Иван Сухов — о месте Юрия Лужкова в российской политике

Юрий Лужков был вторым постсоветским градоначальником Москвы, но запомнился как первый — очень уж коротким и невзрачным получился год работы в этой должности Гавриила Попова. На свой первый срок он был назначен указом президента Бориса Ельцина, затем трижды избирался, а начало его последнего срока пришлось на период, когда кандидатуры глав регионов вносились президентом на рассмотрение местных законодательных собраний, и Владимир Путин оказал тогда Юрию Лужкову доверие, которое он затем утратил в глазах Дмитрия Медведева.

Формулировка «в связи с утратой доверия» осенью 2010 года выглядела несколько эвфемистической; всем было понятно, что точнее было бы сказать — «по совокупности причин»; с другой стороны, последний срок в кресле мэра, начавшийся с голосования отлаженной до безотказности Мосгордумы, не давал возможности возразить с помощью цифр с выборов. Юрия Лужкова ругали, над ним шутили, его и его команду подозревали в коррупции, но цифры с выборов всегда были на его стороне: в 1996-м он получил 87,5%, и на его кампанию в столице — «Голосуй сердцем!» — в значительной степени опиралась драматическая кампания Бориса Ельцина; в 1999-м — 69,9%; в 2003-м — 74,8%. Сергею Собянину до таких цифр удалось добраться только к выборам 2018-го.

Второй мэр Москвы выстроил политическую вертикаль в главном российском городе задолго до того, как сама эта вертикальная терминология зазвучала на федеральном уровне. Это, очевидно, придавало ему ощущение мощи и формировало его политический вес, с которым он решительно вступил в период транзита власти в стране в 1999–2000 годах, как один из первых среди тех, кого называли тогда порой «региональными баронами». На думские выборы 1999 года он вместе с Евгением Примаковым вел блок «Отечество — Вся Россия», которому приходилось конкурировать одновременно с только что созданным «Единством» и коммунистами. ОВР занял тогда третье место, причем по числу депутатов в одномандатных округах оставил «Единство» далеко позади. В декабре 2001-го лужковское «Отечество» стало одной из несущих конструкций «Единой России», а сам он вошел в высший совет партии, которую покинул после отставки с поста столичного градоначальника.

При этом политическую силу Юрию Лужкову давала не способность контролировать устроенный и настроенный им политический механизм Москвы — в конце концов, этот механизм никак не выручил его в ситуации «утраты доверия», а скорее даже послужил одной из причин этой утраты. С появлением Сергея Собянина выяснилось, что название должности «мэр Москвы Юрий Лужков» вполне может быть на два слова короче. Часть лужковской команды, которую он собирал и подбирал, как считалось, исключительно под себя, прекрасно освоилась и в условиях после его ухода. Не была главным источником силы и его готовность к своевременному политическому маневру, показанная на переходе от поддержки Бориса Ельцина на выборах 1996 года к его критике в 1999-м, а затем — с переходом «Отечества» под знамена «Единой России». Политическая сила Юрия Лужкова, которую всегда оценивали его в том числе неявные оппоненты, происходила, возможно прежде всего, из его готовности и любви быть публичным политиком.

Вся его публичная активность всегда сопровождалась издержками и примечаниями. Он решительно судился с газетами в судах, где невозможно было представить себе проигрыш истца по имени Юрий Лужков. Он, не дрогнув, доказывал себе и другим любовь и доверие горожан путем мобилизации бюджетников и студентов.

Но, будучи персонажем бесчисленных анекдотов про «старика Батурина», Юрий Лужков прекрасно знал, как работают популистские механизмы; надбавки, которые получают в столице пенсионеры, до сих пор не утратили названия «лужковские».

Юрий Лужков мог наговорить резких неполиткорректных вещей, приехав на место теракта или аварии сразу после того, как она произошла, но, видя его кепку в толпе фуражек и телекамер, почти невозможно было не простить эту неполиткорректность — тем более что как минимум половина города думала в тот момент то же, что он говорил вслух. Юрий Лужков первым, еще в середине 1990-х, нащупал со своей программой помощи Севастополю и заявлениями о том, что этот город лишь по недоразумению оказался украинским, то, что спустя двадцать лет назвали крымским консенсусом.

Его крымские идеи выглядели, впрочем, тогда скорее маргинальными и шли как-то вразрез с бодрой хозяйственной деятельностью — рытьем котлованов на Манежной площади и в будущем Сити, реконструкцией МКАДа, ставшей потом поводом для одного из первых публичных антикоррупционных расследований, строительством Третьего транспортного кольца, восстановлением храма на месте бассейна, новодельными Рождественским собором и Иверскими воротами, Петром Первым работы Церетели на стрелке Водоотводного канала, разрушением гостиницы «Россия», спорными сносами в центре и десятками зданий сомнительных архитектурных достоинств.

Парадоксальным образом, несмотря на постоянный и громкий хор неодобрения почти всего, что при Юрии Лужкове происходило с городом, неотчетливая городская молва, в которой уже тогда различались голоса многочисленных приезжих таксистов, звучала так: «Пусть и ворует, но хотя бы строит!»

За 18 лет в Москве повзрослели люди, для кого она — лужковская Москва, со стройками, башенками, новым гламуром, ларьками, вещевыми и строительными рынками, стала (и навсегда останется) по-настоящему родным городом.

Домами с башенками и обувными коробками торговых центров перед зданиями вокзалов Москва начала «хорошеть» — и даже в конце долгого лужковского правления никто в городе не мог представить себе масштаба процессов, превративших это слово в мем в течение следующих десяти лет.

С точки зрения работы с городской средой у мэра крупнейшего в стране города, втягивающего в себя финансовые и человеческие ресурсы, не так уж велики возможности выбора — Сергей Собянин продолжил многое, что было начато при Юрии Лужкове, а остался бы Юрий Лужков в 2010-м — и он наверняка делал бы многое из того, что делает нынешний мэр. Как это ни странно, отставка Юрия Лужкова в 2010 году — тот факт, что он не получил возможности продолжить и, в общем, не пытался вернуться,— дала возможность в день его смерти в 2019-м вспомнить его в том числе и как публичного политика, не боявшегося ошибаться, которому за эту готовность многое прощали. И порой не без яростных споров, но считали своим. Таких фигур в постсоветской России было немного, а теперь вот стало на одну меньше.