Что есть миф и что — правда в нашем восприятии декабристов

Когда и почему в отечественной культуре возникала тема декабристов.

Сергей Ильченко, профессор СПбГУ

В России — очередной всплеск интереса к истории дворянского освободительного движения, получившего название по тому месяцу, когда его участники с оружием в руках предприняли отчаянную попытку изменить политическое устройство Российской империи. Интерес этот подхлестнул выход нового фильма Андрея Кравчука «Союз спасения», но нельзя не отметить: его назойливая реклама, разнобой в оценках, историческая неосведомленность части публики, помноженная на участие «звезд» первой величины,— все это отодвигает на второй план объективную оценку того, что случилось в декабре 1825 года в столице и на юге России. Во всяком случае, той версии, которую предложили создатели картины.

Замечу также: «Союз спасения» — попытка создать на экране полноценное зрелище, в котором общий образ случившегося раскрывается через судьбы исторических персонажей, имевших в реальности весьма непростые отношения как с властями, так и друг с другом. О том, в какой мере это удалось, можно спорить. Но интересней другой сюжет — фильм дает отличный повод вспомнить о том, как и по каким причинам в культурной повестке российского общества возникал интерес не только к теме восстания декабристов, но и к кругу идей, с этим восстанием связанных.

«Особый» заговор

Когда мы говорим о «восстании декабристов», в сознании возникает прежде всего «происшествие 14 декабря» (по старому стилю) 1825 года. Фильм Кравчука возвращает в контекст общего хода российской истории, где 14 декабря — лишь точка в сложной канве: скоропостижная кончина императора Александра I, период междуцарствия, мятеж на Сенатской площади в Петербурге и только потом — восстание Черниговского полка на Украине.

Обстоятельства эти, формально известные, но мало осмысленные, важны уже тем, что помещают декабристов в принципиально иной политико-моральный контекст, чем принято думать: они, хоть и подняли вооруженный мятеж, на деле не нарушали присяги. Выступление замышляли как акт в поддержку престолонаследия — в пользу великого князя Константина, уже успевшего тайно отречься от трона. Другое дело, что под формальным предлогом авторы декабрьского бунта прятали куда больше радикальных идей, чем переприсяга.

Все это обрело в момент возмущения характер парадоксальный, когда солдаты, выведенные к Сенату и Синоду, кричали: «Да здравствует Константин и жена его Конституция!» Что никоим образом не перечеркивало радикализм идей декабристов об упразднении (или ограничении) монархии, о введении Конституции и гражданских свобод, отмене крепостного права, учреждении Временного революционного правительства (!) и ликвидации сословий. Еще один парадокс в том, что до успеха было рукой подать: не хватило решительности и… нескольких часов, чтобы совершить задуманное.

Особый характер заговора состоял также и в том, что в течение десятилетия, которое предшествовало восстанию, в русском обществе, во властных и политических элитах, бродили идеи декабристов о переустройстве России. Они были, что называется, у всех на слуху. Не секрет, что информация дошла до самого верха, но Александр I бросил фразу, которая многое объясняла в ходе последующих событий: «Не мне их судить». И это тоже важнейшее слагаемое мифа о декабристах: их идеям многие сочувствовали, их многие разделяли.

Николай I оказался куда более решительным и жестоко подавил бунт, которым трагически открылась летопись его нахождения на российском престоле. Для него произошедшее воспринималось исключительно как предательство и клятвопреступление. Что объяснимо с точки зрения социальной психологии, так как с большинством бунтовщиков он был знаком лично. Мало того: некоторые декабристы даже состояли в родственных или приятельских отношениях с теми, кто позже вел следствие по их делу и выносил приговоры. Вообще, декабристское движение было движением людей определенного социального и политического статуса и круга общения, но, как справедливо указал один известный публицист-литератор в 1912 году: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа».

Все это мы находим в картине «Союз спасения». Там же широкой публике, которая помнит о казни лидеров бунта, напоминают и о реальной кровавой цене мятежа. А она впечатляет: 14 декабря 1825 года в результате залпов 36 орудий погибло свыше 1100 представителей гражданского населения, не имеющих отношения к выступлению (среди них — женщины и дети), и 282 нижних солдатских чина. Трагическая судьба еще пятерых руководителей восстаний известна.

Эта кровь и этот бунт раскололи русское общество и, похоже, предопределили вектор общественного развития на век вперед. В конце концов, то самое Временное революционное правительство, о котором мечтали декабристы, и было создано в Петрограде весной 1917-го…

Миф как протест

Раскол в обществе аукнулся расколом в интерпретациях — как властями на официальном (цензурном) уровне, так и в творческой среде.

Любопытно, что первое культурное эхо событий 1825 года пришло из-за рубежа — авантюрный роман Александра Дюма-отца «Учитель фехтования» был издан во Франции в 1840 году и вполне естественно запрещен в России императором Николаем I.

Не спасла даже генеральная любовная линия — интрига декабриста Ивана Анненкова и француженки Полины Гебль. Сей сюжет станет весьма популярным в ХХ веке, но в эпоху, которую прозовут николаевской, в публичном пространстве было практически невозможно не только обсуждать, но даже упоминать события декабря 1825 года.

