Западные историки научились видеть в СССР не только «империю зла»

К постижению многоликого советского прошлого отечественная историография идет зигзагом — от апологетики ленинско-сталинской модели социализма до безудержного развенчания былых вождей. Во многом, нельзя не признать, это созвучно настроениям общества, но в анализе не продвигает: реально, а не под призму текущей идеологии оценивать плюсы и минусы уникального эксперимента, который явил миру Советский Союз, мы так и не научились. Такой подход лишь начинает пробиваться к нам — с Запада: бесстрастно изучать советское прошлое «им» явно легче, чем нам. «Огонек» пригляделся к этим «ревизионистам» и постарался понять: откуда на Западе новая мода на Советский Союз и какие едва обжитые нами истины она может порушить?

Александр Сабов

Начать стоит с терминов. Та волна, которую советологи и историки называют сегодня «ревизионистской» (речь о ревизии отношения к СССР как к «империи зла»), пришла к нам в начале XXI века с того самого Запада, откуда в середине века XX пришла, став ныне мейнстримом, иная концепция — традиция рассматривать СССР со всей его историей как исчадье ада.

Технически разница состоит в том, что если на тоталитарный подход был заказ (холодная война, понятное дело, и историков подморозила), то ревизионистский — плод авторского поиска и профессиональных прорывов, которые во многом сделала возможными «архивная революция» 1990-х, грянувшая в России после распада СССР. Тут важно, что прямого заказа на ревизию советской истории не было: он вырос из новой информации, которая в ней обнаружилась. А самый радикальный вывод на этот счет сделал, пожалуй, доктор исторических наук Калифорнийского университета Арч Гетти. Оценив за 20 лет работы в российских архивах открывшиеся «бездны истории» комплексно, профессор поставил весьма дерзкий диагноз: «исторические исследования» времен холодной войны суть продукт пропаганды, исправлять по частям его просто бессмысленно.

Историю ХХ века, считает этот исследователь, надлежит писать заново, по сути — с чистого листа. В исполнение этой монументальной задачи профессор Гетти внес посильный вклад и сам убедился по ходу: реакция на новый «ревизионизм», открывший западному (да и российскому тоже) читателю «другую Россию» и «другой СССР», оказалась предельно жесткой. Кто в разгар новых информационных войн захочет поступаться постулатами об «империи зла» и отходить от практики охоты в архивах за теми сенсациями, которые подтверждают общепринятое представление о тоталитарном режиме?

Между фактом и имиджем

Что греха таить: если зарубежным исследователям «архивная революция» открыла платный и, значит, почти неограниченный доступ к документальным фондам советского времени, то нашим историкам пришлось постоять в очереди. Один пример: первым документальные подтверждения того, что перед зловещим 1937-м был предпринят ряд попыток демократизации режима сверху (освобождение сотен тысяч заключенных и возвращение в Коминтерн оппонентов, подготовка новой Конституции, урезание полномочий ОГПУ), обнаружил в архивах и опубликовал тот самый Арч Гетти (он даже говорит о периоде тактической либерализации, которая «согласовывалась с целями Сталина» и в этом смысле «была похожа на хрущевскую оттепель»). К этим документам, которые его российским коллегам пришлось воспроизводить уже со ссылкой на зарубежный источник, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН доктор исторических наук Юрий Жуков вскоре добавил поистине сенсационную находку: образец избирательного бюллетеня для выборов в Верховный совет СССР первого созыва, намечавшихся на 1937 год.

Оба историка оперируют вескими доказательствами, что те выборы задумывались как альтернативные (именно это и подтверждает образец бюллетеня, найденный в архивах, — в нем значится несколько кандидатов).

Это подтверждает «подрывную» гипотезу: Сталин, получается, намеревался увенчать демократическим волеизъявлением принятие новой советской Конституции, но партийный аппарат сорвал процедуру вопреки его воле.

Далее и вовсе простор для нового исторического анализа: выходит, не было у диктатора в ту пору такой полноты власти, как ему привыкли приписывать, а печальной памяти 1937 год, развязавший волну террора в СССР, допускают историки, с его стороны может трактоваться как «акция отмщения» высокопоставленным чиновникам партии и ОГПУ, которые защищали не народные интересы, а свои, шкурные. Людоедский характер запущенного процесса, разумеется, это не отменяет, хотя и предлагает новый мотив…

И как с этим быть? В свете установившегося сегодня взгляда на историю — ревизионизм, да и только! Проще, согласитесь, отвергнуть новые факты (признав тот же бюллетень недействительным), чем установившиеся представления. Но тогда возникает угроза: если следовать фактам истории выборочно, то можно вообще представить любую версию событий, главное — убедить общественное мнение в том, что она окончательная и обжалованию не подлежит. И разве не на такой позиции в отношении к прошлому стоит вся «старая советология», как ее называет Арч Гетти, родоначальник «ревизионистского направления»?

Новый метод и старый лад

Этот исследователь написал семь монографий по истории СССР, одна из которых, «Истоки больших чисток» (John Archibald Getty Origins of the Great Purges: The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933–1938, New York,Cambridge University Press, 1985), стала поистине мировой сенсацией (хотя на русском так и не издана). Ученый опровергает ряд мифов о сталинской эпохе, в частности о том, что репрессии 1930-х были якобы спланированы заранее, а главное — переносит центр обсуждения с фигуры Сталина на контекст, в котором он действовал, — борьбу внутри партийной номенклатуры. Эта ревизия — смещение фокуса исследования с личности вождя на партийный контекст и общество в целом, как правило, и вызывает протесты старой «советологической школы». Профессор Гетти и его последователи, тем не менее, стоят на своем.

