали чистить госбезопасность и милицию. Шерстить органы правосудия. Был снят генеральный прокурор СССР. С треском полетел его заместитель и главный военный прокурор Афанасий Вавилов, который не смог «отрешиться от порочного, складывавшегося у него годами стиля работы». При пересмотре судебных дел он-де проявлял «нерешительность, особенно в тех случаях, когда сам давал санкции на арест». Все это санкционировалось президиумом ЦК КПСС (см. фото).

Распустили лагерные суды. Упразднили особые совещания. Была признана «порочной» «практика отношений к анонимным заявлениям». Увольняли со службы ответственных сотрудников правоохранительных ведомств и отправляли на пенсию членов Верховного суда. Формулировки были нелицеприятными. Они предопределяли наказание по партийной линии. А значит, лишение или понижение в воинских званиях, урезку пенсий и номенклатурных благ (тот же военный прокурор Вавилов был исключен из партии и лишен звания генерала Советской армии).

И вот на этом фоне весной 1955 года в центре событий оказался председатель Верховного суда СССР Анатолий Волин. 20 апреля с подачи секретариата ЦК КПСС президиум ЦК принял решение с многозначительным заголовком «Об ошибке, допущенной т. Волиным А.А.» (П116/XXXV) (см. фото). Была создана «тройка» по исправлению этой «ошибки», в которую вошли Михаил Суслов, а еще министр юстиции и заместитель начальника административного отдела ЦК, который тайно рулил советскими правоохранительными органами и всей судебной системой.

Что же случилось и какова «ошибка», которую исправляли с помощью специально сформированной по решению секретариата ЦК «тройки»? А случилось невероятное: в отличие от коллег из других ведомств, привлеченных за «нарушения социалистической законности» в период культа личности, председатель Верховного суда оказался повинен в гнилом либерализме, допущенном уже после смерти вождя.

Покушение на систему

Советская политическая культура не подразумевала механизма возвращения того, что было отобрано властью. Традиция в Стране Советов была вскормлена иная: однажды отнятое к владельцу не вернется (исключения бывали, но только по особому распоряжению и, как правило, с «шлейфом», о чем речь чуть ниже); реституция — понятие для социализма чуждое, да и просто компенсация — тоже вроде как «с душком». Таков был устоявшийся за десятилетия негласный закон. «Ошибка» верховного судьи Волина заключалась в том, что именно этот неписаный закон он нарушил.

22 января 1954 года пленум Верховного суда СССР, проходивший под руководством Волина А.А., разъяснил судам, что «граждане, реабилитированные по суду как невинно осужденные, могут требовать восстановления прав на жилплощадь».

Для советской системы это было сродни революции: до этого разъяснения пленума ВС главенствовало незыблемое постановление другого пленума ВС СССР — от 12 декабря 1940 года, по которому арестованный при отсутствии по постоянному месту жительства свыше шести месяцев «вступившего в силу законного приговора» навсегда лишался права на жилое помещение, где проживал до ареста и ссылки. Пункт 14 этого директивного документа закрывал вопрос навсегда: «<…> отмена судебного приговора или постановление о высылке и прекращение дела не могут служить основанием для возврата занимаемых ранее помещений».

Теперь представим первую зиму без Сталина. В Москву стали робко возвращаться реабилитированные жертвы ГУЛАГа. Создавалась ситуация, о которой Анна Ахматова произнесла памятные слова: «Теперь две России взглянут друг другу в глаза — та, что сидела, и та, что сажала». Причем не метафорически, как у Анны Андреевны, а вполне реально: вернувшиеся оттуда сидевшие и оставшиеся по эту сторону колючей проволоки сажавшие взглянули в глаза не просто в толпе, а на порогах квартир и комнат, где когда-то одних арестовали, а другие эти квартиры оккупировали. И вот в таких драматических декорациях получалось, что на сторону униженных и оскорбленных, сирых и убогих, измученных голодом и цингой встал сам Верховный суд СССР.

