Григорий Ревзин о городе будущего

Если будущее — сон человечества, то понятно, что спальный район — место этого сна. Не в центре, не в парке, не в дезурбии будет решаться вопрос о том, каким станет город будущего. В спальном районе. Но будет решаться — не значит, что будет решен. Мы не знаем, как его решать. Мы можем опираться только на собственную неудачу, поскольку спальный район — это и есть город будущего, придуманный в середине прошлого века. И мы его не приняли

Пока был СССР, спальные районы покоились на фундаменте его идеологии. Люди одинаковые. У всех одинаковые дома, во всех одинаковые квартиры, у всех единая норма обеспечения продуктами, товарами, услугами, образованием, медициной — невероятное, очевидное, воплощенное равенство. И нет частной собственности — жилье принадлежит государству или, на худой конец, кооперативу. Это традиция будущего колоссальной силы. Томас Мор, Кампанелла, Сен-Симон, Фурье и Оуэн, Уильям Моррис, Маркс, Ленин — нет, нет, вы не отворачивайтесь, это на их идеалах будущего выстроены наши двушки и трешки, санузел совмещенный или нет, 9-12-17 этажей, метро в пешей доступности, рядом школа, меняю на то же самое в другом районе. Если идеала нет — нет ничего, на чем это все стоит, потому что непонятно, зачем (или за что) оно такое, почему оно так построено.

Но вот он рухнул, а оно стоит.

Выяснилось, что у него другие основания — индустриальная эпоха. Индустрия — путь в будущее, сегодня строим завтра, завтра послезавтра и так вперед по пути прогресса, а Томас Мор тут побоку. Больше, быстрее, дешевле. Завод производит одинаковые изделия путем одинаковых операций, чем одинаковее работники, тем лучше, и живут они в одинаковых изделиях, одинаково имеют доступ к товарам, услугам, образованию, медицине и т. д., а форма собственности тут не важна, пускай это будет в одинаковой частной собственности — одинаковее будут.

Индустриальная эпоха сменилась постиндустриальной, а оно стоит.

У нас больше 70% граждан живет в городах, больше 70% городов — это спальные районы одинаковых домов, это значит, в типовом спальнике живет каждый второй житель страны. Каждый второй житель — это центр тяжести и устойчивости страны. Этот гражданин больше не работает на заводе, не имеет нужды быть похожим на другого, он потребитель, хочет разнообразия и впечатлений — а он сидит в своей тождественной соседней панельной норке и не знает, зачем оно все такое.

Но это, несомненно, построенное будущее. Потому что этот гражданин — модернизированный человек. Не связанный со своей землей, со своим сообществом, с семьей, с традицией, телевизор и интернет определяют сознание. Мечта Адама Смита — Робинзон Крузо на необитаемом острове, мечта промышленного капитализма — чистый ресурс рабочей силы, мечта Маркса — свободный человек на свободной земле. Когда вот это вам про скрепы, традицию, здоровый консерватизм — это глюки компьютера и телевизора. У нас есть цивилизация, эта простая машинка умеет производить модернизированных людей — все.

Вам сколько? В соответствии с великими планами нацпроекта «Жилье» мы должны производить этого по 120 млн кв. м в год, то есть около 5 млн человек, примерно как один панельный Петербург в год. Это данность.

Этот человек — заготовка, он может стать кем угодно, но непонятно, кем должен. Модернизация — открытость будущему, но будущее открыто настолько, что лишено содержания.

Но есть же мечта? Какой-то другой город будущего вместо этого?

А как же, есть.

Там идея, что спальный район — это сегодня примерно 50–150 тысяч человек. То есть небольшой город. И пусть вместо спального района будет этот город. Пусть будет центр, где концентрируются события, люди, идентичность, пусть будет общественное пространство — площадь, рынок,— еще пусть будет торговая улица, резидентные улицы (для своих), дворы, скверы, общая какая-то дифференциация пространств, пусть будут места приложения труда, малые офисы, бизнес, альтернативное образование, локальный спорт, локальная еда, местное производство, культурная идентичность и т. д. и т. п. Там много идей.

Пока не получается более или менее ничего. Это ничего не значит, надо пытаться. Но есть подозрение. Весь сегодняшний более или менее консенсусный идеал этого спального района основан на том, чтобы вернуться назад, к малому городу с главной площадью, с главной улицей, с рынком, с околицей, с сообществами, купцами, ремесленниками. А модернизация назад не ездит. Она ездит очень плохо, но только вперед.

Представьте себе, что у вас есть поле для игры в крестики-нолики, три на три клеточки. И задача — развести на этом поле живописную разнообразную жизнь, но не меняя при этом ни формы клеточки, ни их взаимного расположения. Рисуйте. Не знаю, как вы, а многие начинают в задумчивости водить ручкой по границам, акцентировать их или размывать. Вот здесь как бы центральная ось в три клеточки, а здесь зеленая ось в три клеточки, а здесь как бы смешанная, центрально-зеленая в три клеточки — и, скажем, посадим дуб.

