История о забытом герое

В западных источниках его называли мозгом операций советской разведки в Иране в годы Второй мировой войны. «С моей стороны было бы нескромно сказать, что так оно и есть,— говорил он мне сухим, бесстрастным голосом.— Но и отрицать этого я бы не стал». Главный же подвиг своей жизни Даниил Комиссаров совершил в августе 1941 года, когда обеспечил бескровную высадку советского морского десанта в иранском порту Ноушехр. Под нацеленными на море, но так и не сделавшими ни одного выстрела орудиями тяжелой береговой артиллерии.

Спасти краснофлотцев

Во второй половине 1930-х годов участник борьбы с басмачеством Даниил Комиссаров преподавал персидский и таджикский языки на Восточном факультете Ленинградского государственного университета и одновременно работал в Ленинградском отделении Института востоковедения АН СССР. В нашей последней беседе он вспоминал о том, как в прекрасном расположении духа шел из университета в институт по набережной Невы, обдумывая очередную главу в своей монографии «История Бухары». К началу января 1941 года она была практически готова, но рукописи так и не суждено было увидеть свет.

Комиссарова срочно вызвали в партком ЛГУ и препроводили в кабинет, где его ждал незнакомец в штатском.

«Партия доверила вам ответственную работу»,— услышал он слова незнакомца. «В те годы от таких предложений не отказывались»,— прокомментировал знакомую всем нам по фильмам и книгам ситуацию Даниил Семенович.

Ему было дано на сборы два дня, после чего он отбыл в Москву и поступил в распоряжение Главного разведывательного управления Генштаба РККА. Потом были ускоренные курсы подготовки в разведшколе и отъезд в Иран. Его дипломатическим прикрытием стала должность пресс-атташе посольства СССР в Тегеране.

В это время обстановка в Иране и вокруг него накалилась до предела. Германия активизировала попытки вовлечь страну в фашистский блок, превратив ее в плацдарм для удара по СССР с юга и прорыва к бакинской и туркменской нефти. Одновременно немцы планировали захватить нефтепромыслы Англо-иранской компании на юге Ирана. Имея достоверную информацию на этот счет, Сталин и Черчилль начали договариваться о вводе в страну советских и британских войск: Советский Союз с севера, Великобритания — с юга. Известно, что 22 июня 1941 года, в день нападения Германии на СССР, британский посол без обиняков поинтересовался у наркома иностранных дел Молотова, когда же наконец Красная армия перейдет границы Ирана.

Между тем вторжение в Иран уже готовилось, несмотря на быстрое продвижение германской армии вглубь СССР и отчаянное положение на фронтах. Более того, подготовку к операции пришлось ускорить, когда советская разведка получила агентурные данные о появлении в Иране переодетых немецких офицеров и о том, что Тегеран тайно посетил глава абвера адмирал Канарис. И тогда Москва официально объявила о намерении воспользоваться статьей советско-иранского договора 1921 года, предусматривавшей ввод войск в эту страну в случае попыток третьих стран превратить Иран в базу для военного вторжения в СССР.

Части Красной армии и Каспийской военной флотилии должны были пересечь границу и ступить на иранскую землю одновременно в нескольких местах, в каждое из которых были направлены советские разведчики с заданием не допустить сопротивления силам вторжения со стороны иранских войск. Это удалось не всем, и бои на границе в некоторых местах все же были. Но Даниил Комиссаров со своей задачей справился.

25 августа 1941 года он под расписку взял в посольстве чемоданчик, набитый деньгами, и отправился в Ноушехр — в порту этого города через два дня планировалась высадка советского морского десанта. Он прибыл туда уже под вечер и поселился в лучшей гостинице. Утром за завтраком разведчик понял, что имеющиеся в его распоряжении данные об активизации немецкой агентуры не только в Тегеране, но и на местах полностью соответствуют действительности. В ресторане гостиницы отчетливо слышалась немецкая речь, в некоторых из сидевших за столиками немцев угадывалась военная выправка. Даниилу Семеновичу предстояла серия встреч с нужными людьми, которые по цепочке должны были вывести его на военного коменданта Ноушехра.

Даниил Комиссаров родился и вырос на Востоке. В совершенстве владел персидским языком, говорил ярко и образно. Хорошо знал местные обычаи. В общении с людьми был учтив и любезен, но не лебезил, держался с достоинством. Европеец, которого было трудно отличить от иранца, вызывал восхищение и симпатию у местных жителей — от цирюльников и торговцев до высоких должностных лиц. И это открывало перед Комиссаровым все двери. Короче говоря, к вечеру того же дня он с заветным чемоданчиком в руках уже был на аудиенции у военного коменданта.