Неслыханное дело: ВС разрешил добиваться возвращения конфискованных квартир и комнат сначала в жилищных отделах местных советов по месту арестов; если люди не находили справедливости там, то могли обращаться в суды с исками. Их были обязаны (!) принимать к рассмотрению и, согласно разъяснению высшей судебной инстанции, решать в пользу бывших зэков (!).

На глазах разворачивалась необычная для истории России коллизия: жертвы при жизни могли по суду добиваться справедливости и рассчитывать на возмездие. Причем высшей справедливости — возвращаться в квартиры и комнаты, где были когда-то арестованы. А узурпаторы должны были выметаться на улицу. Стоит ли удивляться, что в номенклатурных коридорах поднялся ропот: это что же, признать в правах тех самых троцкистов, двурушников, предателей, фашистских прихвостней, террористов, подрывников и буржуазных националистов всех мастей, которые, казалось, навсегда должны были сгинуть в гулаговской вечной мерзлоте?..

Квартирная практика

В богатой на события советской практике прецеденты с возвращением квартир прежним владельцам крайне редко, но все же случались. В основном — до начала Большого террора летом тридцать седьмого. «Точечные» решения принимались политбюро или председателем Совнаркома (премьером) в порядке одергивания зарвавшихся органов госбезопасности или в качестве показательной рекламы социалистического гуманизма.

Так, в ноябре 1932 года арестованный инженер-бумажник Абрам Львович Маковский был выпущен на свободу и восстановлен в партии. Политбюро предложило подыскать ему работу по специальности. В резолюции по делу Маковского примечателен такой пункт: «5. Предложить ОГПУ немедленно вернуть т. Маковскому его квартиру, конфискованные у него личные деньги и средства, полученные от продажи его вещей» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 481. Л. 12). Отдельным пунктом резолюции внимание Коллегии ОГПУ особо обращалось на «недопустимые методы допроса» и на «незаконные методы следствия». Следователей, которые вели дело Маковского, было решено предать суду.

О чем говорит этот прецедент? Да ни о чем: спустя 6 лет после показательно явленной социалистической справедливости до Абрама Львовича Маковского (и его квартиры) чекисты все-таки доберутся. 10 июня 1938 года по одному из пресловутых «сталинских списков» в разделе «Москва-центр» (под № 82) он будет приговорен по первой категории, то есть к расстрелу.

Показателен и пример в отношении репрессированных потомков «нашего всего» — А.С. Пушкина, которым поблажка вышла по случаю 100-летия со дня гибели «солнца русской поэзии». 25 января 1937 года Молотову докладывают о письме троюродной внучки А.С. Пушкина — гражданки Бонафеде-Козловской. Она пишет, что в 1935 году ее вместе с родственниками выслали из Ленинграда в Казахстан. Просит разрешить вернуться в Питер, а главное — возвратить отобранную квартиру. Княжну Ольгу Бонафеде-Козловскую в Петербург (но не в квартиру) вернут, вместе с ней освободят целую группу потомков поэта. Многие из них позже погибнут в блокаду, но Бонафеде повезет: она избежит блокады, поскольку ее вновь арестуют 29 июня 1941 года и 6 июля этапируют в тюрьму № 2 города Златоуста Челябинской области. После освобождения (уже после войны) Особым совещанием при МГБ Союза ССР 31 августа 1949 года ей разрешат проживание в Ленинграде. Но фамильной квартиры она так и не увидит.

Да и не могла княжна в родные стены вернуться — судьба любых «квартирных кейсов» по делам арестованных на самом деле была предопределена за пару месяцев до начала Большого террора — после рассмотрения на политбюро «Вопроса Азово-Черноморского крайкома ВКП(б)».

Информационным поводом стала шифровка Ефима Евдокимова из Ростова-на Дону в Москву, в ЦК, Сталину, посланная 29 мая 1937 года в 1 час 03 минуты ночи. Первый секретарь докладывает: «У нас по краю значительное количество арестованных врагов народа троцкистов и правых (свыше тысячи человек). Наибольшая масса арестованных падает на города Ростов, Сочи, Шахты и Таганрог. Прошу поручить НКВД произвести выселение семей арестованных. Особенно это нужно сделать по Ростову и Сочи — шипят, как змеи, и занимают квартиры в советских домах. Надо дать им вне пределов края».

