Директор Института археологии РАН – о том, как новые технологии меняют возможности исследователей

Директор Института археологии РАН Николай Макаров — о раскопках в Кремле, стремительном техническом прогрессе в археологии и о вкладе России в мировую археологическую науку.

— Москва — образец для подражания регионам, но примеры она дает разные. Какой из московских археологических подходов будет скорее усвоен регионами: подход Биржевой площади и улицы Тверской, где древности то ли оставлены под спудом, то ли пропали, или подход Ямы, где появилась фактически новая достопримечательность? И вообще, есть ли у археологии ресурс отстаивать научно-исторические позиции в противостоянии с коммерческим использованием территории памятников? Возможен ли симбиоз?

— Новые археологические экспозиции на местах раскопок или рядом с ними появляются каждый год. Возможно, они не очень заметны — страна-то большая,— но это факт. Из недавно открытых — церковь Благовещенья на Городище (остатки церкви начала XII века, раскрытые под храмом XIV века) в Новгороде, музей археологического дерева в Свияжске, горны для обжига изразцов в Воскресенском Ново-Иерусалимском монастыре под Москвой. Поэтому столичная Яма — не единственный объект, хотя, может быть, наиболее заметный как место общения молодежи. В современном обществе есть запрос на такие объекты, следы древности привлекают людей, следовательно, у археологов есть основания отстаивать интересы памятников, идею их экспонирования там, где они обнаружены. Создание таких экспозиций обычно строится на компромиссе между высокой наукой и интересами коммерческого использования памятников. Мне кажется, что интерес к музейному показу археологических памятников на их изначальных местах — мировой тренд.

Он особенно заметен в мегаполисах, где новая урбанистическая среда фактически стерла историческую застройку. Чем меньше вокруг подлинных элементов городской исторической среды — лепнины на фасадах, старинных оград, литых козырьков над подъездами, тем сильнее стремление выявить археологические объекты под городскими тротуарами и сохранить их в современном ландшафте. Вернуть, таким образом, в окружающий мир реалии прошлого, показать нашу связь с ним. Наше общество все меньше доверяет текстам, потому что после перехода на электронные носители стало легко их менять, а к камням гораздо больше доверия. Камни — свидетельство того, что история не выдумана.

Но страна у нас северная, и поэтому создание археологических экспозиций на местах раскопок — сложная техническая задача. В ответ на предложение о музеефикации того или иного объекта возникают вопросы: как это сделать технически и в какую сумму обойдется реализация оригинальных идей. Музеефикация, как правило, требует серьезных средств и сложных технических решений. Например, консервация деревянных построек, открытых археологами во влажном культурном слое городов, остается трудноразрешимой проблемой. Допетровские русские города — деревянные, но разработать простые технологии сохранения срубов и мостовых на местах раскопок до последнего времени никому не удавалось. Первый в России музей археологического дерева был открыт в прошлом году в Свияжске, в нем экспонируются в основном постройки XVII века. Создание этого музея — апробация новых технологий, разработанных специалистами из Татарстана.

Проще — с технической точки зрения — решаются проблемы музеефикации археологических объектов на юге, где мы имеем дело с остатками каменных построек. После больших спасательных раскопок 2017–2018 годов в Крыму Институт археологии предложил музеефицировать античную усадьбу Манитра вблизи Керчи, курган Госпитальный, насыпь которого восстановлена после исследования, мостик XVIII века на старой дороге в Белогорском районе. Подготовка предложений по созданию музейных объектов, с формальной точки зрения, не входит в плановые задания научного института. Но эта работа — часть сохранения наследия, кто-то должен брать на себя инициативу.

— В связи с коммерческим использованием: есть ли интерес бизнеса к археологическим исследованиям?

— Интерес сдержанный. Скорее это у археологов есть интерес к привлечению бизнеса к финансированию исследований. Сейчас бизнес поддерживает отдельные проекты: например, исследования античной Фанагории проходят при поддержке фонда «Вольное дело» Олега Дерипаски. Есть еще несколько проектов, в которых принимают участие предприниматели, но это единицы.

— В этом году отмечается столетие российской археологии. Какие ее достижения вы бы назвали главными? Что имеет мировое значение?

— Если говорить о мировых достижениях, то это, конечно же, раскопки в Новгороде, открытие берестяных грамот, средневековых городских усадеб с деревянными постройками, становление особого направления изучения русского средневековья, объединяющего исследование текстов и памятников материальной культуры. Это также открытие палеолитических памятников Евразии: палеолитических стоянок, жилищ и погребений, палеолитического искусства во всех формах, от росписей Каповой пещеры до статуэтки бизона, обнаруженной на Зарайской стоянке. Всемирную известность получили палеолитические погребения, открытые на Сунгирской стоянке под Владимиром, со сложным погребальным обрядом и уникальным комплексом украшений и произведений искусства. Не менее известны и «замерзшие могилы» Алтая скифского времени (Пазырык, Укок) с мумифицированными останками умерших, деревянными погребальными сооружениями, утварью и одеждами, сохранившимися в мерзлоте. Эти памятники позволяют представить культуру и повседневную жизнь кочевников раннего железного века с необычайной полнотой. Я часто вспоминаю, как на турецком рынке торговец, узнав, что я из России, сказал: «Пазырык!». В одном из курганов Пазырыка в 1949 году был найден древнейший известный науке ковер, который сейчас экспонируется в Эрмитаже.

