Спектакль Саймона Стоуна на фестивале «Территория»

Фестиваль «Территория», проходящий при поддержке Министерства культуры РФ в рамках национального проекта «Культура», достиг высшей точки — ею стала «Медея» Саймона Стоуна, поставленная в International Theater Amsterdam. Почему австралиец Стоун — не только самый модный режиссер Европы, но и, пожалуй, самый близкий нашему театру, задумалась Алла Шендерова.

«Медея» Стоуна начинается с обмана. В стерильно-белом, бездонном пространстве появляется женщина (Марике Хебинк) в растянутом свитере и джинсах, чуть пошатываясь на высоких шпильках. Навстречу спешит мужчина (Леон Ворберг) в костюме. Жену выписывают из психушки, муж хочет везти ее домой. Туда, где они прежде жили с детьми и откуда он ушел к молодой любовнице. Дети перед нами: тот, что постарше,— с компьютером на авансцене, та, что поменьше,— сбоку у портала. Экран, которым оказывается часть пространства наверху, транслирует сильно накрашенное лицо матери. Улыбка на нем кажется судорогой.

Московский зритель, влюбившийся в Стоуна после его «Трех сестер» (подробнее — в “Ъ” от 7 мая), где не было ни одной фразы первоисточника и все же это был тот Чехов, которого мы уже почти забыли, вздыхает, готовясь к постмодернизму в уже навязшем в зубах изводе. Слишком легко объяснить поступки волшебницы Медеи тем, что у нее, как шепчутся двое слева от меня, «от ревности поехала кукуха».

Впрочем, Медеи тут нет. Героиню зовут Анна, ее муж — Лукас, его новая пассия — Клара. У детей тоже сегодняшние имена, причем у обоих мужские. Анну трудно выдержать: она с порога хватает вино, хочет заказать пиццу, хотя муж сделал рагу. Привычную перепалку сын фиксирует на камеру — это «домашка» по одному из предметов. В следующей сцене Анна пробует пробраться на бывшую работу — в фармацевтическую компанию, на дочке босса которой хочет жениться Лукас. Тут мы узнаем, что в медицине ей работать запрещено: узнав, что у мужа роман, Анна травила его, подсыпая яд. Муж выжил и, чтобы жена не попала под суд, упрятал ее в психушку.

Само собой, за чеховской поэзией распада наблюдать было куда приятней, чем за этим реалити-шоу, отдающим свежей кровью. Но и в неряшливой, излишне сексуальной Анне (ей и в таком виде удается соблазнить Лукаса), и в отдающей вечностью белизне вокруг скрыто нечто покрупнее бытовухи.

Лукас начинал как лаборант, с которым Анна «переспала, не запомнив имя». Потом они работали вровень. Родив ему детей, она по ночам правила его формулы — без нее Лукас никогда не открыл бы лекарство, которое принесло ему известность, деньги и внимание дочки босса. Как и древняя Медея, дочь колхидского царя, предавшая родных, чтобы отдать золотое руно аргонавту Ясону, Анна отдала Лукасу все, чем владела.

Перед нами — трагедия обманутых инвестиций, причем редкий, феминистский вариант: кроме сюжета о Медее можно вспомнить «Нору» Ибсена и «Леди Макбет Мценского уезда» Лескова. У совсем разных сюжетов общая суть — самоотрешение женщины, создавшей своего избранника. Измена в таком случае поднимается над банальным плачем «кому я отдала лучшие годы», приобретая масштаб вселенского краха.

Спектакль с первых сцен бьет в лоб приближающейся трагедией, но в чем она, понимаешь не сразу. В интервью Стоун рассказывает, что текст возникал и менялся по ходу репетиций — по мере разбора ролей с актерами. Этим разбором Стоун и близок русскому театру — тому, что придумали Станиславский с Немировичем и секрет которого, как секрет сушения вишни в «Вишневом саде», почти утерян. Этот уникальный сегодня способ работы и позволяет Стоуну транспонировать античность не только на новые обстоятельства, но и на знакомые нам чувства.

Как и подобает хорошему современному искусству, «Медея» дает широту интерпретаций. Эстетская стерильность декораций Боба Казенса — это и палата, и античный мрамор. Кто-то вспомнит американку Дебору Грин, неудачно травившую мужа, зато успешно убившую детей. А кто-то — что Медея у греков не только прародительница медицины, но и внучка бога Солнца. Все это всплывает понемногу, когда на белую сцену начинает сыпаться пепел. Сперва его мало. Потом будут горы. И тогда Анна, которой выпал последний вечер с детьми (завтра отец заберет их в новую семью и увезет в Китай), накормит их, даст таблеточку снотворного и подожжет дом. И экран наверху покажется подобием фриза над древним храмом, изображающим три тела, сплавленных огнем в одно. Их к утру и получит Лукас.