Вот у Сергея Семеновича Собянина теперь есть программа, «Мой район», как раз про спальные районы. Он знаете что делает? Была школа — ремонтирует школу, закрыли районную библиотеку — открывает районную библиотеку (вдруг кто зайдет? почитает?), потеряли клумбу — восстанавливает клумбу. Подчеркивает дороги светом, тротуарами, газонами. В сотый раз наполняет песком песочницу и ставит эту распроклятую детскую горку, которая, как любая вертикаль, вызывает у власти стремление ее укрепить. Акцентирует то есть. Никакой лишней тематики, нулевое градостроительное, социальное, экономическое содержание. Большая полезная работа, ей все очень гордятся и ждут, что спальные районы Москвы полностью преобразятся.

Но с другой стороны. Миллионы людей живут и рады, миллионы метров строятся и покупаются, хотя все хуже, но это из-за кризиса. Чем-то это же все держится? Не стоит ли вместо того, чтобы предаваться мечтам, опереться на реальные тренды, которые есть, и на них строить уверенный каркас будущего?

Тренды есть. Их два.

Во-первых, одинаковые квартиры в индустриальных спальниках есть основной вид собственности населения. Самая распространенная и обеспечивающая экономическую устойчивость социально-экономического уклада собственность — ей, а не коммунистическими идеалами или законами индустриальной эпохи, держится все это панельное построение. Попробуй тронь — увидишь, мало не покажется.

Во-вторых, одинаковые квартиры в индустриальных спальниках есть основной продукт нашего строительного производства. Это большая машина, которая начала давать сбои в проклятые девяностые, но государство ее реанимировало, поддержало ипотекой, разорило частный недружественный девелопмент и обогатило дружественный, и теперь она чувствует себя как Брежнев перед входом в Афганистан — все у нас получится.

Это же мощно? Это же серьезно? Это же продолжится?

Я, в общем-то, верю в мощь всего этого, но допускаю все же возможность альтернативных точек зрения. Когда очень большой динозавр с маленькой головой тащит свое тело к обрыву, он тоже производит весьма солидное впечатление. Квадратный метр — те же деньги, только в бетоне, а деньги иногда обесцениваются. Теоретически ценность жилья в городе определяется доступом к экономике, которая в городе происходит. Это школьная теория, но какая-то сермяжная правда в ней есть. Если в городе не происходит примерно ничего, то жилье примерно ничего и не стоит.

Проблема заключается в том, что у нас нет никакой — не только среди родных осин, а вообще никакой — модели постиндустриальной экономики в спальном районе. Поскольку все модели этой самой экономики устроены на концентрации обмена — товарами, идеями, технологиями, знаниями, услугами, эмоциями, впечатлениями, чем угодно. Главное — концентрация, она повышает эффективность. Но как создать концентрацию на периферии, если периферия — это место, где концентрация падает?

Анатомия спального района устроена так, чтобы сегодня не иметь возможности существовать. Это рыба в пустыне. Он экстерриториален — все, что с ним происходит, происходит не в нем. Его единственная ценность, которая и определяет цену квадратного метра в нем,— это расстояние от дома до метро и сколько нужно на этом метро ехать до того места, где есть какая-то — экономическая, политическая, социальная, информационная, потребительская — активность. В лучшем случае в нем можно создать торговый центр и что-то там концентрировать — но тогда все вымирает на километр вокруг.

И кстати, о метро и о том, что жители ценят свои квартиры как свою главную собственность. В этом году, еще до тяжело памятных выборов в Мосгордуму, произошло поразительное событие. Жители и независимые муниципальные депутаты начали сравнительно массово выступать против строительства метро — Гагаринский, Академический, Ломоносовский район. С точки зрения урбанистики это загадка, достойная учебника: нам еще предстоит это как-то осмыслить, это абсолютно абсурдное экономическое поведение. Но я полагаю, что это симптом, свидетельствующий о крайней неуверенности людей даже в простых и рациональных, просчитываемых основах своего существования в городе. Абсурдность среды, в которой они существуют, абсурдность в целом, заставляет их крайне болезненно относиться к любым возможным изменениям, в том числе и во благо. Не трогайте, иначе все рухнет. Не трогайте нас, оставьте нас в покое!

Впрочем, это предположение. А то, что не является предположением, сводится к следующему. У спального района нет оснований для существования в постиндустриальной экономике. У спального района нет оснований для существования в индустриальной экономике, поскольку ее больше нет в городах. У спального района нет идеологических оснований, поскольку мировоззренческая модель, на которой он выстроен, ушла в прошлое. У нас нет никакой альтернативной модели спальному району. Будущее спального района неизвестно.

Это означает, что половина населения страны живет перед ничем не определенным и не прогнозируемым будущим. Это завораживает.