«Блаженный остров» Миколы Кулиша в театре Et Cetera

«Блаженный остров» в театре Et Cetera поставил Михаил Бычков, создатель и художественный руководитель Воронежского камерного театра, одного из лучших нестоличных театров России. Взяв для гостевой постановки пьесу Миколы Кулиша, Бычков сделал выбор ясный, но обещавший, скорее, проблемы, считает Ольга Федянина.

Первое название «Блаженного острова» — «Так погиб Гуска», написана пьеса в 1925 году. Герой Кулиша — провинциальный обыватель, когда-то зажиточный, а теперь насмерть перепуганный и психически затерроризированный революционной действительностью. Попытка сбежать из реального мира на «блаженный остров», расположенный вне времени и истории, заканчивается промокшими ногами и катастрофической неудачей. Даже в самом коротком пересказе заметно, что по духу «Блаженный остров» многое объединяет с «Самоубийцей» Эрдмана, появившимся тремя годами позже. По духу, но не по стилю и, главное, не по драматургическому мастерству.

В пьесе Кулиша много действующих лиц и мало действия. Не считаться с этим обстоятельством невозможно, и в спектакле Михаила Бычкова оно последовательно превращено в прием, в фишку. Обыватель Гуска (Игорь Золотовицкий), могучий, печальный и уютный, окружен аж семью дочерьми (Наталья Баландина, Марина Дубкова, Елизавета Рыжих, Ольга Котельникова, Екатерина Егорова, Анастасия Шумилкина, Евгения Вайс), которые по замыслу драматурга с небольшими вариациями повторяют одни и те же фразы, действия, переживания. Влюбилась одна в единственного имеющегося под рукой потенциального жениха (Артем Блинов) — влюбились все семь, одной снится сон, значит, снится сон и шести остальным. Но прием довольно быстро доходит до своего предела — семь повторов одной и той же фразы (или одного и того же переживания) превращаются в своего рода балетный дивертисмент, только многословный. Перипетии же сюжета, расположенные между этими дивертисментами, положа руку на сердце, очень скромны и в основном сводятся к причитаниям Гуски, его жены (Анжела Белянская) и старой няньки (Марина Чуракова, в другом составе — Ольга Белова) про проклятых большевиков и грозную Чека.

Но многословное кружение и бедность событий, в конце концов, не главное. Бычков — замечательный режиссер, спектакль его сделан остроумно и цельно. Мельчайшая мелочь обывательской жизни (покормить свинью, подслушать под дверью у жильца — предполагаемого агента ЧК) превращается в событие с большой буквы С. Да, на ином повторе думаешь, стоило ли так бережно обходиться с довольно слабой пьесой во времена, когда Шекспира и Чехова переписывают от начала до конца. С другой стороны, наверное, именно со слабыми пьесами нужно обходиться бережно, Шекспир-то не рассыплется, хоть ты его молотком бей, а вот Кулиш...

Настоящая проблема в другом. Отношения пьесы Кулиша со временем даже не двусмысленны, а многосмысленны. Написанная в одном историческом и политическом контексте, она меняется вместе с контекстом. Но время играет странные шутки — то, что меняется, не всегда становится актуальнее или живее.

Микола Кулиш жил со своим временем, обыватель у него — человек хотя и безобидный, но все равно отживший свое. Уклад мещанской жизни, по которому безостановочно тоскуют все герои «Блаженного острова», в 1925 году мог быть представлен только как уклад пошлый и обреченный. То, что обреченность эта заслуживает не одной лишь насмешки, но и сострадания, сквозь текст если и просвечивает, то едва-едва, хотя такое сострадание в разгар НЭПа и за пару лет до «великого перелома» еще не было крамольным.

В 1990-е пьесу Кулиша время от времени ставили, и можно понять, почему она ожила именно на развалинах социалистической идеологии и в обстоятельствах нового «лихого» времени. Вектор переменился: размеренная сытая многодетная мещанская жизнь выглядела недосягаемым счастьем, возврат к которому, обретение которого стали мечтой. Но за 20 лет «новой стабильности» у пьесы как будто бы совсем пропал актуальный адрес в зрительном зале. Обыватель, мещанин, затерроризированный революционностью жизни,— сегодня это призрак, фантазия. Если Гуска и существует, он, скорее, чиновник районной управы, член родительского комитета и военно-исторического общества, а вовсе не изгой. Но такого Гуску «вчитать» в пьесу Кулиша невозможно. И от этого персонажи спектакля как будто бы повисают в исторической пустоте.

Впрочем, в спектакле Михаила Бычкова есть еще один важный мотив, ради которого он, очевидно, предпринимает главную, по сути, переделку в пьесе. Мотив этот, биографический, превращающий судьбу автора в незримую часть написанного им текста, возникает в спектакле слишком подспудно и довольно поздно, но тем не менее возникает. Микола Кулиш в 1934 году был «изобличен» как буржуазный националист, арестован и в 1937-м расстрелян — в том самом Сандармохе, который сегодня печально возвращается в газетные заголовки. В пьесе Гуску с домочадцами на «блаженном острове» застают рыбаки — и эвакуируют его оттуда (под арест или просто погреться, остается в тревожной непроясненности). В спектакле Михаила Бычкова за Гуской на остров приходят отнюдь не рыбаки, то есть не «народ», а люди определенного кожано-портупейного вида (Сергей Плотников, Максим Ермичев) и с мерзкими энкавэдэшными замашками (на самом деле они здесь к тому же не вполне люди, а еще немного сартровские «мухи», знаки распада, но это уже другая история). И суждено мирному обывателю Гуске, скорее всего, повторить судьбу своего автора, который над ним и насмехался, и считал «уходящей натурой». Но легли они действительно, скорее всего, в один ров.