Память об этом всячески пытался сохранить Александр Герцен, которого, по версии уже упомянутого публициста, декабристы как раз и «разбудили». Недаром обложку одного из выпусков его журнала «Полярная звезда», названного в честь альманаха декабристов и вышедшего в 1855-м в Лондоне, украшали профили пятерых казненных. Это, к слову, закладывало один из мифов о декабристах, от которого до сих пор непросто избавиться: не суть важно, что каждый из этих пяти по-разному пришел к декабрю 1825 года, вкладывал в выступление разный смысл и пошел умирать за разные цели. Важно, что финал оказался общим. В итоге сегодня, без малого два века спустя, мы и относимся к ним как к некоему единому отряду борцов за свободу. Напротив, о том, что они понимали под этой свободой и почему вокруг этого было столько разногласий, говорить как-то непринято.

Куда проще подход «по аналогии». Мол, в николаевскую эпоху декабристы стали этакими «диссидентами» образца ХIХ века — на каторгу было отправлено 103 человека. Часть осужденных «искупала вину» на кавказском театре военных действий. Впрочем, аналогии с советским периодом явно «прихрамывают»: связи с теми, кто оставался «на воле», при этом они не теряли.

А перелом в отношении к декабристам связан с личностью императора Александра II, который в честь своего восшествия на престол в 1856 году помиловал оставшихся в живых участников бунта и разрешил им вернуться из Сибири. Это произвело такое впечатление на Льва Толстого, что он взялся сочинить роман о декабристах и даже создал первые три главы. Но в результате художественная логика срифмовалась с логикой истории: контекст слишком разросся. От событий середины XIX века писатель пришел к необходимости рассказа о событиях 1825 года, далее — о 1812-м. Кончилось, как известно, эпопеей «Война и мир», действие которой стартует в 1805-м, а в самом финале содержатся более чем очевидные намеки на участие ряда персонажей в драме 1825 года.

Мелодраматический след в общественном сознании оставила и поэма Николая Некрасова «Русские женщины» (1871–1872), посвященная судьбам двух жен декабристов — Марии Волконской и Екатерине Трубецкой. Через сто лет режиссер Владимир Мотыль соединит фабулу поэмы с любовной историей Анненковой-Гебль, получив таким образом сюжетную триаду фильма «Звезда пленительного счастья».

Между тем уже в позапрошлом веке упорно ходили слухи о «зарубежном следе» в подготовке мятежа. Следственная комиссия проверяла информацию о связи заговорщиков с представителями польской шляхты, а через них — с Австрией и Францией. Широко бытовала (и бытует) версия о причастности к попытке переворота туманного Альбиона. Что в основе этих поисков, ясно — идея о попытках Запада ослабить влияние России (независимо от политического строя и формы правления) на континенте. Но важно констатировать: в случае с декабристами доказательства и улики вмешательства иностранных спецслужб обнаружены не были — ни царским следствием, ни советской историографией, ни постсоветскими изыскателями.

Единственным серьезным «кандидатом влияния» является Российско-Американская торговая компания, учрежденная еще при Павле I. Одним из ее активных руководителей был тот самый граф Резанов (герой рок-оперы «Юнона и Авось»), но нам в топ-менеджменте этой неправительственной экономической структуры интереснее другая фигура — Кондратий Рылеев, отставной офицер, бывший накануне восстания руководителем канцелярии компании. Именно поэтому он и проживал в Петербурге в доме Российско-Американской компании (набережная Мойки, 72). Служили в ней и другие декабристы. Именно в квартире Рылеева и собирались часто члены Северного тайного общества. Именно отсюда утром 14-го многие из них и отправились на Сенатскую площадь.

Так вот, Рылеев предлагал взять за образец будущего государственного устройства именно Америку, а после переворота выслать всю царскую фамилию в далекий Форт-Росс, российскую колонию на американском берегу Тихого океана. Выгода, которую могла бы получить протежируемая Рылеевым компания (если бы переворот окончился успешно), очевидна: расширение торговых связей между Россией и США, переориентация на Дальний Восток, перетекающий в еще более Дальний Запад взамен непростых отношений в Европе. Но — не случилось.

Советские версии

Столетие восстания декабристов отмечали в 1925 году — уже в другой стране и в другую эпоху. Новая власть искала в прошлом России обоснование идей революционного преобразования. Декабристы в подобном контексте были выигрышными кандидатами — первые борцы, гуманисты (в своем большинстве), жертвы… Вдобавок их явление в культурном пространстве совпало с мощным развитием национализированного кинематографа.

В 1926 году режиссер Александр Ивановский на студии «Ленинградкино» снимает фильм «Декабристы», первую в истории десятой музы игровую ленту о знаменитом восстании.

Сюжет был знаком публике, успевшей к тому времени прочесть «Учителя фехтования» Дюма: основная интрига немого фильма вращалась вокруг любовных отношений Анненкова и модистки Полины Гебль.

