Выбор Игоря Гулина

Оксана Васякина
Ветер ярости

Оксана Васякина — одна из главных фигур молодой феминистской поэзии, переживающей сейчас в России бум. В последнее время из мира зинов, маленьких издательств, уличных акций и вечеров для своих она стала открываться более массовому читателю. Среди прочего книга Васякиной неожиданно вышла в издательстве АСТ.

Помимо стихов, она включает большой разговор Васякиной с журналисткой Екатериной Писаревой. Интервью касается не только поэзии и феминизма, но и личных обстоятельств: семейной истории, любви, дружбы. Может возникнуть вопрос, почему стороннему читателю должен быть интересен этот сырой материал, еще не ставший литературой. Однако эта откровенность напрямую связана с тем, как работают стихи Васякиной, также переполненные предельно интимными подробностями биографии. Разрушение границ между частным и публичным становится здесь не только поэтической, но и политической ставкой.

Это не вполне позиция. Сращение гражданской поэзии и лирики — традиция. И именно из-за узнаваемости этого жеста оно зачастую оказывается ролевой игрой, скажем, «в Маяковского». Васякина избегает этого по той причине, что сплавка происходит глубоко в теле. Привычная нам слегка стерильная «гражданственность» деформируется. Политика перестает быть чередой шаблонных слов и жестов, становится делом любви, а любовь наделяется по-настоящему грозной силой. Это любовь к слабому и не прекрасному. Поэтому она избавляется от романтического дурмана и работает как демонтаж социальных иллюзий. Делает нежеланные вещи видимыми.

Прежде всего это касается сексуального насилия. Ему посвящен центральный текст книги. Изначально поэма «Ветер ярости» была издана Васякиной в виде самодельного, отпечатанного на принтере зина и предназначалась для распространения среди женщин. Мужчина не мог получить книгу в руки. Формат и запрет изымали текст из литературного поля — иерархизированного и лицемерно демократичного.

Оставаясь литературой, политическая поэзия обречена на иронию и ресентимент, на протест — прежде всего против собственного бессилия. Васякина находит способ сделать поэзию оружием, вернуть ей почти невозможную в современности авангардную потенцию. Происходит это за счет открытия нового фронта. «Ветер ярости» — визионерская утопия, рисующая картину кровавой гендерной войны, в которой патриархат терпит сокрушительное поражение. Последнее возмездие не оставляет шанса любому насилию. После этой революции в сущности исчезает основанный на разделении и несправедливости человеческий мир, уступая место новому, почти неописуемому единству.

Однако апокалиптическая мощь «Ветра ярости» не могла бы вполне состояться вне контекста других стихов Васякиной, также политических, но почти противоположным образом. Их основа — настойчивость в демонстрации опыта уязвимости: бедности, бездомности, социальной и гендерной незащищенности, голода, болезни, в конечном итоге — смерти. В этой хрупкости нет жалости, никакого сентиментализма. Трещины, которыми покрыто человеческое существование, становятся своего рода каналами связи. Они наполняются кровью, но уже не кровью насильников и угнетателей, а той кровью, что, постоянно смешиваясь, обеспечивает циркуляцию родства, солидарности и любви. Так устроена и сама поэтическая динамика ее стихов: они живут в постоянном ритме иссушения и наполнения, слабой речи, которая обретает силу, помня о слабости.

---

Приказ Реввоенсовета № 279 + Антология авангардистских приказов и декретов

Новый выпуск авангардистской серии Европейского университета устроен как перевертыш: тут сразу две книги, объединенные скорее по ассоциативному принципу, чем по прямой связи.

Одна из них — репринт любопытного артефакта из истории сотрудничества авангардистов и советского государства. Брошюра под названием «Приказ Революционного военного совета Республики № 279 „К пятилетию Красной Армии”» вышла в 1923 году за подписью Льва Троцкого и пяти его ближайших соратников. Приказом это можно назвать довольно условно. Здесь нет распоряжений, кроме финального призыва «крепнуть, мужаться и готовиться». Скорее это образец праздничной агитлитературы, поэтический отчет о победах и обещание грядущих подвигов, документ несвершившейся мировой революции.

