«Большая книга-2019» присуждена биографии Венедикта Ерофеева

Национальная премия «Большая книга» назвала победителей. Первое место занял «Венедикт Ерофеев: посторонний» Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского, на втором и третьем расположились соответственно «Дни Савелия» Григория Служителя и «Дети мои» Гузель Яхиной. Что собрало вместе такие разные произведения и позволило им опередить товарищей по короткому списку, разбирался Михаил Пророков.

Победителем «Большой книги» 2019 года стал «Венедикт Ерофеев: посторонний» — обстоятельный литературоведческий труд, созданный филологами Олегом Лекмановым и Михаилом Свердловым в сотрудничестве с исследователем ерофеевской биографии физиком Ильей Симановским. Главы биографические чередуются в нем с главами, посвященными «Москве—Петушкам», попытка начертить карту жизненного пути писателя (где, при склонности Ерофеева к мистификациям, белых пятен и неточностей осталось немало) — с попыткой понять, как и почему шел по своему трагическому пути герой знаменитой поэмы.

Всех, кому интересен писатель Ерофеев и его главное произведение, книга Лекманова, Свердлова и Симановского, несомненно, порадует.

Но в контексте премии и тенденций, которые она обнаруживает, немалый интерес представляет ответ на вопрос — почему «Ерофеев», а не какой-то роман из тех одиннадцати, которые вместе с ним входили в короткий список?

Отдав в дебютный год главный приз Дмитрию Быкову за биографию Бориса Пастернака, «Большая книга» стала отчетливо предпочитать романы документалистике. За десять премиальных сезонов — со второго по одиннадцатый — первая премия за нехудожественный текст была вручена лишь однажды: Павлу Басинскому за книгу про Льва Толстого. Монографии об Алексее Толстом, Льве Гумилеве, Василии Аксенове, даже Александре Солженицыне обычно удостаивались второй награды. Когда в позапрошлом году главный приз был присужден «Ленину» Льва Данилкина, казалось, что тенденция не изменится — и герой, и объем, и глубина исследования делали выбор жюри очевидным независимо от конъюнктуры как политической, так и литературной. Когда в прошлом году наградили «Памяти памяти» Марии Степановой, возникло ощущение, что жюри предпочло попыткам художественного обобщения действительности живописание реальной жизни — но именно частной, когда эпохи отражаются в людях, а не человек запечатлевает себя в эпохе. Как следует рассматривать успех «Ерофеева» — как очередную смену вех, fiction уступает место non-fiction? Или все проще, и добротная литературоведческая книга взяла верх над художественным вымыслом просто в силу его, вымысла, неурожайности?

Явного фаворита в шорт-листе действительно на этот раз не было. Но был отличный «Собачий лес» Александра Гоноровского, неровный, но сильный, живой и трагический «Брисбен» любимца «Большой книги» Евгения Водолазкина, трогательные магически-реалистические «Дети мои» Гузель Яхиной, побеждавшей в конкурсе с предыдущим романом и победившей в борьбе за приз читательских симпатий с этим. Была «Калечина-Малечина» дебютантки Евгении Некрасовой, где и детские страдания были изображены душераздирающе точно, и фантастика получилась осязаемой и наглядной, и легкое мужененавистничество — вполне в духе актуальных умонастроений — присутствовало.

Был слегка заумный, наполненный тревогой и нежностью в бытовой части и странным ощущением почти утопии (стихами можно обогащаться, если торговать ими из-под полы, ускользая от наркополиции) в той, которую следовало бы назвать антиутопической, роман Алексея Сальникова, финалиста позапрошлогодней «Большой книги» и лауреата прошлогоднего «Нацбеста».

Был, наконец, «Дождь в Париже» Романа Сенчина — тяжелый, но настоящий, бескомпромиссный реалистический роман, в котором под шум чужого дождя у героя уходила из-под ног родная земля и своя жизнь. В общем, было из чего выбирать. О чем же свидетельствует тот выбор, который был сделан?

Второе и третье места в итоговом раскладе были отданы второй и первой книге по итогам читательского голосования. Этот выбор свидетельствует о победе коллективного разума над индивидуальным — что совершенно естественно, когда решение принимают сто человек. Тут большое жюри проявило себя как коллективный читатель. «Брисбен» и «Дождь в Париже» читаются тяжелее, чем «Дни Савелия» и «Дети мои», Некрасова и Гоноровский менее известны, чем Яхина, а уж повесть про кота («Дни Савелия») всяко завоевывает читательский интерес легче, чем истории про больного Паркинсоном музыканта («Брисбен») или мающегося в турпоездке установщика стеклопакетов (Сенчин).

Второй и третий приз получили авторы, нашедшие путь к сердцу того самого широкого читателя, на верность которому премии обычно не присягают, но и разрывать с ним отношения побаиваются («Русский Букер» вот не боялся, и его бесстрашие будет, несомненно, включено в список заслуг покойного — не столь уж, впрочем, обширный).

Но что широкому читателю до литературоведческой монографии, которую и не всякий профессиональный гуманитарий осилит?

Ответ на этот вопрос, похоже, кроется в двоякой сущности любой премии: она призвана выбирать лучшее из предложенного — но в то же время озарять путь и указывать направление. Сальников, Водолазкин и Служитель решали сугубо свои задачи и указать направление не могли. Повести Некрасовой и Гоноровского до судьбоносных недотягивали по объему. Мог бы Сенчин — но чтобы выделить его, нужно было примириться и с бездеятельностью героя, сравнивавшегося критиками с Обломовым, и с нехваткой политкорректности (в романе откровенно рассказывается о кризисе межнациональных отношений на окраине России в 1990-е). Могли бы, наверное, «Дети мои» — но давать две первых премии за два подряд написанных романа дебютантки жюри, видимо, посчитало избыточным.

Озарять пришлось «Ерофееву». Автор «Москвы—Петушков», конечно, не Ленин и не Лев Толстой, его ПСС уместится на одной полке в книжном шкафу — да чего там, даже в кармане пальто, если карман глубокий. Но, зато, во-первых, многие знавшие героя книги еще живы, свидетельства их бесценны. Во-вторых, классика — это не то, что было в ХIХ веке, это то, что всегда должно быть на расстоянии вытянутой руки, пары-тройки десятилетий. У нас такой классики мало — кому-то эпоха перемен помешала в полной мере раскрыться, кого-то мы недооценили (отчасти, наверное, и из-за того, что премий, на список лауреатов которых стоило ориентироваться, до «Большой книги» у нас не было). Теперь в этот недлинный список уже прочно и, вероятно, навсегда встало имя Ерофеева — и уже за это (и за то, что впредь, упоминая фамилию автора «Москвы—Петушков», можно будет обходиться без уточнения «тот, который не Виктор») три автора книги-победителя заслуживают и по миллиону на брата, и нашу искреннюю благодарность.