Магне Фурухольмен из группы A-ha о музыке, скульптуре и праздниках

На прошлой неделе на концертах в Петербурге и Москве поп-ветераны A-ha полностью исполнили альбом «Hunting High and Low» в рамках тура, посвященного этому историческому диску. В 1985-м норвежские дебютанты умудрились выпустить шедевр, который так и остался визитной карточкой группы, а песни из него вошли во все возможные золотые фонды музыки 1980-х. В ноябре же концерты были подкреплены и грандиозным переизданием «Hunting High and Low»: фанаты и коллекционеры теперь могут на четырех дисках услышать, кажется, каждую версию тех песен — от демо до ремиксов. В интервью Максу Хагену клавишник A-ha Маген Фурухольмен рассказывает о записи альбома, коллективной психологии и не упускает случая пофилософствовать.

— Как вы решили устроить акцию с исполнением альбома «Hunting High and Low» целиком? Пришло время напомнить о вечных ценностях?

— Довольно естественно. Переиздания, юбилеи — в следующем году альбому стукнет 35 лет. Мы подумали, что никогда еще не пробовали обкатать «Hunting High and Low» живьем как цельную работу — от и до. Интересно, ты будто возвращаешься в свои ранние годы, времена нашего самого первого мирового тура, когда нам пришлось играть все, что у нас было на тот момент. Мы тогда пробовали разные версии песен на концертах — что-то осталось, что-то нет. И теперь во всем этом снова обнаруживаешь свою особенную свежесть, как если бы ты снова вернулся в те первые годы группы. К тому же A-ha прошли через несколько стадий и несколько составов музыкантов. Например, в 1990-х мы подбросили рока да еще включили в группу саксофониста, а относительно недавно отыграли акустический тур «MTV Unplugged». Теперь же нам показалось полезным заново пересмотреть материал 1980-х и подойти к нему как в первый раз.

— Когда ты сам досконально знаешь альбом и играешь песни из него десятилетиями, какие мысли прежде всего возникают при попытке подойти к нему «заново»?

— Первый альбом всегда будет стоять особняком. Это не просто музыка, а твоя собственная школа. Момент, когда A-ha, наконец, смогли заключить контракт с лейблом и нашли продюсера, был завершением двухлетнего периода. Все это время мы записывали разные версии песен и готовились к тому, что рано или поздно они сложатся в наш полноценный дебют. Два года мы возились по студиям, осваивая первые секвенсоры, электронные барабаны, синтезаторы. Когда у нас появился наш первый нормальный продюсер Тони Мэнсфилд, он тоже подкинул свое видение того, как можно сделать песни: некоторые из его идей сразу принимались, но некоторые были для нас совершенно чуждыми. Втроем в A-ha мы были вроде бы вполне самодостаточны, но вдруг возникает еще один участник, который арендует кучу незнакомой аппаратуры и ставит сверхзадачу записать не просто альбом, а первоклассную передовую работу. На самом деле были песни, которые вызывали проблемы — например, мы не очень представляли, что делать с «Take on Me». И даже первая версия с Тони оказалась так себе, пришлось ее перезаписывать с другим продюсером (Аланом Тарни.— “Ъ”). Так что первый альбом, как и для любого артиста наверное, по-своему уникален. В нем заключено твое образование, понимание того, как работать с другими людьми и складывать в нечто единое свои и чужие ожидания и замыслы.

Получилось так, что наш дебютный альбом и оказался определяющим: в нем оказалось заключено все, что люди хотели и хотят получить от A-ha.

Даже сейчас, наверное, всю нашу дискографию слушают только самые верные поклонники, но для любого «обычного» человека группа будет ассоциироваться в первую очередь с «Hunting High and Low» и песнями вроде «Take on Me» и «Sun Always Shines on TV». Для нас его исполнение сейчас как путешествие во времени в точку, в которой для группы все изменилось, но путешествие из 2019-го и взглядом из настоящего.

— По-моему, на фоне суперхитов другим отличным песням из «Hunting High and Low» досталось гораздо меньше внимания. «The Blue Sky» или «Living a Boy’s Adventure Tale», может, и не такие ударные, но сами по себе вполне небольшие шедевры…

— На мой взгляд, главное, что альбом все равно удался как цельная работа. Собственно, десятимиллионные продажи это подтверждают. Мне, наверное, тяжелее судить, что получилось лучше, что хуже. У меня, как артиста, всегда было ощущение, что песни вытекали одна из другой. Они все так или иначе связаны; мыслей сейчас выдать хит, а потом «все остальное» не было — и сочинение, и запись были единым процессом. Кстати, с концертами «Hunting High and Low» мы попытались в этот процесс немного вмешаться. Ты возвращаешься к демо-версиям и прикидываешь, как могла бы быть записана та или иная вещь в 85-м, если бы у нас были нынешние знания и умения. Останется ли песня в получившемся виде? Надеюсь, и публика получает интересный опыт: играет знакомая песня, но звучит она по-другому.

