Завтра КС вынесет решение о праве репрессированных на компенсацию жилья

Во вторник, 10 декабря, Конституционный суд (КС) объявит решение по громкой жалобе трех москвичек, которые выросли далеко за пределами Москвы — в лагерях и ссылках. Три пожилые женщины, пострадавшие от советских репрессий, просят обеспечить им гарантированную законом компенсацию — бесплатное жилье в Москве взамен отнятых в 1930-е квартир. Позицию заявительниц ранее поддержали в КС представители президента, правительства, Госдумы, Совфеда, Генпрокуратуры и СПЧ: они заявили о долге государства компенсировать гражданам «сломанные им жизни». “Ъ” уже рассказывал истории Елизаветы Михайловой и Евгении Шашевой из семей репрессированных. Накануне объявления решения КС “Ъ” попросил кировскую журналистку Ирину Александрову встретиться с 69-летней Алисой Мейсснер, чьих родителей-немцев репрессировали в СССР по национальному признаку.

Поселок Рудничный расположен в 250 км от Кирова. Добраться до него непросто: если дорога от Кирова до Кирса еще радует покрытием, то последние 40 км до Рудничного приходится преодолевать на черепашьих скоростях. Назвать это щербатое месиво дорогой просто не поворачивается язык. Как говорят автомобилисты — стиральная доска. Чем ближе Рудничный, тем больше вокруг болот. Деревья по кромке дороги накренились, обнажая узловатые корни. Кажется, будто они хотят сбежать из Вятлага, но накрепко увязли в болотных топях.

Редких гостей поселок Рудничный встречает пустыми и темными глазницами окон в так и не достроенных многоэтажных домах — свидетельство грандиозных планов, которые так и застряли на рубеже 1990-х.

Алиса Мейсснер ждет на площади. «Площадь» Рудничного — это небольшой пятачок, облюбованный водителями большегрузов. Здесь стоит «кафе» — пустое здание, так и не дождавшееся посетителей. Вместо асфальта «площадь» покрыта бетонными плитами.

Алису Леонидовну легко узнать среди немногих прохожих: белоснежная от седины голова и особенная гордая осанка, которую не испортили ни годы, ни проблемы с ногами. Она ведет нас домой — в скромную квартиру, где главные жильцы не она и не рыжий кот, а пятна черной плесени. Захватывая все большее пространство, плесень будто бы стремится выжить «соседей». Бороться с ней собственными силами жильцам не под силу — здесь нужны немалые деньги, а их у Алисы Мейсснер нет. Все съедают коммуналка и лекарства.

«Портрет Сталина у нас всегда висел на стене»

Если бы не репрессии, Алиса Мейсснер жила бы сейчас в центре Москвы на улице Чаплыгина, в районе Чистопрудного бульвара. Алиса Леонидовна — дальняя родственница знаменитого дореволюционного фармацевта Владимира Феррейна, который открыл в Москве одну из крупнейших аптек в Европе. Семья Феррейн была большой: многие ветви жили в разных европейских странах, но старались помогать друг другу. «Мой дедушка Рихард Федорович Мейсснер — мамин отец — родился в Эстонии в городе Пярну. Еще до революции он подростком приехал к родственникам в Москву — так здесь и остался, тоже стал фармацевтом»,— говорит Алиса Леонидовна. Его дочь Анна Рихардовна работала на заводе имени Лихачева в Москве и дослужилась до главного бухгалтера.

Когда началась Великая Отечественная война, граждан немецкого происхождения начали отправлять в лагеря и на спецпоселения — просто из-за их национальности.

В 1941 году всю семью Мейсснер выслали в Карагандинскую область (территория современного Казахстана). Рихард Федорович не перенес лишений ссылки и умер в течение первого года. В 1943 году Анну и ее младшую сестру Маргариту «мобилизовали в лесную промышленность» — проще говоря, сослали на лесозаготовки в Даровской район Кировской области. Так семья оказалась разлучена: их мать, жена Рихарда Федоровича, была вынуждена остаться в Казахстане.

В 1949 году двух сестер перевели на новое место работы — в спецпоселение Ожмегово (Верхнекамский район Кировской области). Там Маргарита умерла, и Анна осталась одна. «И мама познакомилась с моим отцом, вышла замуж за него,— говорит Алиса Леонидовна.— Но это было не по-настоящему: официально они не расписаны были, потому что жили на спецпоселении. В 1950 году и я родилась, а так как брак не был оформлен, мне осталась фамилия мамы».

Брак был «неравным». «Папу звали Леонид Федорович, он был кузнецом из Пятигорска. Был неграмотным, мама его учила, как подпись ставить в документах»,— вспоминает Мейсснер. До этого у него была семья, но жену и дочерей выслали в Кемеровскую область.

