Режиссер Владимир Хотиненко — о своем вкладе в лениниану

Осенью в российский прокат выходит картина режиссера Владимира Хотиненко «Ленин. Неизбежность» — киноверсия телесериала «Меморандум Парвуса, или Демон революции», который вышел в 2017 году. В чем отличие? «Огонек» спросил самого режиссера.

Беседовал Андрей Архангельский

В ноябре 2017 года на телеканале «Россия» вышел сериал Владимира Хотиненко «Демон революции». В нем впервые кроме привычного революционного иконостаса (Ленин, Троцкий и другие) появляется ранее неизвестная широкой публике фигура — политик и журналист марксистского толка Александр Парвус (1867–1924), чья роль в качестве «делателя революции» теперь представлялась равновеликой (как минимум) другим вождям. Спустя два года на киноэкраны выходит фильм Владимира Хотиненко «Ленин. Неизбежность». Это киноверсия того же сериала, однако акцент в нем, как можно видеть из названия, теперь сделан на фигуре Владимира Ленина. В чем причина смены акцентов? Режиссер, по сути, возвращается к традиционной для советской историографии версии о Владимире Ленине как главной движущей силе революции (в роли Ленина — актер Евгений Миронов). Так ли это? Мы обратились за комментарием к самому режиссеру.

— Получается, теперь центральная фигура — не Парвус, а Ленин, хотя исходный материал тот же?

— Будет дополнительный материал, который ранее не использовался. Но прежние пропорции в фильме не будут нарушены. Просто для массового зрителя Парвус был фигурой новой и прежде замалчиваемой, поэтому более выигрышной. А Ленин все-таки фигура так или иначе привычная. Меня до сих пор обвиняют, говорят, что Парвус не имел такого влияния на описываемые события, но я материалы изучал серьезно и могу говорить предметно. Но вопрос в другом: я все-таки делал художественное произведение, а, как сказал Чаплин, в художественных произведениях зачастую больше правды, чем в конторе.

Вымысел у нас в картине, конечно, есть, и, безусловно, мы заполняли какие-то исторические лакуны, потому что никто не фиксировал каждый шаг Парвуса или Ленина.

Какие-то воспоминания остались, но в основном домыслы. Мы старались сделать наших героев живыми людьми.

— В комментарии агентству ТАСС вы говорили, что «роль Ленина недооценена». Как будто сожалеете, что Ленин не стал основной фигурой в вашем сериале…

— Нет-нет, это либо ваша трактовка, либо я не совсем точно выразился. Я говорил о другом — что сегодня фигура такой величины, такого масштаба в принципе не может быть по достоинству оценена потомками. Каким бы он ни был — он наш соотечественник, и он несправедливо оказался в тени времени… Впрочем, слова «справедливо/ несправедливо» тут не совсем уместны: таких, как Ленин, нормальные человеческие нормы и категории не волновали никогда. Но все же это парадоксально, что Ленин сегодня оказался, например, в тени Сталина. Но это ладно! Я думаю, все еще чуть интереснее. Сейчас ведь во всем мире идут достаточно мощные социальные процессы — в той же Франции, например, да и у нас… Опыт 1917 года — безусловно, трагический — стал поворотным моментом в истории нашего государства и в истории человечества. Но сегодня этот опыт как бы исчез из нашей истории, стал неудобен… Мне он кажется по-прежнему важным, и поэтому я решил сделать на этом акцент. Причем я сразу опережу вопрос, который мне обычно задают: «Вы что, хотите Ленина оправдать?» Нелепо мне такой вопрос задавать. Не хочу я его оправдать. Да это и невозможно, если судить его по человеческим критериям. Но глобальные исторические процессы происходят обычно как бы вне общечеловеческих норм. И персоны такой величины — увы и ах — живут по другим законам.