Дело было довольно рискованным. Комендант мог просто-напросто арестовать советского разведчика. Или забрать деньги и каким-то образом от него избавиться. Наконец, он мог взять деньги и пообещать, что позволит морскому десанту беспрепятственно высадиться на берег, но в конце концов не сдержать слово, и тогда Комиссарову пришлось бы отвечать уже перед своими: командование сочло бы, что он провалил задание, и с ним могли поступить по законам военного времени.

Поэтому разведчик постарался как можно доходчивее донести до собеседника варианты дальнейшего развития событий: комендант говорит «нет», и когда советские войска войдут в Иран (а это все равно произойдет), с ним расправятся как с врагом или он идет на сделку, остается невредимым и обеспечит себя на всю оставшуюся жизнь. И кто потом будет разбираться, почему иранские войска не оказали сопротивления силам вторжения? Судя по всему, слова Даниила Семеновича прозвучали убедительно — комендант выбрал второе.

28 августа к порту Ноушехра под прикрытием канонерских лодок подошли два транспортных судна — по сути, это были обыкновенные баржи с бортами, обложенными мешками с песком, и установленными на палубе пулеметами. Вход в порт прикрывала батарея тяжелой береговой артиллерии — стоило ей дать хотя бы один залп, и она бы в щепки разнесла подошедшие корабли. Но орудия не произвели ни одного выстрела: на батарее никого не было.

Рядом с портом находились казармы пехотного полка, но там тоже никого не оказалось. Солдаты заранее побросали оружие и разошлись по домам. В итоге краснофлотцы без единого выстрела захватили Ноушехр и выставили посты в порту и на ключевых объектах города. А отряд из 80 военных моряков, погрузив брошенные иранскими солдатами винтовки и пулеметы на грузовики, двинулся в сторону Мазендерана и, заняв стратегические позиции, удерживал их до подхода основных сил Красной армии.

За годы службы в Иране Даниил Комиссаров с успехом выполнил еще не одно задание руководства ГРУ, в частности участвовал в обеспечении безопасности Сталина, Рузвельта и Черчилля в ходе Тегеранской конференции в 1943 году. Впоследствии его приглашали быть консультантом кинокартины «Тегеран-43», но, прочитав сценарий, он отказался, заявив, что это полная выдумка.

Как закалялась сталь

Даниил Семенович (Самуилович) Комиссаров родился в 1907 году в Туркмении, куда судьба забросила его отца, железнодорожного служащего. В школу пошел только после февральской революции 1917 года, когда отменили квоту на обучение евреев. В 1919 году, когда отец в рядах Красной гвардии оборонял Чарджоу от передовых частей британского экспедиционного корпуса под командованием генерала Лионеля Денстервиля, Даниил вместе со сверстниками ползком доставлял на позиции красногвардейцев патроны.

После школы Даниил поступил на Восточный факультет Среднеазиатского (Ташкентского) университета. Изучал персидский язык и потому мог легко изъясняться на родственном — таджикском. В 1929 году молодой коммунист третьекурсник Даниил Комиссаров был мобилизован для участия в кампании «За хлопковую независимость СССР» и направлен в таджикский поселок Пархар уполномоченным посевкома. Потом он вернулся в университет, но тут же последовала новая, на этот раз бессрочная мобилизация: по решению Средазбюро ЦК ВКП(б) он был брошен на «укрепление хлопковых районов» — сначала заведующим окружным отделом народного образования Курган-Тюбе, потом начальником одной из первых машинно-тракторных станций (МТС) в Таджикистане.

МТС располагалась на Арал-Тугае, острове наносного происхождения на реке Вахш. Коренное население — локайцы, их обычно относят к одному из узбекских племен, но Даниил Семенович утверждал, что это отдельный тюркоязычный этнос. В годы Гражданской войны плодородные земли и зажиточные поселения Арал-Тугая обезлюдели. Местные жители, спасаясь от набегов басмачей, ушли в горы. И лишь после 1925 года, когда была разбита банда Ибрагим-бека, сына бывшего чиновника бухарского эмира, на остров стала возвращаться жизнь. Начиная с 1929 года сюда потянулись переселенцы из восточных районов Таджикистана — Гарма, Каратегина,— и в начале 1930-х годов в Арал-Тугае было уже около 3 тыс. хозяйств, а площадь плантаций хлопка составляла 7 тыс. га. Местные жители, имевшие многочисленные семьи, успевали возделывать собственные участки и одновременно работать «на хлопке», за что кроме денег получали продукты и особо ценившиеся здесь ткани, которые привозили из самого Иваново-Вознесенска.