«Социальная история должна включать в себя анализ других факторов, помимо персоны лидера, даже если он диктатор,— объясняет профессор Гетти.— Местные чиновники в 1920–1930-е годы выступали за расстрелы гораздо активнее, чем сам вождь, поскольку им было легче управлять таким образом. Именно они по-настоящему и решали, кому жить, а кому умирать». Отсюда и ключевой вывод: если старшее поколение советологов посвятило свою карьеру идее о всемогуществе Сталина, то для «ревизионистов» он лишь «второстепенный персонаж», вписанный в структуру самого общества.

Такой подход вызвал волну критики (не случайно французский историк венгерского происхождения Габор Тамаш Риттершпорн задается вопросом, «сколько же раз на каждой странице надо написать, что Сталин — дьявол, чтобы тебя не осудили коллеги?»), но в то же время привлек и массу именитых в западном экспертном сообществе сторонников. Приоритет анализу различных социальных групп, между которыми приходилось маневрировать в те годы политикам в СССР, отдавали, в частности, такие историки, как Шейла Фицпатрик (почетный профессор университета Чикаго, автор исследований по повседневной жизни в сталинском СССР, от коммуналок до алиментов), Линн Виола (профессор университета Торонто, специалист по коллективизации и крестьянским бунтам), Моше Левин (франко-американский историк, профессор университета Пенсильвании и доктор Сорбонны, автор исследований по советской партийной и хозяйственной номенклатуре). Ревизионистами, правда, они себя сами не назвали, скорее уместно говорить о новой школе, о методе ставить факты выше устоявшихся выводов. Показателен в этом смысл выбор приоритетов, к которым был применен этот «новый» подход.

Мифы и легенды, краткий обзор

Так, например, профессор Марк Таугер из университета Западной Вирджинии, признанный специалист по продовольственным кризисам в СССР, на основании исследований бывших советских архивов написал работу, в которой не оставил камня на камне от мифа о том, что голодомор 1932–1933 годов на Украине был инспирирован кремлевским руководством. Речь шла о общесоветском кризисе, доказывает профессор, и Россия пострадала от него не меньше, чем Украина. Отвергает Марк Таугер и попытки приклеить к советскому режиму этикетку «тоталитарный» в том смысле, что он контролировал почти все сферы жизни: старая советологическая школа основывала этот подход на суждениях эмигрантов, бежавших из страны. На деле же, утверждает историк, можно говорить лишь о попытках режима выдать желаемое за действительное, да и то с поправкой на разные периоды его эволюции: на каких-то этапах у власти были люди, которым хотелось добиться этого, да только так и не вышло.

Результат неожиданный. По мере объективного усложнения картины советской действительности, в которой вчера еще все было ясно, защитники тоталитарных концепций, будучи не в силах опровергнуть точку зрения «новых историков», принялись критиковать… архивы как ненадежные источники, а своих оппонентов шельмовать как агентов Кремля.

Между тем сам Арч Гетти отмечает с некоторой горечью: «российский ревизионизм (в отличие от западного.— "О") сегодня в значительно большей степени сконцентрирован на Сталине», а не на анализе контекста эпохи: «очень много ненаучной и популярной литературы, в которой акцент делается на реабилитации вождя».

Разочарование профессора понятно: ведь не столько Сталин и его персональные качества (как и качества прочих вождей) являются предметом интереса новых историков, сколько реальные процессы, которые обусловили успех и падение советского эксперимента.

И один из центральных вопросов — советская номенклатура и выявление ее скрытой роли в построении и низвержении культа личности. Объем работы, который предстоит проделать для понимания этого, огромен. И нет ничего удивительного в том, что новые западные исследователи хотели бы видеть союзников и в российских «ревизионистах». Увы, выбор тут крайне невелик, чтобы не сказать ничтожен.

Наше профессиональное сообщество куда больше привержено устоявшимся «мировым» концепциям. О том, на чем они основаны и чего стоят, прямо говорит профессор Монтклеровского госуниверситета (штат Нью-Джерси, США) Гровер Ферр: «Проштудировав все имеющиеся свидетельства и, что еще важнее, стараясь сохранить объективность, исследователи новой школы показали несостоятельность троцкистских, хрущевских и горбачевско-ельцинских интерпретаций советского прошлого. Последние умудрились настолько скомпрометировать себя политической предвзятостью, что их сочинения следует считать скорее образчиками пропаганды, нежели работами по истории».

При этом ни одна книга Арча Гетти так и не увидела свет в России, а на Западе он стал любимой мишенью, по которой прежние, верные стандартам холодной войны советологи упражняются в стрельбе. Других западных ревизионистов мы знаем разве что по именам, в лучшем случае по рецензиям. Вот только поднятую ими волну ревизии вряд ли остановить: нам ведь еще всем вместе писать историю XXI века.

Почему, спросите вы, для этого актуален опыт Советского Союза, в котором семь десятилетий бок о бок жило столько народов и который в момент слабости разорвали элиты? Один из лучших ответов на этот вопрос — в книге гарвардского историка Терри Мартина о том, как был устроен «советский плавильный котел» и почему он взорвался. Ее у нас практически не заметили, так что впору заводить новую рубрику — «непрочитанные книги»