Сталин предлагает: «Выселить куда-нибудь в Казахстан, в один из районов Казахстана». Политбюро уточняет сталинский приказ: «Поручить НКВД произвести выселение из пределов АЧК в один из районов Казахстана семей арестованных троцкистов и правых» (П49/476 8 июня 1937 года). Опыт решения вопроса с квартирами распространили затем по всему Союзу (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 573. Л. 64–65). При этом «шипение, как змей» прекратилось не только на казенных «квартирах в советских домах», но и в частном секторе, а также в комнатах в коммуналках, в подвалах и на пригородных дачах.

На конфискованные квартиры было много претендентов. Приоритет принадлежал чекистами, которые «жили и работали» в непростых условиях, но известны и другие желающие. 14 мая 1938 года поэты Вера Инбер, Николай Асеев и Джек Алтаузен пожаловались Молотову, что на их ходатайство об улучшении жилищных условий, пересланное председателю Моссовета Сидорову, получен отказ. Тогда они обратились в НКВД лично к товарищу Ежову с просьбой о «представлении каждому по одной дополнительной комнате из фонда опечатанных квартир». Доступ к этому фонду стал едва ли не символом номенклатурного статуса, а упомянутое уже решение Верховного суда от 1940 года вселяло в интересантов уверенность: закон обратной силы не имеет. И вдруг после всего этого — 1954 год и революционное постановление пленума Верховного суда…

Кто не успел, тот опоздал…

Были ли люди, успевшие воспользоваться решением ВС до того, как оно было квалифицировано партийной инстанцией как «ошибка»? Были. Вот небольшой список тех, кто уже в 1954 году стал бенефициантом едва ли не самого гуманного из всех решений советского суда, как известно, «самого справедливого суда в мире».

Алексей Каплер — писатель, кинодраматург, лауреат Сталинской премии, автор сценариев к блокбастерам довоенного сталинизма «Ленин в 1918 году», «Ленин в Октябре» и «Три товарища». В 1942 году он подружился с 16-летней дочерью Сталина Светланой и для центрального органа партии газеты «Правда» написал «Письмо лейтенанта Л. из Сталинграда». В конце опубликованного очерка автор сам подписал себе приговор: «Сейчас в Москве, наверное, идет снег. Из твоего окна видна зубчатая стена Кремля». Публикация этого «антихудожественного рассказа» вызвала закрытое постановление секретариата ЦК. Каплер был арестован и осужден на пять лет Воркуты. Повторное осуждение в 1948 году и пять лет в Минлаге. В 1954 году полностью реабилитирован. По решению суда ему возвращена двухкомнатная квартира в Москве. А проживавшему там гражданину Пилевскому Моссовет предоставил другую площадь.

Что именно могло не понравиться Центральному комитету в этой рокировке при «разборе полетов»? То, что народный суд 4-го участка на Красной Пресне в Москве выселил семью из шести человек, а квартиру в 46,6 квадратных метра возвратил ее прежнему владельцу — одному Каплеру. А ведь у его жены — бывшей кинодивы и московской красавицы Валентины Токарской, также отбывшей срок в Воркутлаге,— уже была комната размером 14,5 метра в московской коммуналке. Вывод напрашивался сам собой: вот пусть бы жил этот Сталинский лауреат у супруги. В коммуналке.