— Два года назад в одном из концертов «MTV Unplugged» поучаствовали Иэн Маккаллох из Echo and the Bunnymen и Алисон Мойет из Yazoo. Таким образом A-ha приоткрыли свои музыкальные пристрастия и влияния начала 1980-х?

— Echo and the Bunnymen нам нравились даже еще до того, как мы переместились в Англию. Это музыка, которую мы слушали на самых начальных этапах A-ha. И тут же возникало огромное количество групп, которые применяли новые технологии и электронику. Когда мы приехали в Лондон, как раз расцвели Depeche Mode и, конечно, Yazoo. Для нас такие команды были реальным открытием — поп-музыка высочайшего класса, как раз в те наши первые дни в Англии «Only You» Yazoo был одним из главных хитов. A-ha начинали как довольно традиционная группа, моими основными инструментами, например, были электроорган и какой-то простецкий синтезатор. И вот, ты приезжаешь в Лондон — и погружаешься в новые звуки и передовую поп-музыку. Оказывается, что синтезаторы могут использоваться для чего угодно, ты можешь вместо электрогитар играть только на них, и будет круто. И в этой же среде существуют те же Echo and the Bunnymen, The Cure — гитарная и очень атмосферная музыка. Конечно же, все это влияло на нас. В музыке A-ha сложилось все, что мы слышали вокруг. Мы умели сочинять песни, но нам не хватало умения их хорошо оформить. Мы буквально годы репетиций и экспериментов с аранжировками потратили на то, чтобы избавиться от изначального «подросткового» звука. Во многом наша музыка вышла из исследований новых звуковых территорий и инструментов. И как раз английские поп-группы начала 1980-х были здесь первопроходцами, на которых мы ориентировались.

— Как клавишник A-ha, какие инструменты посоветуете тем, кому захочется сделать «ваш» звук 1980-х?

— Моим абсолютным фаворитом был PPG Wave. Мощный синтезатор и в то же время зверь, которого замучаешься приручать. Зато, если получилось, он выдает очень своеобразные и запоминающиеся тембры. Второй рабочей лошадкой был Roland Juno-60. Эта пара для меня так и остается в числе любимцев. И еще, конечно, Prophet-5. Большая часть электронных звуков «Hunting High and Low» сделана на этих трех инструментах. Если взять их и добавить драм-машину Linn — получится все, что пожелаешь!

— После начального успеха вы не опасались, что вас будут воспринимать как просто еще одних модных и симпатичных поп-парней, но не более?

— По-моему, для нас самих в итоге было удивительно, что наш имидж — «двухминутный», как нам казалось — остался неизменным так надолго. В какой-то момент, в районе альбома «Stay on These Roads», конечно, стала возникать неловкость — уже далеко не юнцы, многое умеем, а выглядеть «должны» как бойз-бэнд, да и ждут от тебя все тех же безоговорочных хитов. Бывало тяжело. Ты давно вырос, хочешь пробовать одно и другое, экспериментировать с музыкой. Иногда становилось просто страшно, и ты возвращался от возможных экспериментов к привычной модели, боясь все развалить. Ты существуешь в параллельной версии самого себя, которая всем понятна, но которая тебя ограничивает.

В карьере A-ha были периоды, когда состояние этой безысходности и попыток понять, что происходит, оказывалось частью нас самих и музыки.

Я могу сказать, что A-ha так и не приобрели какую-то окончательно устоявшуюся форму: от нас хотят одного — а мы на самом деле представляем нечто совсем другое.

И это «другое» так же необязательно оказывается тем, чем мы на самом деле являемся, а только одной из наших граней. Такая ситуация и заставляла нас постоянно меняться и пытаться уходить от ожиданий. Может быть, это было и одной из причин, благодаря которой нас любят. Песни честные, в них всегда просачивалось наше ощущение дискомфорта: мы были не совсем теми, за кого нас принимали. И мы никогда не увлекались игрой в поп-звезд. Скорее наоборот. Как если бы ты утром строил прекрасный замок, а вечером его разрушал: «Завтра построим еще что-нибудь!»

— Когда играешь в группе, состоящей из трех талантливых музыкантов, ко всему еще, наверное, и столкновение эго подключается…

— С нами всегда было так: если что-то сходится, то все идет прекрасно, но если нет — становится очень тяжело. Все может зависеть от времени дня, от времени года, от десятилетия, в конце концов. Мы прошли через несколько вариантов группы, пусть нас и было трое. Кто чем занимался, на ком лежала основная ответственность в тот или иной момент — можно сказать, что существует три варианта A-ha, а может, и больше. В зависимости от периода и от того, кто будет рассказывать историю группы. Для меня это в любом случае счастливое сочетание трех человек, каждый из которых выкладывал свои козыри. То, что мы очень различаемся как личности, может оборачиваться проблемами. В идеальном случае, когда мы вместе стремимся к общей цели, нас не остановить. Но уж если начинаются трения — полный кошмар.

— А какие самые характерные черты у каждого?