Новый начальник МТС умел работать с людьми, говорил на местных языках и был не по годам рассудителен, чем завоевал симпатии крестьян. Он ничего не смыслил в машинах, но ему в помощь были присланы рабочие и инженеры из России, которые учили локайцев и таджиков премудростям владения техникой. В поселке появилась даже своя «поликлиника» — убогая мазанка с глиняным полом, где на первых порах хозяйничала единственная медсестра. Но по сравнению с прошлым это был большой прогресс. Позже здесь построили школу, провели электричество…

«В марте 1931 года мы получили от уполномоченного ГПУ записку, что в нашем Локай-Таджикском районе (Арал-Тугай, Курган-Тюбе, Кокташ) появились басмачи,— вспоминал Даниил Семенович.— Мы сперва не поверили, думали: ошибка. Но потом выяснилось: никакой ошибки нет. Все тот же Ибрагим-бек, собрав в Афганистане отряд в 5 тыс. сабель, вторгся в пределы Таджикистана. Он разослал по кишлакам гонцов с написанным от руки на обертке от зеленого чая документом, скрепленным его фамильной печаткой. В послании он требовал вернуть принадлежавшие его отцу земли и прочую собственность, а ослушавшимся грозил лютой смертью».

В ту пору на территории республики находились лишь две регулярные воинские части — кавалерийская бригада в Душанбе и пехотный полк в Кулябе. Но в их функции входила оборона республиканских центров — для помощи районам сил не хватало. И тогда на местах начали создаваться добровольческие отряды, или добротряды, как их тогда называли.

В Арал-Тугае было сформировано два таких отряда — пеший и «кавалерийский маневренный». Пехотинцы (в основном местные крестьяне, вооруженные чем попало — берданками, старыми шашками, ножами) обороняли хлопкопункты, куда снесли все деньги и ценности. Их обложили тюками с хлопком, и в случае нападения банды там можно было бы какое-то время обороняться. Второй отряд представлял собой более серьезную военную силу, он был лучше вооружен и укомплектован людьми, имевшими боевой опыт,— милиционерами, бывшими красноармейцами. Номинально командиром отряда был локаец, участник борьбы с басмачеством. Фактически же командовал его зам — Даниил Комиссаров.

«Мы не ждали удара басмачей,— говорил он,— а нападали на них первыми, перехватывали инициативу, не давали сконцентрировать силы. Узнав об их появлении в одном из окрестных кишлаков, мы тут же мчались туда и вступали в бой. В нашем районе бесчинствовала банда курбаши Али, одного из ближайших подручных Ибрагим-бека. Басмачи, которые нуждались в продовольствии, фураже, свежем пополнении, грабили население, насильно уводили в банду молодых людей. За малейшее сопротивление они жгли кишлаки, зверски убивали местных жителей. Мы же, напротив, относились к населению уважительно, все, что нам было нужно, покупали за деньги.

Нам категорически возбранялось даже брать что-то под расписку, не то что реквизировать по законам военного времени. Мы поддерживали контакт с муллами, а мечети даже в критических ситуациях обходили стороной, как бы ни было заманчиво использовать их в качестве военных объектов».

«Население поддерживало нас, а не басмачей,— утверждал Даниил Семенович.— Люди охотно шли в отряды "краснопалочников". Так их называли вот почему. В Таджикистане растет тах-ягач, или в переводе "горное дерево". Его древесина красноватого цвета и очень твердая — еле разрубишь топором. Из него делали длинные палки, которыми издавна пользовались пастухи. Такими палками вооружилось все мужское население кишлаков, и когда наведывались банды, люди брали их в кольцо. Народу собиралось до тысячи и больше, так что бандитам приходилось сдаваться — понимали, что, даже если начнут стрелять, из окружения им живыми не выбраться».

«Самым тяжелым был первый месяц, когда мы сражались фактически в одиночку,— вспоминал Даниил Комиссаров.— А потом на помощь республике из Ташкента была переброшена дивизия. Она тут же блокировала границу с Афганистаном и начала операцию по уничтожению басмачей. Кстати, тем из них, кто добровольно складывал оружие, полагались амнистия, участок земли и 500 руб. на обзаведение хозяйством. В конце концов Ибрагим-бек с небольшой группой верных ему людей ушел в горы. Тогда к нему подослали раскаявшихся басмачей, которые пообещали переправить его через границу в Афганистан. Курбаши им поверил — и возле границы попал в засаду». 23 июня 1931 года Ибрагим-бек был казнен.

Арест и лагерь

Проработав всю войну в советском посольстве в Иране, Даниил Комиссаров вернулся на родину в 1946 году и поступил на работу в центральный аппарат МИДа. А в 1949 году был снова направлен в Тегеран — первым секретарем посольства. Но пробыл на этой должности недолго.