А вот другой пример. Любовь Яковлевна Басиас была вдовой первого председателя Центрального банка коммунального хозяйства и жилищного строительства (Цекомбанк), члена РСДРП с 1902 года Фемистокла Анатольевича Басиаса. По иронии, этот банк был создан для кредитования строительства, коммунальных предприятий и ремонта жилых помещений. Фемистокл умер вовремя и в своей постели, а комната в 46 метров по адресу Москва, Никитский бульвар, дом 12, квартира № 1 была закреплена решением Моссовета пожизненно за вдовой. Любовь Яковлевна и сама была незаурядной личностью. Врач-педиатр, до революции работала ординатором в Обуховской больнице в Питере, после — директором Текстильного института и Второго Московского медицинского института, возглавляла Государственную центральную медицинскую библиотеку. Как оказалось, это был хороший трамплин для… тюрьмы. В 1947 году врача-большевичку арестовали. Ее комнату предсказуемо занял работник МГБ Шутов. Но старушка выжила, вернулась в Москву и пришла в суд требовать возвращения собственной комнаты. Народный суд 1-го участка Краснопресненского района Москвы, исполняя директивные указания Верховного суда Страны Советов, ее иск удовлетворяет и выселяет чекиста Шутова (семья из 4 человек). ЦК опять негодует: одинокой старушенции вернули без малого полсотни ее же метров, а несколько человек выставили на улицу.

Или вот еще пара счастливцев: профессор-историк Сергей Митрофанович Дубровский и его жена Берта Борисовна Граве (автор бестселлера «К истории классовой борьбы в России в годы империалистической войны»). Дубровский работал деканом исторического факультета Ленинградского госуниверситета. Осужден в 1936-м. Освобожден. Повторно арестован в 1949 году. Вновь освобожден и реабилитирован. Когда 3 сентября 1954 года народный суд вернул Дубровским жилплощадь и решил переселить гражданина Григорьяна (место работы неизвестно), то последний признал иск правильным. Но ЦК недоволен и здесь. Площадь — «казенная», и не судам решать, где кому жить. К тому же Дубровским успели вернуть конфискованную дачу в Барвихе. Под боком у кремлевской больницы с санаторием и недалеко от дач членов президиума ЦК!

Попавший «под раздачу» Волин, узнав о своей «ошибке» из решения президиума ЦК, 27 апреля 1955 года объясняет в письме первому секретарю ЦК Никите Хрущеву свои резоны: «Пленум Верховного суда СССР, давая судам такое разъяснение, исходил из того, что когда человеку, осужденному по сфальсифицированному делу, возвращается свобода, честное имя, звание, награды, имущество, то отказ в восстановлении прав на жилплощадь лишь по тем мотивам, что он находился в заключении более шести месяцев, был бы неправильным, тем более когда жилплощадь арестованного занималась с нарушением закона» (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 57. Д. 56. Л. 108). Волин продолжает и задает вопрос: «Было бы законным решение суда об отказе в иске о возврате жилищной собственности бывшему председателю ЦИК Армянской ССР Акопяну, осужденному в 1937 году по сфальсифицированному делу, а ныне реабилитированному? (скорее всего речь идет о Серго Мартикяне, который вышел на свободу и пережил Сталина на четыре года.— "О"). Тем более что его квартира также была занята работником следствия, производившим расследование по его делу, исключенном за фальсификацию из партии». И тут же отвечает: «Суд на законном основании вернул Акопяну его квартиру…»

Но охранители в номенклатуре на суть вопроса смотрели иначе. С точки зрения абстрактного буржуазного права, может быть, все и законно. А вот партия считает иначе. Заместитель заведующего отдела административных органов ЦК (де-факто глава советской юстиции) генерал-майор Валентин Золотухин сформулировал главное прегрешение Волина так: «Внося на рассмотрение пленума Верховного суда СССР проект постановления, допускающего серьезное нарушение прав граждан, т. Волин не только не согласовал этого вопроса в правительстве, но и ни с кем предварительно не посоветовался» (Золотухин — ЦК КПСС, 8 апреля 1955 года). Под «правительством» подразумевается политбюро, а «ни с кем не посоветовался» — не получил санкции в административном отделе ЦК.