Главное достижение академической археологии советского времени, безусловно,— создание общей панорамы древней и средневековой истории Евразии, построенной на археологических материалах. Археология проявила себя как интегрирующая дисциплина, она взяла на себя ответственность за создание целостной картины смены культур, движения народов, начала урбанизации, становления ранних государств.

Важное и недооцененное еще достижение последних лет — российская практика спасательной археологии, задавшая новые, более высокие стандарты сохранения наследия. Она предполагает полный охват раскопками участков с археологическими памятниками на новостройках, подробное научное документирование древностей, централизованное хранение документации о полевых работах в одном архиве, доступном для всех специалистов. За два последних десятилетия благодаря спасательным раскопкам накоплен огромный массив новых археологических материалов, в том числе о тех объектах, которые ранее были малоизвестны, например, о монастырях Московской Руси или средневековых сельских поселениях.

— Как новые технологии повлияли на развитие археологии? Удается ли в России их применять?

— Мы уже перестали замечать, насколько сильно современные технические средства изменили качество научного документирования древних памятников и само их видение. Мы, например, сегодня можем целиком охватить взглядом античную усадьбу, подняв квадрокоптер над раскопанной Манитрой. Она как на ладони. Сейчас это воспринимается как должное, но в действительности — это огромный рывок, ведь еще недавно, чтобы составить план античного или средневекового сельского поселения, представить его структуру, мы соединяли листы чертежей, сделанных на миллиметровке. Современная цифровая документация, точно фиксирующая все детали древних построек и погребальных памятников, как бы дает им вторую жизнь, когда сами объекты после раскопок физически перестали существовать, и делает продуктивным повторное обращение к этим материалам в будущем. Документация, которую мы получили от наших предшественников, зачастую неполна и несовершенна. Нерезкие черно-белые фотографии, схематические чертежи, сделанные 30–40 лет назад, оставляют без ответа многие вопросы о характере исследованных тогда построек и погребальных комплексов.

На вооружении современной археологии — геоинформационные системы, открывающие новые возможности для точной привязки и пространственного анализа древних памятников, различные методы геофизической разведки, выявляющие древние конструкции и сооружения, невидимые на современной поверхности, изотопный анализ костных остатков, широко используемый для изучения диеты, образа жизни и мобильности. Ядерно-физические методы позволяют значительно детализировать наше видение отдельных древних предметов, определить материалы, из которых они изготовлены, реконструировать технологии их производства и первоначальный облик.

Только один пример — античная терракота, найденная под Крымским мостом весной 2017 года в ходе спасательных раскопок. Скульптура, изображающая мужскую голову,— один из самых ярких предметов античного искусства, обнаруженных в Причерноморье в последние десятилетия. Но предмет загадочный и трудный для изучения. Терракота найдена в перемешанном слое, часть ее утрачена, неизвестно, что она представляла собой в целом виде, как использовалась (очевидно, это часть какого-то декора), как выглядела изначально. Изучение терракоты в Курчатовском институте с помощью комплекса аналитических методов (оптическая и растровая электронная микроскопия, энергодисперсионный рентгеновский микроанализ, рентгеновская дифракция, инфракрасная спектроскопия) выявило следы покрытия из смолы (сандарака) и красителей на различных участках скульптуры и позволило восстановить ее первоначальную раскраску. Декор был полихромным: железистые соединения марганца использовались как темно-коричневый пигмент для окраски волос, бороды и усов керамической скульптуры, красная охра — для окраски губ. Известно, что большинство античных скульптур первоначально были полихромными, но поиски остатков красителей на их поверхности остаются сложной задачей. Особенно если скульптура находилась на морском дне. Это, конечно, детали, мелочи, но от точности деталей в конечном счете зависит достоверность научного видения прошлого.

— Позволяет ли финансирование археологии в полной мере вовлекать технологические достижения в работу? Как с этим на Западе?