— (Смеется) Ой, мне лучше такого не рассказывать. Пусть лучше люди со стороны судят.

— Недавно вы выпустили сольный альбом «White Xmas Lies» — довольно хмурый взгляд на рождественские темы. Не любите этот праздник?

— Альбом вышел, конечно, гораздо раньше праздников, но и одним Рождеством он не ограничивается, это скорее его центральная точка. Мне хотелось записать рождественскую музыку, которая значила бы что-то для меня и, надеюсь, для других людей тоже. Я всегда ощущал бессмысленность этой веселой гонки, когда артисты лепят копии копий других копий песен, которые существуют множество лет. Почему среди них так мало музыкантов вроде Суфьяна Стивенса (подразумевается альбом 2006 года «Songs for Christmas».— “Ъ”), почему вообще так мало нормальной рождественской музыки?

Если человеку грустно, ему нужны не эти звонкие песенки, а просто комфорт и успокоение. Если так можно выразиться, в этом случае в подарок хочется получить сердце, а не новый айфон!

И мне совсем не нравится вся эта китчевая веселуха — гораздо важнее ощущение, что рядом с тобой просто есть кто-то, кто сможет разделить твои чувства. Рождество таким и должно быть.

Мои друзья мне рассказывали, да и по своему опыту я знаю, что рождественские каникулы могут быть очень одиноким временем. Если в твоей жизни происходит что-то не очень хорошее, то как никогда осознаешь разницу между своими чувствами и сезонным шквалом материального счастья. И ощущения могут быть просто отвратительными. Но почему бы не рассматривать Рождество просто как повод спокойно встретиться с добрыми и близкими тебе людьми и вместе подумать о своих ценностях — хотя бы о том, как изменить в лучшую сторону следующий год, если в прошлом что-то не задалось. А ведь это гораздо важнее горы подарков под елкой и приторной праздничности. В «White Xmas Lies» мне хотелось донести именно эту мысль.

— В 2016-м вы создали свою самую грандиозную работу — если не считать музыки. Парк керамических скульптур Imprints стал крупнейшим в своем роде не только в Осло и Норвегии, но и в Скандинавии в целом. Решили уделать Густава Вигеланда?

— В моем случае, пожалуй, не стояло цели брать посетителей масштабом или моими способностями как скульптора. Я и не хотел бы себя сравнивать с Вигеландом. Интереснее было создать нечто, напоминающее лабиринт, где за каждым углом открывались бы все новые сюрпризы. В Норвегии у нас существует традиция создания целых пространств, посвященных искусству: тот же парк Вигеланда со всеми его скульптурами и подсветкой, наверное, самый известный. А есть еще мавзолей его брата Эмануэля Вигеланда, совершенно потрясающий, расписанный от пола до потолка. Так что когда мне предложили заняться этим парком, наверное, глупо было отказываться от возможности оставить такой след для будущего. Но это и ответственность огромная, нельзя просто налепить что-то просто так.

Я решил создать такие скульптуры, чтобы часть из них смотрелась бы в парке так, будто они здесь всегда были, а часть — как нечто слегка чуждое пространству. Впечатление, будто ты находишься на археологических раскопках посреди незавершенного архитектурного проекта. Моими материалами стали глина и керамика — они органично воспринимаются и при этом создают впечатление долговечности. Но при этом мне не хотелось, чтобы материальная «вечность» доминировала. Так что строчки, выбитые на скульптурных элементах, придают им некоторую пластичность — не в смысле материалов, но как признак движения и изменчивости.

— По сути, вам удалось удачно раскрутить две карьеры разом — вы и музыкант в известной группе, и состоявшийся художник и скульптор. Что интересно, по сравнению с A-ha, где ты должен оперировать достаточно понятными массам заявлениями и музыкой, в искусстве вы, кажется, больше опираетесь на концепции…

— Может быть, это моя обратная сторона. Я по натуре экстраверт, играю в мировой поп-группе. Это и приятный опыт, и разрушительный. И негативную сторону надо уравновешивать. В чем мне повезло, я могу выражаться не только языком музыки, но и другими языками, которые были со мной всю жизнь,— поэзией и изобразительным искусством. Я возвращаюсь к ним каждый раз, когда у меня начинаются тяжелые времена. Они спасают меня посреди наваливающихся проблем. Я так и обращаюсь к этим трем основам. Одна из них широко известна, другие менее известны, но каждая из них придает смысл моей жизни. Поп-музыка, конечно, содержит мои самые прямые заявления, может, даже слегка примитивные. Но ведь при всей доступности она тоже придает смысл жизни тем, кто ее слушает, позволяет расти. А для кого-то этот смысл будет выражаться в искусстве. И все это требует времени. Даже публика, которая слушает музыку, вкладывает в нее свое время. А я вкладываю свое время во все вещи, которыми занимаюсь: для меня они необходимы. И я всегда надеюсь, что мне попадется кто-то, кто, так же вложив время в свое творчество, придаст моей жизни еще больший смысл. Так это и работает.