Короче: советоваться надо было, и не суду решать, что законно, а что нет. И нет смысла искать, что же конкретно не понравилось в решении перечисленных судебных казусов главному штабу советской юстиции, не понравилось все: и то, что доходяги вернулись «по месту проживания до ареста», а не остались в черте зэковской оседлости; и то, что стали требовать в судах возврата конфискованной собственности; и то, что суды встали на их сторону и принялись фактически выгонять «честных советских людей» на улицу…

У «ошибки» есть имя

Нужен был повод, чтобы порожденное «ошибкой Волина» безобразие прекратить. И повод был найден. «Красная черта» была перейдена, когда суды замахнулись на самое святое, что было в советской системе подбора, расстановки и воспитания кадров,— на номенклатуру ЦК на Старой площади. Ведь затеянная т. Волиным А.А. реституция дошла в итоге до (страшно сказать) ответственного работника аппарата ЦК КПСС Бориса Михайловича Ярустовского. Именно после его «дела» появилось и решение секретариата ЦК, и «тройка» по исправлению «ошибки т. Волина» была сформирована.

Каким он был, этот герой своего времени? Вот краткая справка: придя в памятном ждановском 46-м году в ЦК из Главного политуправления Советской армии, майор Ярустовский в 1954 году работал завсектором музыки отдела культуры ЦК КПСС. До этого курировал проведение в жизнь позорного постановления 48-го года об антинародной музыке, руководил музыкальной жизнью советской страны, учил композиторов-формалистов писать народную музыку и одергивал исполнителей западного репертуара, диктовал издательствам редакционную политику, а консерваториям — кадровые вопросы. Например, решал, давать ли персональную пенсию умирающему Сергею Прокофьеву (посоветовал не давать, ибо тот зарабатывал и так достаточно). Почти 30 лет пестовал кадры музыковедов. А главное, был в курсе всех новостей на музыкальном фронте, прежде всего секретных, совершенно секретных и особой важности, поступавших на Старую площадь с Лубянки.

Там в 1950 году в разгар борьбы с безродными космополитами арестовали и отправили на ГУЛАГ как еврейского националиста композитора Веприка. Александр Моисеевич был лояльным советским гражданином, профессором и даже завкафедрой инструментовки Московской консерватории, трудился в секции симфонической музыки Союза советских композиторов. Веприк писал правильные опусы под характерными названиями «Сталинстан», «Песня ликования», «Проклятие фашизму», «Песня о Котовском». Но при этом наивно настаивал на еврейской тематике («Пляски и песни гетто», «Кадиш» и др.). Когда после создания Государства Израиль начался погром в Еврейском антифашистском комитете и приступили к ликвидации так называемого еврейского националистического подполья, под раздачу попадает и Веприк: его квартира опечатана и конфискована, а после пресловутых шести месяцев консервации в нее въезжает не чекист-куратор и не следователь, а… вовремя подсуетившийся главный советский музыковед Ярустовский. Как музыкант к музыканту. Получилась внутриведомственная рокировочка на почве решения главного в стране вопроса — квартирного.

По законам жанра хрупкий и больной Веприк должен был без следа сгинуть в воркутинском пермафросте. Но Веприк не умирает и в 1954 году возвращается в Москву. Подает иск в суд. Получает назад свою квартиру. А «семье гражданина Ярустовского» предлагается помещение освободить. Можно представить себе шок в коридорах и кабинетах на Старой площади: кадрового сотрудника ЦК выставляют на улицу! Квартиру отдают возвратившемуся из лагеря контрреволюционеру и сионисту!

Тут и сработал номенклатурный стоп-кран: партийная машина включает сирену тревоги и вводит в действие охранительные механизмы. Секретариат ЦК принимает решение об «ошибке т. Волина А.А.», скандальное постановление ВС подводят под отмену (основание — обращение в административный отдел ЦК: «Министр юстиции СССР т. Горшенин и генеральный прокурор т. Руденко считают, что постановление пленума Верховного суда СССР… принято с нарушением закона. С предложением о пересмотре этого постановления обратился в ЦК КПСС председатель Верховного суда РСФСР т. Битюков»).