— Ни в археологии, ни в других науках я не знаю ученых, которые считают, что у них достаточно финансов. Организация науки, запуск новых проектов — всегда поиски ресурсов, борьба за расширение финансирования. У археологии большие потребности в обновлении оборудования и технических средств, используемых на раскопках и в лабораториях: нужны квадрокоптеры, металлодетекторы, оборудование для геофизический разведки, 3D-сканеры и многое другое. Но для исследований, связанных с реконструкцией палеосреды или изучением древних материалов и технологий, собственной лабораторной базы археологических учреждений всегда будет недостаточно, необходима кооперация, сотрудничество с институтами, которые располагают более сложным и высокотехнологичным оборудованием и умеют им пользоваться. Надо ли держать в археологических лабораториях томографы, которые сейчас широко используются для изучения внутреннего строения археологических предметов,— или лучше выполнить томографию в институте технического профиля, заинтересованном в междисциплинарных проектах?

А у институтов историко-филологического профиля, хранителей архивных собраний и музейных коллекций — общая проблема: оснащение современным оборудованием для модернизации хранилищ, оцифровки архивных документов, развития информационных систем, создания навигации, обеспечивающей удобный доступ к оцифрованным материалам. Главный технический рывок, который предстоит сделать в ближайшее время в этой сфере,— создание новой информационной среды, позволяющей исследователям более уверенно ориентироваться в этих материалах и использовать их целиком.

— Реформа Академии наук: что бы вы сказали о ее результатах?

— Результаты противоречивы. Реформа была шоком, но этот шок заставил многих мобилизоваться. А других, в том числе молодых, наоборот, оттолкнул от науки — слишком много риска, неизвестности, неясные перспективы. Историки понимают, что структуры управления не могут быть неподвижными, прежняя система была настроена в советское время и было вполне ожидаемо, что она будет меняться. Но если предполагалось, что реформа обеспечит качественный прорыв, то эта задача не выполнена. Институт археологии, как и многие другие научные учреждения, адаптировался к новым формам управления, однако я уже говорил, что общая задача модернизации гуманитарных институтов не решена. Управление наукой сегодня избыточно усложнено и зарегулировано, и это не злая воля российских бюрократов, а скорее общемировое поветрие. В России, где ресурсов в науке меньше, наступление бюрократии ощущается особенно болезненно. Система управления должна быть перенастроена так, чтобы она стала более гибкой, рассчитанной на самоорганизацию. Ученые должны быть полнее вовлечены в управление этой сферой.

— Кремль — центр принятия решений, в том числе о реформе, но ваш институт ведет в Кремле раскопки. Каковы особенности этой работы? Как реагирует высокое начальство на достижения кремлевских археологов?

— 12 июня президент побывал на месте раскопок, осмотрел остатки здания Новых приказов, открытые в Большом Кремлевском сквере, подержал в руках ложку, найденную в раскопе. Археологи присутствуют в Кремле не как консультанты по управлению наукой, а как исследовательская команда, занятая своим профессиональным делом. Конечно, Кремль — непростое место для организации раскопок.

Археологические древности Кремля всегда были в тени соборов, дворцов и крепостных башен, но кремлевский культурный слой может дать ответы на некоторые важные вопросы русской истории. Это проблема начала возвышения Москвы, прояснение причин и обстоятельств подъема одного из обычных, казалось бы, рядовых городов Северо-Восточной Руси, превращения его во властный центр огромного государства.

Это и проблема формирования культуры и идентичности Московской Руси XIV–XVII веков. Материальные памятники открывают самое начало кристаллизации особых московских традиций и самосознания.

В этом году мы впервые начали раскопки в центральной части Кремля, в 70 метрах от Архангельского собора. Задача исследований — получить полный стратиграфический разрез, отражающий последовательность и характер формирования культурных отложений в этой части кремлевского холма, от начала его заселения до устройства Кремлевского сквера на краю высокой коренной террасы Москвы-реки в 1950-е годы. Зафиксировать слои, связанные с различными периодами, собрать происходящие из этих слоев находки, проследить, как меняется их состав и характер.

Но археологические раскопки трудно планировать во всех деталях. На значительной части раскопа на глубине около полутора метров были выявлены остатки монументального здания Новых приказов, где размещались центральные органы управления Московского государства конца XVII века. Это здание было построено в 1675–1683 годах и разобрано Василием Баженовым в 1770 году. Само присутствие фундаментов Новых приказов на исследуемом участке не было неожиданностью, здание известно по рисункам и чертежам XVIII века, остатки его были открыты в 2018 году в наших разведочных шурфах. Но мы не предполагали, что это было столь внушительное сооружение — толщина стен более двух метров! — и что части его цоколя и фундаменты не были разобраны при Екатерине II. Присутствие белокаменных кладок XVII века не дает возможности исследовать более древние напластования на всей площади раскопа, следуя первоначальному плану. Но это большая удача. Открыта забытая постройка, один из значимых элементов Кремлевского ансамбля конца XVII–XVIII веков.

Раскопки ведутся в открытом режиме, за ходом работ можно наблюдать со смотровой площадки, некоторые находки выставлены в витринах. Археология возвращает хотя бы на время проведения раскопок в современное пространство Кремля один из утраченных памятников, здание, в котором в XVII веке было сосредоточено управление огромной страной.