Кроме того, мы рассматриваем Ленина ровно до его возвращения в Россию. Повторяю, у меня нет ни малейшего желания, ни попытки обелить, оправдать. Я просто хочу, чтобы он был не чучелом, набитым соломой, не чертом с рогами — земным человеком, вот и все! Понимаете, за несколько месяцев до того, как мир перевернулся, он ехал в санях — а это исторический факт,— пересекая Финский залив, и держал в руках жалкий красный платочек на палочке… И этот лысый картавый человек в жилетке спустя время стал первым в ряду вершителей истории! Не вторым, не третьим — первым. Вот это вызывает, конечно, интерес.

— У вас в названии фильма есть слово «неизбежность». В ком и в чем неизбежность?

— Вы знаете, я ведь человек мистический, я много раз это говорил, и я к истории именно так отношусь. Я считаю, что все ноты были заранее написаны — богом, историей, судьбой, как хотите назовите — и все это именно должно было случиться. Конечно, этот подход нельзя назвать историческим, но все равно невозможно никак иначе объяснить такой резкий поворот событий. Этого никто не сможет объяснить, никто. У нас даже эпиграф такой: «никто не знает настоящей правды», Чехов. Мы никогда не узнаем никакой настоящей правды. Поэтому есть свобода для художественных и мистических даже обобщений.

— Сериал «Демон революции» все же утверждает обратное: что революция была привнесена в Россию искусственно, инспирирована такими людьми, как Парвус, или, там, западными спецслужбами. А сейчас вы утверждаете, что революция «не могла не случиться».

— Да, не могла не случиться. И действия тех же спецслужб, которые действительно искали способ заставить Россию выйти из войны, имели влияние, но принципиально ничего не могли изменить; в этом парадокс. Как раз попытки спецслужб помешать наглядно показывают, что изменить ничего было нельзя, невозможно. На самом деле в самой России к тому времени назрел внутренний кризис, серьезный, и дело даже не в войне и не в экономике. Все-таки слабый Николай, слабый!.. Замечательный, святой — но слабый. И даже если бы он не отрекся, это ничего не изменило бы. И он сам, может быть, чувствовал эту неизбежность. А к тому, что должно было произойти, просто подбирались исполнители — вот и все. Это моя твердая точка зрения.

— Филолог Михаил Эпштейн пишет, что Ленин был человеком без свойств. Читаешь его письма — словно пионер бабушке из деревни пишет… Вы душу в нем обнаружили?

— Давайте я вам быстро перечислю эпизоды, которые разрушают это представление. Когда он узнал о казни брата, пошел в кабак и напился водки, хотя, в общем, был человеком непьющим.

Он мог подбить в эмиграции своих соратников кататься на велосипедах или сгонять через границу за бутылочкой. Любил песни про разбойников, любил стихотворение Тютчева про утес — потому что это было ему близко…

В письмах — да, там проглядывает холодность, «мама прислала рыбу, пригласили дачников, поделились». Но… Понимаете, все эти люди, которые перевернули мир — а этот список не длинный, Александр Македонский, Чингисхан, наверное, Наполеон и Ленин,— они все были в определенном смысле одинаковые. Потому что у них другая функция, миссия. И, конечно, он был закрыт от рефлексий, иначе он не мог бы приказы эти расстрельные подписывать. Какие-то прорывы эмоций у него, конечно, были. За гробом Инессы Арманд он шел, говорят, в полуобморочном состоянии… При этом все, что писали в советских книгах про его ум, работоспособность, в общем, соответствовало действительности. Но. Ленин не был первым во всем — например, как теоретик он был слабее Плеханова. И по многим пунктам он был хуже других. Он часто был не на первом месте, а, скажем, на втором. Но по совокупности, по сумме способностей он все равно оказывался в итоге первым, понимаете? Но вот что касается вопроса — где там душа, была ли она — он действительно, вероятно, самый главный для меня. Отвечу так: я пытался эту душу в нем найти. И ради этого я затевал всю историю.