Для комиссии Суслова (той самой «тройки») все ясно: 3 мая 1955 года президиум ЦК вдогонку к решению по персональному вопросу т. Волина утверждает резолюцию «Об ошибочном постановлении пленума Верховного суда СССР» (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 8. Д. 234. Протокол П118/22). Теперь виноваты все судьи, а не один Волин. И три дня спустя, 6 мая, следуя приказу из Кремля, Верховный суд единогласно отменяет когда-то также единогласно принятое им собственное решение. При этом предписывает: «<…> 2. Разъяснить судам, что при разрешении таких дел они должны руководствоваться ст. 34 постановления ЦИК и СНК СССР от 17 октября 1937 года "О сохранении жилищного фонда и улучшении жилищного хозяйства в городах" и пунктом 14 постановления пленума ВС СССР от 12 декабря 1940 года. № 46/23-V» (см. фото).

Так вот и приехали: борьба с культом личности и его последствиями, едва начавшись, отныне должна была основываться на сталинском беззаконии времен Большого террора вообще и на постановлениях 1937 и 1940 годов в частности. Что и требовалось доказать.

31 мая завсектором административного отдела ЦК Куликов и замзавсектором отдела Чистяков с нескрываемым злорадством рапортуют Кремлю о полной отмене постановления Верховного суда, которым «предоставлялось право лицам, ранее привлеченным к уголовной ответственности, а затем реабилитированным, обращаться в судебные органы с иском о возращении жилплощади». Обратите внимание на упоминание об «уголовной ответственности» — реабилитированные, подчеркивается, все же были для власти уголовниками.

Финал истории

Отдадим должное: даже после этого глава ВС Волин пытался достучаться до инстанции. Взамен отмененного президиумом ЦК постановления Верховного суда он предлагает: «Представляется целесообразным издать по этому вопросу соответствующее указание правительства, которым обязать местные органы внимательно подходить к разрешению жилищных вопросов граждан, реабилитированных по суду. Проект такого указания прилагается». Вот что значилось в проекте: «Обязать Советы министров союзных и автономных республик, крайисполкомы, облисполкомы, городские и районные советы депутатов трудящихся обеспечивать жилплощадью лиц, реабилитированных судом и возвратившихся из мест заключения или ссылки к прежнему месту жительства, если по тем или иным причинам не представляется возможным вернуть им их прежнюю жилплощадь».

Разумеется, в Кремле эту инициативу проигнорировали. А ее автора, несмотря на покаянное письме Хрущеву («Заверяю ЦК КПСС, что из этого указания мною будут извлечены должные выводы и уроки на будущее в моей работе»), без сантиментов выдавили из ВС.

Обошлись со штрафником, правда, гуманно: он работал потом на должности заместителя главного арбитра в Госарбитраже при СМ СССР, партбюро характеризовало его положительно (в характеристике, присланной в Комитет партийного контроля, сообщалось, что Волин зарекомендовал себя «как вдумчивый и добросовестный работник, проявляет много энергии к правильному разрешению споров, возникающих между хозяйственными организациями»). Анатолий Волин скончался в Москве в возрасте 104 лет в 2007 году…

А под занавес коротко еще об одном архивном документе. 21 сентября 1956 года председатель КГБ при Совете министров СССР генерал армии Серов и министр финансов СССР Гарбузов рапортовали в ЦК КПСС о том, что с 1953 по 1 июля 1956 года только в Москве реабилитированным выплачено за изъятые имущество и ценности 26,8 млн рублей, в том числе за первое полугодие 1956 года — 13,7 млн рублей. Правда, ни главный чекист, ни главный финансист при этом не назвали числа осчастливленных компенсациями москвичей и общей цифры жертв репрессий по «лучшему городу земли». Еще Серов и Гарбузов признали, что при Сталине «имели место грубые нарушения установленного законом порядка наложения ареста на имущество, его изъятие и конфискацию. Особенно в 1937–1939 годах, когда квартиры арестованных опечатывались без описи. В таких случаях следует создавать комиссии из Министерства финансов, КГБ, прокуратуры и Минторга». О судьбе самих квартир в рапорте за двумя подписями целомудренно умалчивалось. Ведь решения 1937–1940 годов в этой части никто не отменял.

И не отменит.