Умер Юрий Лужков

На прошедшей неделе ушел из жизни Юрий Лужков. Многолетний мэр Москвы казался последним живым политиком на российском небосклоне. Уже во времена бетонирования вертикали он заявлял по поводу отсутствия в Госдуме реальной оппозиции, что без нее она похожа на «жирную птицу с одним крылом». «Огонек» — с очень личными воспоминаниями о Юрии Михайловиче.

Виктор Лошак

Он казался живее всех живых: в 70 лет дважды в неделю играл в футбол, забивая по пять голов, что приблизительно равно было его попаданиям по мячу. Эти матчи нужно было видеть: сборная московского правительства, где играли все замы, против сборной федеральной власти во главе со всемогущим Павлом Бородиным. У кромки поля плотная шеренга болельщиков с бумагами на подпись. Просители же громче всех аплодировали. После побед положительную резолюцию было получить особенно легко. А еще трижды в неделю по утрам он играл в теннис с пресс-секретарем Сережей Цоем. Стоит ли говорить, кто побеждал в этих матчах?

Возможно, эта спортивность шла от того, что в любой момент жизни Юрий Михайлович казался человеком с нерастраченной энергией. Его немыслимый драйв удержал в конце 1980-х — начале 1990-х столицу от голода, Лужкова тогда бросили на самое гиблое место — агропром. А подружился я с ним еще раньше, после выхода Закона о кооперации в Москве создали специальную комиссию по кооперативной деятельности. Поручили ее зампреду Моссовета Лужкову. Вот тут и была его первая большая заслуга перед новой Россией — именно Лужков приоткрыл дверь для отечественного капитализма. Хорошо помню, как в Москве появился первый частный предприниматель (до этого момента чем-то подобным разрешено было заниматься только инвалидам). Кандидаты в буржуи сидели рядком в приемной, и первой вызвали девушку с театральным образованием, которая мечтала печь дома пироги на продажу. Как сейчас вижу женщину с высоким партийным начесом, главврача городской санэпидстанции, ласково слушающую эту кулинарку. Улыбаясь, дама из СЭС вкрадчиво спросила: «А вторая вентиляция у вас есть? Нет?» И она уже с металлом в голосе объяснила по пунктам, что без второй вентиляции нельзя, запрещено. «Разрешить!»—стукнул Лужков кулаком по столу.

После этого заседания мы с ним долго кружили по Москве на его черной «Волге». «Конечно, рынок неизбежен,— рассуждал Юрий Михайлович,— а как же Госплан?» Это был грузный человек чуть за пятьдесят, в зимней партийной униформе: черное пальто с черным же каракулевым воротником и этого же меха шапке-пирожке. Заканчивалась его первая жизнь: умерла жена, выросли двое сыновей, он сам занял высокую советскую должность…

Начиналась новая страна, через несколько лет он стал руководить столицей, в этой самой комиссии по кооперации встретил Лену Батурину, деятельную и не так, чтобы красавицу, появились маленькие дети, а вскоре и большие деньги… Лена оказалась его слишком большой слабостью и одновременно тем, кого город и элита не простили ему.

Не простили его наивных объяснений ее богатству: моя жена — талантливый и везучий предприниматель. В отличие от Лужкова для москвичей ключевым в этом все-таки было «его жена». Мне кажется, он не верил в серьезность этой мины под своей репутацией. Когда перед его отстранением от должности мэра в 2010 году Сергей Нарышкин, тогда глава администрации президента, приехал к Лужкову оговаривать условия его ухода, мэр заявил, что Москва выйдет на улицы… Не вышел никто.

Лужков сочетал в себе смелость, веселье, практичность, желание все попробовать на себе… В политической истории страны останется его встреча с парламентом накануне трагических событий 1993-го и знаменитая фраза: «Не вы меня избрали, не вам меня и снимать». Он произнес ее улыбаясь и открыто глядя в ненавидящий его зал. В тот день я ждал его для интервью в приемной. На мой первый вопрос о том, что же там происходило, Лужков откомментировал это так, что ни одного слова из этого ответа по соображениям чистоты языка я привести здесь не смогу. Когда в том году начались кровавые события и тяжело ранен был один из московских министров, он отключил окопавшимся в Белом доме свет, воду и телефоны.

Увлечения Лужкова были разнообразны. В списке из тридцати его патентов есть раздвигающееся сопло ракетного двигателя, но есть и морс, расстегаи и кулебяка. Во время одного из поздних интервью с Юрием Михайловичем, желая разговорить его и отвлечь от каких-то мрачных мыслей, я начал с вопроса о его изобретении круглого улья. Больше, кажется, ни о чем я спросить уже не успел.

В 1999-м у московского мэра появились федеральные амбиции. На чем он некоторых друзей потерял, но нашел новых — часть федеральных чиновников поверила в его шанс и перебежала в мэрию. Возможно, это была граница, которую Юрию Михайловичу не стоило переходить. Его политическая карьера вообще повод задуматься о том, в какой момент политик может потерять самоиронию и вдруг стать карикатурой на самого себя. Голы, деньги, народная любовь, безусловные, казалось бы, свидетельства гениальности — все это так эфемерно! А вот, что останется навсегда, так это МКАД, Третье кольцо, Москва-Сити, храм Христа Спасителя, Гостиный двор и Петровский путевой дворец… Хотя, конечно, останутся и нелепый церетелевский Петр, и странная любовь к среднему портретисту Шилову, несправедливо снесенные памятники, широкоформатная дружба с хозяином Черкизовского рынка… Большинство до последнего вздоха преданных друзей и подчиненных исчезло, как только президент Медведев Лужкова снял. Юрий Михайлович на «предателей» до конца жизни обиделся, а про Медведева написал, что ему отомстили за нежелание поддержать Дмитрия Анатольевича на второй срок.

Мне кажется, жизнь обычного предпринимателя, выращивавшего гречиху, лошадей и собиравшего мед в Калининградской области, отрезвила Юрия Михайловича. Бывший мэр полюбил штурвал комбайна и отшучивался, что просто «привык рулить». О политике высказывался в последние годы скромно, а сам факт того, что с новым мэром Собяниным они так никогда и не встретились, видимо, дистанцировал коренного москвича Лужкова и с его любимым городом. После смерти Юрия Михайловича Собянин нашел для него добрые слова.