Была ли у ее родителей «настоящая любовь» при встрече, она так и не знает: в семье об этом ничего не рассказывали. Точно так же она не знает, за что отца сослали на лесоповал. «Уже много лет спустя я писала в архив Пятигорска, искала его родных. Но ответили, что вообще ничего нет»,— говорит она.

Иосиф Сталин умер в 1953 году, после чего репрессированных начали постепенно освобождать. «В 1954 году меня, четырехлетнего ребенка, освободили со спецпоселения — вот у меня и справка есть. А маму не стали освобождать. То есть иди, девочка, куда хочешь»,— рассказывает Алиса Леонидовна. В 1956 году ее родители тоже получили право покинуть спецпоселение, но оно так и осталось нереализованным. «Мама хотела уехать к родственникам в Свердловскую область. Но папу не отпускали, потому что он был единственный в поселке кузнец — не могут без него. И они остались там: папа умер в 1977 году, мама — в 1988 году. Они оба там похоронены. Езжу к ним на могилы, но теперь в Ожмегово сложно добираться, особенно весной — не доехать: Кама разливается».

— А мама рассказывала вам о том моменте, когда умер Сталин?

— Портрет Сталина у нас всегда висел на стене. Потом уже когда начали его ругать, то сразу выбросили.

«Все равно боялись признаваться, что ты немец»

Мы долго беседуем с Алисой Леонидовной — ее рыжий любимец уже без опаски интересуется обувью гостей. Она тоже постепенно привыкает к вопросам незнакомцев о семье. Выясняется, что как такового образования у нее нет:

— У нас в Ожмегово были все без образования, самоучки. Я закончила свердловские трехмесячные курсы и потом десятником пошла на нижний склад работать, лес принимала. Потом на мастера выучилась — ответственный руководитель взрывных работ.

— Это же не женская работа совсем! И что взрывали?

— Пеньки, которые после спиленных деревьев оставались. Но взрывником немного я проработала, потом вышла замуж — и все уже, снова десятником. Но десятником я много лет работала, почти что до самого отъезда сюда. Лесу много приняла. Мне лесоповал даже снится во сне — лучше бы не снился. Если снится, то это к покойнику. Это уже проверено не один раз.

В конце 1980-х мужа Алисы Леонидовны перевели в поселок Рудничный, дали дом в частном секторе, через три года выделили квартиру в общежитии «по договору». «Вот с 1991 года мы здесь и живем,— говорит она.— Раньше хорошая школа была, сейчас плохо, учителей нет. Поселок совсем уже заглох, сами видите. С мужем мы не живем: мы ему надоели, он у нас теперь живет у тетушки в доме. Я живу с дочерью, внучка учится в Кирове.

— А вы знаете немецкий?

— Я двоечница была по немецкому, потому что бабушка ругалась и не велела меня учить по немецкому: были гонения на немцев, и этого все боялись. Но многие немцы в поселке разговаривали по-немецки между собой, втихаря. Немцы Поволжья у нас были, и латыши, и корейцы — кого только у нас там не было. И все равно боялись признаваться, что ты немец…

— А вы чувствовали на себе косые взгляды из-за происхождения?

— До сих пор. Говорят мужу, например: а что это у тебя жена — немка? И сыну тоже… До сих пор, да.

— Расскажите, как вы добивались реабилитации?

— Очень долго это все было. Уже в восьмидесятых я стала писать запросы — сперва в Киров, потом в Москву, это было столько писем, во все инстанции. В 1991 году всех реабилитировали.

Стала добиваться я компенсации за имущество, которое у мамы и дедушки отняли при высылке. Мне отвечают: давайте справку, что у вас это имущество взяли. А какую я справку предоставлю? Я съездила к маминой подруге в Москву, она мне дала данные, что там было в квартире. Я приехала с этим списком к адвокату, а она мне и говорит: «Вам еще возвратить жилплощадь должны». Я про такое и не слыхала, а она мне дала статью в газете. И стала я писать в Москву. Несколько лет все это тянулось безрезультатно. Но потом другие репрессированные дали контакты юристов московских, которые таким, как мы, помогают. И мы вместе с ними начали биться, чтобы нас в Москве поставили в очередь на жилье. Но Москва отказывает.

«Власть государственная сломала жизнь»

“Ъ” ранее рассказывал подробности юридической коллизии, из-за которой Алиса Мейсснер и другие репрессированные не могут получить компенсации за незаконно отнятое имущество. Их интересы представляет Института права и публичной политики (ИППП) — эта организация специализируется на выявлении системных проблем в российском законодательстве. Руководитель судебной практики ИППП Григорий Вайпан рассказывает, что в 1991 году был принят закон «О реабилитации жертв политических репрессий», в котором говорится о праве граждан на компенсацию — бесплатное жилье в городе, где их семья жила на момент ареста. Но в 2005 году Госдума приняла важную поправку: теперь реабилитированные граждане «обеспечиваются жилыми помещениями в порядке, предусмотренном законодательством субъектов РФ». И после этого практически все российские регионы выставили совершенно невыполнимые условия, возмущается господин Вайпан.