Но любовная интрига не помешала представить на экране развернутый рассказ о самом восстании в Петербурге. В кино к тому же гений места срабатывал безотказно — за прошедшее с 1825 года время Сенатская площадь и подступы к ней мало изменились. В общем, наглядный урок истории в духе господствовавшей идеологии гармонично сочетался с амурной фабулой.

Более эстетически дерзкой выглядела попытка начинающих режиссеров Григория Козинцева и Леонида Трауберга дать версию декабристского восстания на юге в фильме «С.В.Д.» (1927). Интрига картины разворачивалась в духе авантюрно-любовных романов со страстями, таинственными надписями на кольце (та самая аббревиатура «СВД»), загадочными персонажами и непредсказуемой фабулой. Восстание здесь кажется только фоном для жанрового решения с долей эксцентрики, а все лица, причастные к декабристам, носили вымышленные фамилии и имена. Началась беллетризация фактов и обстоятельств реальной истории, к чему в немалой степени приложил руку Юрий Тынянов, ставший соавтором сценария.

За плечами этого писателя уже был роман «Кюхля» (1925), посвященный декабристу и лицейскому другу Пушкина. Впереди — роман о Грибоедове «Смерть Вазир-Мухтара» (1928), в предисловии к которому Юрий Тынянов предложит трактовку трагедии 1825 года как трагедии поколений, «отцов и детей». При этом каждый из его реальных исторических персонажей абсолютно индивидуален и является личностью. Некогда единое восприятие декабристов как сообщества рыцарей свободы распадается на дискретное знакомство с биографией отдельно появившегося в культурном пространстве героя.

Последней попыткой представить участников восстания единым целым на уровне художественного официоза стала опера Юрия Шапорина «Декабристы» в Большом театре. Композитор (по его же словам) увлеченно работал над созданием коллективного портрета декабристов. Поставленная в 1953-м опера долго продержалась не только в репертуаре Большого театра, но и в Ленинградском театре оперы и балета имени Кирова. Но отстоять «коллективный акцент» не получилось — экранные искусства отечества вкупе с литературой настаивали на том, что каждый из декабристов интересен прежде всего сам по себе.

Из-под пера историка Натана Эйдельмана выходят книги о Сергее Муравьеве-Апостоле, Иване Пущине, Михаиле Лунине. Каждая из этих личностей в контексте советских 60–70-х становилась образцом свободомыслия, независимости суждений, поступков. Перед увлеченно читающей и думающей советской публикой предстала галерея интеллектуалов и вольнодумцев, принимавших окружающую их действительность, но думающих о том, как изменить ее к лучшему. Ну чем не пример?

О том, насколько это было трендом, говорит то, что в кино и на ТВ являлись зрителям вымышленные персонажи с явно декабристской фамилией и именем — Павел Бестужев («Северная повесть», 1960), а рядом — вполне реальный Кюхельбекер, которого играл в телеспектакле Ленинградского телевидения (1963) Сергей Юрский. Крепчал и «романтический накал», а пиком романтического отношения к декабристам стал фильм Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья» (1975), выпущенный к 150-летию восстания декабристов, но посвященный женщинам России. Последнее обстоятельство явно дезавуировало общий замысел эпопеи: любовная мелодрама перевесила возможность серьезного разговора о причинах, смысле и цели движения, перевернувшего всю Россию. И в момент выхода фильма, и сегодня складывается устойчивое ощущение, что власти хотели отметить исторический юбилей, но хотели избежать разговора по существу. И потому предпочли явить массовой аудитории три истории любви под одной обложкой.

Не могу в связи с этим не вспомнить историю, связанную с тем юбилеем, тем более что знаю ее из первых уст. В тот же 1975-й мой хороший знакомый, доктор философии, купив букетик гвоздик, что называется по зову сердца отправился на Сенатскую, которая тогда называлась площадью Декабристов (официально советская власть борцов с царизмом любила). 14 декабря выпало на воскресенье, день был морозный и солнечный… Вот только подойти к площади он так и не смог: власти на всякий случай перекрыли периметр, чтобы исключить акции и митинги, которых, впрочем, никто не планировал. Оценив ситуацию, мой знакомый подошел к набережной и положил гвоздики на лед Невы — там ведь тоже гибли некоторые из тех, кто 150 лет назад вышел на площадь…

Всего через пять лет нас ждет очередной — 200-летний — юбилей событий 1825 года в России. Чем не повод задуматься о том, что есть миф и что — правда в нашем восприятии декабристов? Чего мы не поняли, а что, наоборот, гипертрофировали в том конфликте российского общества с российской властью, а заодно — и с самим собой?

Вышедший только что «Союз спасения» и двумя годами раньше документально-игровой фильм-расследование «Дело декабристов» (режиссер Максим Беспалый, 2017) ответов на эти вопросы не дают и финальными точками в дискуссии быть не могут. Они — не более чем ее начало. Точнее даже — повод вглядеться в то, какими сомнениями и надеждами обросло в восприятии власти и общества «происшествие 14 декабря» за те два века, что его в стране расшифровывают. Хорошо бы в идеале хоть на сей раз попытаться выяснить это без полемического угара…