Визитная карточка

Буревестник румынской революции обжился в роли шеф-повара

Человек, который возвестил румынам свободу с телеэкрана в декабре 1989-го, имел все, чтобы стать баловнем режима: поэт Мирча Динеску дебютировал в 17 лет, издал десяток сборников стихотворений, был лауреатом разных премий и даже членом правления Союза писателей. Знали Динеску и за границей.

Однако когда в Румынии начала 1980-х наступили идеологические заморозки, поэт, которого кто-то из критиков назвал «нежной мимозой», реагировал болезненно: иронизировал, протестовал. Ему советовали сбавить тон, подстроиться, но «мимоза» неожиданно выпустила шипы. Одним из первых выпадов против режима стало интервью «Вести о весне привели меня в Москву» (он дал его автору этих строк в 1987-м для журнала «Иностранная литература»). Рубикон был перейден, а в марте 1989-го появилось открытое письмо Динеску главе СП Румынии, где он возмущался, как унизительно обращаются с писателями в полицейском государстве. Его тут же обвинили в «незаконных связях с иностранными дипломатами» и уволили из еженедельника «Ромыния литерарэ».

Оставшись без заработка, поэт не складывает оружия. Парижская «Либерасьон» публикует интервью, в котором Динеску называет Румынию «страной социальной экзотики». «Здесь нельзя повеситься, так как нет мыла и веревок, нельзя совершить даже акт самосожжения из-за нехватки спичек,— разъяснял он.— Полицейских здесь больше, чем голубей, а спекулянты придумали новую денежную единицу — сигареты "Кент". Это страна абсурда, где пограничники наводят ружья на собственную территорию, а пшеницу жнут только на экранах телевизоров». Последовал домашний арест: у дома появились охранники в штатском, телефон отключили. За Динеску вступились на Западе: его освобождения требовали 60 румынских писателей-эмигрантов, протестовали французские литераторы, стихи поэта печатались в ФРГ, Франции, Нидерландах… Что касается меня, то, став корреспондентом ТАСС в Румынии осенью 1989-го, я поспешил на интервью с опальным поэтом. У его дома мне путь преградили четверо атлетически сложенных молодых людей и, аккуратно переписав данные паспорта, сообщили: встреча невозможна. Я попросил передать поэту буханку черного хлеба и, получив разрешение, оставил «Бородинский» на каменном заборе. Уже после декабрьских событий спросил у Динеску, получил ли тот «передачу». Да, признался он: охранники оказались честными, но отведать не удалось — в поисках секретной закладки узник совести сам выпотрошил душистый «кирпичик»… К слову, в те же дни Динеску удалось перехитрить стражу и передать для «Франкфуртер альгемайне» текст «Мамонт и литература».

Но революция пересдала карты. Утром 22 декабря в дверь позвонили соседи и сообщили, что охранники сбежали. Динеску вышел на улицу, его узнали, посадили на броню захваченного народом танка и отвезли на телевидение. Увидев поэта на экране, я помчался в студию. Мы расцеловались, я получил интервью.

Динеску был включен в совет Фронта национального спасения (временный орган управления.— «О»), избран председателем Союза писателей. Но эйфория была недолгой: повседневность, полная мелочных интриг, скандалов и сплетен, брала свое. Призыв Динеску «покаяться» не был услышан писателями: их раздражало всякое упоминание о компромиссах с совестью в «золотую эпоху» Николае Чаушеску. Они предпочитали обсуждать тиражи, тарифы и гонорары, творческий союз раскололи распри, а не умеющий лавировать поэт-председатель стал удобной мишенью: «узурпатор, растратчик, иностранный агент» — вот образцы той полемики. Ошеломленный поэт, год назад сочинявший «открытые письма», теперь сам получал. Динеску считал деньги в кассе Литфонда, разбирал «трудовые споры» в литературных журналах, вел переговоры с чиновниками, а в перерывах отбивался от обвинений. После очередного скандала он принял решение об отставке. Берлинская Академия искусств дала стипендию, что позволило на год уехать в Германию.

Вернувшись, он стал членом Национального совета по изучению архивов Секуритате — влиятельной организации, проверяющей, сотрудничали ли с тайной полицией Чаушеску лица, баллотирующиеся на выборные должности. Нужно было думать и о семье (у Мирчи двое уже взрослых детей — музыкант Андрей и психолог Ирина; жена Маша, которую считали одним из лучших переводчиков русской литературы, умерла в октябре 2019-го), и он стал пробовать себя в разных жанрах, от политических памфлетов до гастрономических передач на телевидении, даже романсы на свои стихи исполнял. Успешно издавал сатирические журналы с бешеными для страны тиражами. А в 2007-м выкупил заброшенный зерновой порт на Дунае, превратив его в своего рода дом творчества: проводит там фестивали, а также занимается виноделием. У него три ресторана: «Слезы и святые» (название эссе философа Эмиля Чорана), «Политика и деликатесы» (название зарисовки Иона Луки Караджале и программы самого Динеску на телевидении), а также ресторан в городе Питешти.

Выяснилось, что кулинар Динеску не менее талантливый, чем поэт. Маэстро собственноручно стряпает в ресторанах, каждое его блюдо — гастрономическая метафора. Такой чуламы, остропеля или токэницы, как у Динеску, нигде не отведать. При этом двери его ресторанов, где гостей еще веселят лэутары (традиционные певцы.— «О»), всегда открыты друзьям, и никто не уходит оттуда голодным или трезвым.

Николай Морозов