Археологический проект в Кремле — признание ценности археологического наследия, в том числе памятников Московской Руси, сохранению которых долгое время не придавали значения. Внимательное отношение к археологии в Кремле — своего рода знак, пример, хотелось бы, чтобы он был воспринят и в других регионах.

— Ваш предмет раскопок — Суздаль. Что нового стало известно о Суздале после предыдущих лет раскопок?

— Суздаль интересен как один из древнейших центров Северо-Восточной Руси, как центр нового политического образования, которое с течением времени стало доминирующим в общерусском политическом пространстве. Сегодня мы знаем, что выход Северо-Восточной Руси на историческую арену связан не столько с возвышением городов (сначала Суздаля, потом — Владимира), сколько с формированием в X–XII веках густой сети сельских поселений в Суздальском Ополье, между Клязьмой и Плещеевым озером. Это своеобразное ядро Северо-Восточной Руси, археологический облик которого раскрылся благодаря полевым работам нашей экспедиции. Они ведутся без мало 20 лет. За это время мы прояснили динамику колонизации этой территории, организацию расселения, особенности культуры, идентифицировали среди почти 400 обследованных нами селищ узловые поселения X–XI веков, составлявшие каркас ранней системы расселения, и усадьбы знати XII–XIII веков.

Из двух выполняемых в этом году проектов, связанных с изучением Суздальской земли, один преследует цель выявления исчезнувших курганных могильников с использованием геофизики и дистанционной съемки территорий в различных режимах. Суздальское Ополье, как и многие другие территории центра Европейской России, еще в XIX веке сохраняло многочисленные средневековые некрополи с курганными насыпями. Хозяйственная деятельность, многовековая распашка, раскопки XIX века постепенно разрушили курганы, земляные насыпи оказались утрачены, а погребения сохранились. Проект, финансируемый Российским научным фондом, предполагает разработку специальных методов поиска таких могильников совместными усилиями археологов, географов и геофизиков.

Второй проект — исследование исторических сел Суздальского Ополья, их возникновения и развития. Большинство ныне существующих исторических сел в Суздальском Ополье впервые упомянуто в документах XV–XVI веков, но разведочные шурфы часто выявляют на их территории культурные напластования домонгольского времени. Мы выбрали четыре села в качестве эталонов и планируем детально изучить динамику их жизни, по материалам из шурфов. Проект реализуется при поддержке фонда «История Отечества», основные его исполнители — студенты-археологи. Деревенская тема, казалось бы, окрашена национальным историческим колоритом, но в действительности становление средневековых деревень исследуется сейчас в целом ряде европейских стран. С наибольшим размахом — в Великобритании, где основной рабочей силой для шурфовки выступают местные жители, волонтеры, проявляющие завидный энтузиазм. Британский опыт приобщения к археологии на собственных огородах может быть полезен и нам.

— В археологических экспедициях часто работают студенты и даже школьники — молодые люди. Как изменились их интересы за последние лет двадцать или тридцать?

— Молодые люди стали более прагматичными — и невозможно их за это осуждать. Но люди, чувствующие потребность изучать древности и остаться в науке, есть в каждом поколении, и нынешняя молодежь — не исключение. Плохо другое: мы почти потеряли систему профессионального археологического образования и сейчас с трудом ее восстанавливаем. В советское время кафедры археологии существовали во многих региональных вузах, но постепенно они был реорганизованы или закрыты. Сейчас археологов готовят кафедры МГУ, СПбГУ и нескольких других университетов. В 2017 году при поддержке Института археологии создана кафедра археологии в Государственном академическом гуманитарном университете. Это вторая кафедра археологии в Москве, которая может выпускать 10–15 студентов в дополнении к тем 10, которых ежегодно выпускает МГУ. Между тем потребность в археологах велика: нужда в спасательных раскопках растет, в музеях требуется ставить на хранение коллекции из новых раскопок, сфера сохранения наследия превращается в особую область со сложной бюрократией, требующей присутствия не только юристов, но и квалифицированных археологов.

— Как устроено ваше свободное время, если оно появляется? Каковы ваши интересы за пределами археологии?

— У археологов грань между рабочим и свободным временем до конца не определена: профессиональные дела приносят радость, но забирают почти все время. Но археология исключительно разнообразна по своим занятиям: от пеших разведочных маршрутов, участия в раскопках, до организации больших выставок, подготовки научных изданий, открытых лекций. Профессия заставляет перемещаться по стране, общаться с разными людьми, держать в поле зрения не только древности. Это жизнь, в которой, вероятно, должно быть чуть больше медитации и чуть меньше действия, но перестроить ее не удается.

Интервью взял Владимир Александров, группа «Прямая речь»