Анастасия Мануйлова о том, чем хороша для Белого дома четырехдневная рабочая неделя

На прошлой неделе наконец подошла к финалу общественная дискуссия о сокращенной рабочей неделе. Минтруд представил в правительство доклад, в котором вполне добросовестно описал возможные последствия введения в стране четырехдневки — дискуссию об этом в августе этого года развязал премьер-министр Дмитрий Медведев. Однако на фоне нынешнего уровня производительности труда в стране предложение выглядит фантастическим, и обсуждать его имеет смысл, только сделав не менее удивительное предположение о перспективах российского рынка труда, которое вряд ли может принять во внимание профильное министерство.

С учетом существующей в РФ конструкции управления рынком труда введение четырехдневной рабочей недели имеет смысл только по отношению к работникам, получающим минимальную оплату труда, которая, соответственно, привязана определенному количеству часов в рабочей неделе. При этом де-факто укороченные рабочие часы для таких работников уже есть — число работающих неполный день в РФ может приближаться, по оценкам Росстата, к нескольким сотням тысяч человек. Для всех же остальных сотрудников предложение правительства бессмысленно: законодательство РФ и сейчас не мешает им по обоюдному согласию работать любое количество часов, а заставить работодателей при сокращении рабочего времени платить им, как раньше, государство не имеет полномочий.

Поэтому перспектива введения четырехдневной рабочей недели может стать реалистичной только в случае стремительной автоматизации российского рынка труда и необходимости для правительства в ситуации вызванного этим роста безработицы обеспечивать население средствами к существованию.

Насколько автоматизация является для российских работников серьезной угрозой, сказать сложно — с этой точки зрения рынок труда оценивают в основном международные исследования, и их данные в этой сфере ограниченны. Кроме того, устоявшегося метода оценки уровня автоматизации и информатизации производств в мире еще нет, как и достаточного числа изученных кейсов, чтобы полноценно предсказывать влияние этих процессов на занятость, безработицу и зарплаты. Поэтому часть прогнозов обещает в ближайшие 15 лет потерю работы всем, кто не занят на творческих специальностях, а другие предполагают, что вместе с ростом автоматизации будут появляться и новые специальности для человека, связанные с управлением и координацией роботов.

На фоне такого разброса прогнозов естественно низкая безработица предоставляет российскому правительству занятную возможность безопасной саморекламы — обсуждение возможности работать меньше за те же деньги — пусть и в ситуации, когда риск существенных изменений рынка труда может стать вполне реальным. Пусть сейчас такой сценарий выглядит нереалистичным, но выбор между имиджами «освободителей работающих» и «дальновидных руководителей» в любом случае приятен.