Необычной эту книжечку делает то, что «Приказ» был оформлен Юрием Анненковым. У Анненкова была в это время неоднозначная репутация. С одной стороны — умеренно аполитичный художник с оттенком эстетства, типичный попутчик. С другой — декоратор знаменитой постановки «Взятие Зимнего», иллюстратор блоковских «Двенадцати». В 1923 году Анненков работает над парадным портретом Троцкого — своим самым успешным полотном раннесоветского времени. Участие в издании «Приказа» — также следствие этой недолгой близости к Троцкому. Если верить самому художнику, иллюстрации он нарисовал за одну ночь. Они выполнены в типичной для него посткубистической, немного экспрессионистской, изысканно-изломанной манере. От этого в героически-оптимистичной книге появляется тревожная червоточина.

Ее сложно не связывать с будущим авторов приказа. Троцкий пребывал во власти последние годы. Остальные подписанты также были вскоре смещены со своих постов, никто из них не пережил 1930-х. Сам Анненков эмигрировал через год, воспользовавшись тем, что портрет Троцкого был отправлен на Венецианскую биеннале. Приказ был вскоре изъят практически отовсюду, большинство копий было уничтожено, в сохранившихся подписи накрепко замалеваны тушью. Книга была забыта.

Это издание, помимо самого репринта, включает галерею «красноармейских» портретов Анненкова, фрагменты его воспоминаний и объемный комментарий.

Вторая половина книга — антология авангардистских приказов и декретов. Тут есть знаменитые вещи (хлебниковская «Труба марсиан», «Приказы по армии искусств» Маяковского) и полузабытые странности вроде воззваний «родителя мироздания и иконы интернационала» Константина Олимпова и нигилистических декретов Революционного Трибунала Ничевоков, во многом пародировавших напыщенную мегаломанию старших футуристов.

---

Вадим Радаев
Миллениалы: Как меняется российское общество

Книга известного социолога Вадима Радаева посвящена первому постсоветскому поколению — людям, родившимся между серединой 1980-х и концом 1990-х. Она выглядит немного запоздалой. О миллениалах было модно говорить лет десять назад, когда те вышли на сцену, стали видимыми для старших, начали озадачивать их, требовать сравнений. Сейчас они уже будто бы слились с остальной массой российского общества, различия стерлись. Но, возможно, как раз эта дистанция позволяет книге Радаева выглядеть более серьезным исследованием.

Главный объект полемики здесь — алармистстская картина мира, в которой молодые аполитичны, склонны к потребительству и конформизму, воспроизводят самые угрюмые стереотипы о советских людях. Как утверждает Радаев, такая картина была настолько распространена среди социологов 2000-х, потому что поколение привычно оценивалось своей способностью произвести большие общественные перемены. Сама эта оптика кажется ему устаревшей. Отличия, которые интересуют Радаева, проходят не по линии публичной политики.

Забавным образом Радаев заинтересовался новым поколением, когда заметил, что его молодые коллеги отличаются от его сверстников тем, что гораздо меньше пьют. Этот вопрос отношения к алкоголю проходит красной нитью через его книгу.

В ней две части. В первой — главным образом цифры, результаты опросов. Во второй — свободные рассуждения и наблюдения за знакомыми миллениалами. Выводы там и там, в общем, довольно очевидные: молодые откладывают взросление, позже обзаводятся семьей, пытаются строить карьеру автономно от больших структур, ценят личное время, следят за здоровьем. Зато они зависимы от интернета, у них рассеянное внимание, они склонны к ослаблению социальных связей.

В принципе, большая часть наблюдений подтверждает и так принятые в обществе мнения. Все это могло бы быть застольной беседой. Радаев, в общем, этого и не скрывает. Он постоянно повторяет: они не такие, как мы, но это нормально, надо привыкать. Впрочем у «Миллениалов» есть и прагматическая задача. Эта книга написана преподавателем и во многом для преподавателей. Она должна помочь растерянному педагогу справиться с новыми людьми и предупредить его о том, что следующее поколение «центиниалов» будет еще непривычнее.

---