В 1950 году у Даниила Семеновича заболел сын, и врачи посоветовали семье срочно сменить климат. Он направил руководству МИДа просьбу об отзыве его в Москву, но там сочли, что равноценную замену Даниилу Комиссарову найти будет сложно. Решение о том, что Даниилу Комиссарову следует остаться в Тегеране, принял сам министр иностранных дел Андрей Вышинский.

Однако Даниил Семенович не смирился с этим решением. Он продолжил добиваться своего отзыва через неких влиятельных людей в Москве. Ему советовали не связываться с Вышинским, говорили, что это человек мелочный, злой и мстительный, но Комиссаров решил идти до конца — и жестоко за это поплатился. Его вызвали в Москву «для доклада о положении в Иране». Как выяснилось позже, это было сделано после того, как министр иностранных дел возложил на него вину за провал в Иране нескольких агентов советской разведки. И вот ничего не подозревающий Даниил Комиссаров отправился на ковер к Вышинскому.

До переезда в высотку на Смоленской площади МИД СССР занимал здание бывшего доходного дома Первого Российского страхового общества, выходящее одной стороной на Кузнецкий Мост, а другой — на улицу Дзержинского (сейчас — Большая Лубянка). Фасад здания обращен к площади Воровского, получившей название благодаря смешному памятнику одному из первых советских дипломатов Вацлаву Воровскому, и знаменитому Большому дому на площади Дзержинского (ныне — Лубянская площадь), где в ту пору располагалось МГБ — Министерство государственной безопасности.

Именно в те времена дипломаты окрестили чекистов соседями. Ближними соседями называли сотрудников МГБ-КГБ. Дальними соседями — сотрудников ГРУ, размещавшегося тогда в здании Генштаба на Знаменке.

Слова эти в ходу до сих пор, хотя их этимология известна немногим.

Между тем обуреваемый нехорошими предчувствиями Даниил Комиссаров вошел в приемную министра иностранных дел. Там было много народу — в основном дипломаты с папками для доклада в руках. Некоторых из них он знал. Люди входили в приемную и, побывав у министра, выходили из нее, а Комиссарова все не вызывали. Наконец наступил вечер, и он остался в приемной один. Секретарь министра повторял одно и то же: «Вас просили подождать». Даниил Семенович не знал, что Вышинского в здании уже давно нет — его кабинет был соединен со служебной квартирой, из которой через черный ход можно было выйти на улицу.

Когда около полуночи в приемную вошли трое в штатском, Комиссаров все понял. Его вывели во внутренний дворик и затолкали в машину. Ехали меньше минуты — от тогдашнего МИДа до дома 14 по улице Дзержинского, известного как Усадьба Ростопчина, метров двести, не более. В те годы там находилась внутренняя тюрьма МГБ.

Даниила Комиссарова пытали несколько дней и ночей. В пытках участвовал лично министр госбезопасности Виктор Абакумов. «Он сломал мне обе ноги»,— буднично, как бы констатируя факт, сказал Даниил Семенович, и тут его голос дрогнул, в глазах блеснула слеза. Он отвернулся, громко высморкался в платок, и когда снова на меня посмотрел, лицо его было, как обычно, спокойно и бесстрастно.

С Лубянки его перевезли в Лефортовскую тюрьму, где допросы продолжились. Из Комиссарова хотели выбить признание в том, что он был американским, британским и германским шпионом. Его держали в одиночной камере два года, но он ни в чем не признался и тем самым спас себе жизнь. Суд приговорил его к пяти годам исправительно-трудового лагеря, и Даниил Комиссаров отправился по этапу в Тайшет на лесоповал. Он вернулся в Москву после смерти Сталина, холодным летом 53-го, никого заранее не предупредив о своем возвращении.

Дверь в квартиру ему открыла жена. «Вы к кому?» — строго спросила она, не узнав в изможденном, исхудавшем человеке собственного мужа. «Это же я»,— прошептал он, и жена упала в обморок.

Как выяснилось, все это время она сама провела в лагерях и вернулась домой за несколько дней до мужа.

В 1954 году Даниил Семенович устроился в Институт востоковедения АН СССР, где проработал потом больше полувека и где мы с ним познакомились. Писал книги и статьи об иранской литературе и культуре. Он умер 20 мая 2008 года на 102-м году жизни. В нашем последнем разговоре в середине 1990-х он признался, что, когда вспоминает или рассказывает кому-то о событиях своей бурной молодости, ему порой начинает казаться, что все это происходило не с ним. С годами я начинаю все больше его понимать.

Леонид Ганкин