Самые жесткие ограничения действуют в Москве: чтобы получить право на жилищную компенсацию, жертвы репрессий должны прожить в столице десять лет, при этом не иметь в собственности или пользовании другого жилья и вдобавок быть малоимущими.

«В каждом регионе есть законодательство о жилищной поддержке малоимущих слоев населения,— объясняет юрист.— Если человек в Москве претендует на социальное жилье, он должен доказать, что минимум десять лет живет в этом городе в плохих условиях. Что его семье не хватает квадратных метров и что они никак не могут купить квартиру. Тогда его поставят в очередь на бесплатную квартиру. Эти критерии для социальных льготников были втихаря перенесены на совершенно другой контекст — компенсацию жертвам политических репрессий. Хотя эти люди изначально живут в других регионах. И эти условия к ним неприменимы».

Но даже если прямо сейчас отменить региональные ограничения, «детям ГУЛАГа» это уже не поможет, продолжает господин Вайпан. «Реабилитированные лица все равно должны будут встать в общую очередь на социальное жилье. В Москве, например, сейчас выдают жилье тем, кто встал на учет в 1994 году. И в последние годы очередь замедлилась,— говорит юрист.— Мы подсчитали: если наших доверительниц прямо сейчас поставить на учет, то они получат жилье через 33 года. А Алисе Леонидовне 69 лет».

На заседании КС в октябре Григорий Вайпан подчеркнул: получается, что «граждане России прямо сейчас продолжают жить в ссылке». «Конституционный суд во многих решениях разъясняет: "Права человека должны быть реально действующими, а не иллюзорными". И мы видим, что право вернуться домой иллюзорно,— говорит юрист.— Это право есть, оно гарантировано законом, его никто не отрицает. Но оно обставлено таким количеством разных барьеров и препятствий, что воспользоваться этим правом никто не может».

Заявительниц поддержал представитель правительства РФ в КС Михаил Барщевский, который даже рассказал судьям Конституционного суда, что сам происходит из семьи репрессированных: «Власть государственная сломала жизнь. А сегодня кто-то находит юридические крючки, чтобы сказать: нет-нет, мы ни за что не отвечаем, мы здесь ни при чем. Но мы с вами власть сегодняшняя. И если мы не отвечаем за действия власти предшествующей, то подумайте о том, что будет с нашими потомками». «Нужно признать, что права наших заявительниц нарушаются длительное время,— сказала представитель Генпрокуратуры в КС Татьяна Васильева.— Надеемся, что Конституционный суд поставит точку. Это небольшая категория граждан России, которые должны быть реально защищены». А полпред президента в КС Михаил Кротов подчеркнул, что этот вопрос имеет не только юридическую, но и «нравственную и личностную составляющую». Он напомнил, что число жертв политических репрессий с каждым годом убывает и подобные обсуждения в стенах КС уже скоро приобретут «лишь теоретическое значение».

Сама Алиса Мейсснер вышла к судьям, чтобы рассказать историю своей семьи. «Я родилась в 1950 году в Кировской области во время нахождения матери в спецпоселении. Ее выслали из Москвы по национальному признаку,— начала она.— Закон тогда был для всех одинаков. А сейчас почему-то как-то не получается…»

Алиса Леонидовна замолчала, потом заплакала и покинула трибуну.

Алиса Мейсснер регулярно ездит в Москву — на кладбище: «Там похоронена бабушка, все родственники, большое захоронение Феррейн. Я стараюсь туда регулярно ездить, приношу цветы...» Однажды она набралась смелости и позвонила в дверь квартиры на улице Чаплыгина, чтобы своими глаза увидеть, откуда в 1941 году забрали ее родных. Но как только начала объяснять свою историю — дверь перед ней молча захлопнули.

— А какие-то семейные реликвии у вас остались?

— Да, серебряная ложка с гравировкой «Феррейн». Бабушке подарила на свадьбу Елена Феррейн, жена Владимира Феррейна. И их фотография тоже у меня хранится с тех пор…

От серебряной ложки мы переходим к обсуждению условий квартиры в Рудничном. Алиса Леонидовна смущенно признается, что прекрасно видит, как гости глядят на пятна черной плесени, которая распространяется по квартире, словно рак. Она ведет нас в ванную, где ситуация просто катастрофическая: везде плесень, и задувает во все щели. Все это время нас сопровождает ее кот, которого она называет «десантурой»: однажды он выпрыгнул с балкона четвертого этажа. У котов, говорят, девять жизней. Но у Алисы Мейсснер, которой сейчас 69 лет, жизнь только одна, и она боится так и не дождаться справедливости.

Ирина Александрова, поселок Рудничный