Саймон Стоун поставил «Травиату» в Париже

Австралийский режиссер Саймон Стоун, молодая всемирная знаменитость, дебютировал в Парижской опере постановкой «Травиаты» Верди. Вместо шикарного полусвета 1840-х годов на сцене пестрота современных социальных сетей и медиа. Спектакль, открывший сезон на сцене Palais Garnier, оценивает Сергей Ходнев.

Знакомьтесь, Виолетта Валери: инфлюенсерша, парижский извод Ким Кардашьян, миллионы фолловеров, собственный парфюмерный бренд, кричащие платья, калейдоскоп вечеринок. И рецидив рака, который взамен старомодной и безобидной нынче чахотки сведет ее в могилу. Во время очередного кутежа ей представляют неловкого молодого архитектора Альфреда Жермона, и после импровизированного объяснения на задворках ночного клуба, куда звезда соцсетей украдкой выскользнула покурить среди мусорных контейнеров, судьба пары решена. «E strano! — удивляется Виолетта, прогуливаясь ночью мимо памятника Жанне д`Арк.— Как странно!» И, остановившись у киоска с шаурмой, поддается-таки чувству и пишет в мессенджере Альфреду (тот, даром что на дворе, очевидно, глубокая ночь, сидит в элегантном коворкинге и корпит над проектом некоей квартиры).

34-летняя уроженка ЮАР Претти Йенде, в свои годы уже состоявшаяся звезда, Виолетту поет впервые, и поет превосходно. Железная колоратурная техника, абсолютно ровное и наполненное звучание по всему диапазону, сияющая нежность верхов — все при ней. Кажется, что ей с равной естественностью удается и звучно пропеть неудобно написанное начало самой первой своей фразы, и основательно взять в конце «Sempre libera» ми-бемоль, и с животной мукой выкрикнуть «E tardi!» («Поздно!»).

Впрочем, апломб львицы инстаграма дается ей труднее, чем тенору Бенжамену Бернхейму — имидж как бы даже славного простака, ненароком втянувшего страстно любимую женщину в фатальные неприятности. Лиричный Альфред Бернхейма не то чтобы ошеломительно красив тембрально, но партия нюансирована тонко и порядком интересно, чего не скажешь о более проходном Жермоне-старшем в исполнении Жан-Франсуа Лапуанта.

Информационная и бытовая среда, в которую погружает этих героев Саймон Стоун, почти так же ошеломляюще подробна, как в стоуновской же «Медее» Керубини, но при этом сделана в физическом смысле гораздо более минималистичными средствами, хотя за сценографию отвечал тот же самый художник-виртуоз Боб Казинс. На сцене один-единственный угол, две сходящиеся стены, стоящие на поворотном круге. Их внутренняя сторона — сияюще-белая, внешняя представляет собой сплошной мультимедийный экран. Гигабайты видео нет-нет да подвисают на этих экранах, но все равно из этих СМС, мейлов и инстаграмных «сторис» мы узнаем все необходимое. И даже сверх необходимого: переписка героини с доктором Гренвилем по поводу диагноза или с банками по поводу ужасающего состояния ее финансов показана во всех придуманных режиссером мелочных деталях.

Положим, в сцене бала у Флоры (где за порнографической неоновой вывеской гости отплясывают с резиновыми членами, прикрепленными к самым неожиданным местам) постановщики скатываются в немотивированный трэш, но все же вкусу режиссера стоит отдать должное. Начало второго акта в визуальном смысле решено подчеркнуто скупо: все роковые диалоги развертываются в неудобной белизне, и попадающие в нее редкие объекты (чан, в котором радостный было Альфред топчет виноград, часовенка, напоминающая Виолетте о ее долге перед небом, живая корова, которую она пытается доить перед этим) своей нелепостью только подчеркивают ощущение ложного положения, в котором оказались герои. Только вот социальная природа этого ложного положения остается туманной — в помощь Жермону-отцу, рассказывающему, что его дочь готов бросить скандализованный связью Альфреда жених, режиссеру приходится придумывать, что столь чванный жених, мол, был саудовский принц (и по экранам ползут таблоидные заголовки типа «Скандал в клане Жермонов»).

Вердиевская партитура звучит у Микеле Мариотти всерьез энергично и по-белькантовому прозрачно, но скрупулезной внимательности дирижера к музыке не вполне хватает на двоих. Режиссер опять сосредотачивается прежде всего на текстовой стороне сюжета, а музыка, мол, пусть выкарабкивается сама. Тотальный результат, броский, мастеровитый и неукоснительно зрелищный, убедителен не всегда, однако иногда его заново увиденной трагичности действительно трудно противиться. Таков финал, когда измученная химиотерапией Виолетта созерцает места былых радостей и листает ленту дурацких безоблачных селфи. Но таково и разлитое по спектаклю пессимистическое ощущение, что «многолюдная пустыня», которую проклинает героиня,— это вовсе не Париж, а механический круговорот статусов, перепостов и лайков.